Велев кучеру остановиться, Себастьян пробрался туда сквозь деревья. Огонек горел ровно, а потому не мог принадлежать осквернителям могил. Семьи, в которых происходили похороны, довольно часто нанимали сторожа, чтобы тот караулил ночью могилу любимого родственника. Похоронив покойника зимой, ночные бдения иногда приходилось растягивать на несколько месяцев. В пору летней жары тело за неделю становилось непригодным для хирургов.
Только сейчас дежурил не наемный сторож. Маркиз Англесси лично приехал на кладбище, чтобы охранять тело своей красивой молодой жены. Он сидел возле могилы на раскладном стуле, укрыв ноги пледом, несмотря на теплую ночь. На коленях у него лежал мушкетон.
— Это Девлин, — звонко прокричал Себастьян. — Не стреляйте.
— Девлин? — старик заерзал на стуле, вглядываясь в темноту. — Что вы здесь делаете?
Себастьян вышел в круг света, отбрасываемого медным фонарем, и присел на корточки рядом со стулом старика.
— Я должен вам кое-что рассказать, — произнес Себастьян.
И там, рядом с могилой Гиневры Англесси, под шум ночного ветерка, обдувавшего щеки, Себастьян рассказал маркизу, как она погибла и почему.
Когда Себастьян закончил, маркиз помолчал несколько секунд, наклонив голову и тяжело дыша. Потом он поднял на Себастьяна взгляд, полный ярости.
— Эта женщина… эта леди Одли. Вы уверены, что она мертва?
— Да.
Старик кивнул. Ветер усилился, зашумел кроной дуба над головой, принес с собой запах травы, разложения и смерти.
— Вы верите в Бога? — неожиданно спросил Англесси, нарушив затянувшуюся паузу.
Себастьян посмотрел в глаза измученному болью старику и честно ответил:
— Нет, больше не верю.
Англесси вздохнул.
— Жаль, что я верю. Иначе я бы взял оружие и вышиб Бевану мозги. Мне давно следовало бы так поступить.
— Возможно, если вы поживете подольше, то вам повезет, и кто-то другой сделает это за вас.
— Те, кто заслуживает смерти, живут долго, — проворчал Англесси.
Он устремил взгляд вдаль, где лунный свет отражался от высоких сводчатых окон старинной каменной церкви.
— Я сидел сейчас здесь и думал, как бы все сложилось, родись я на тридцать лет позже… или родись Гиневра на тридцать лет раньше. Полюбила бы она меня, как вы думаете?
— Она любила вас. Мне кажется, под конец она осознала, что вы дали ей то, чего не давал никто и никогда за всю ее жизнь.
Англесси удивленно покачал головой.
— Что же это?
— Свою бескорыстную любовь.
Старик с силой зажмурился, словно от глубокой, невыносимой боли.
— Я был эгоистом. Если бы не моя одержимость заиметь наследника… если бы я не толкнул ее в объятия этого молодого человека… она ни за что бы не погибла.
— Этого вы знать не можете. Пусть я не верю в Бога, зато я верю в предначертанный путь. Как бы мы ни старались, мы все равно по нему пройдем, даже сами этого не сознавая.
— А разве это не божий промысел?
— Возможно, — сказал Себастьян. Он внезапно почувствовал, что очень устал. Ему захотелось обнять Кэт. И держать ее в своих объятиях целую вечность. — Возможно, так и есть.
Он пришел к ней глубокой ночью, когда последняя карета давно прогрохотала по улицам, а от луны осталось лишь бледное воспоминание. Кэт, беспокойно метавшаяся во сне от непривычной ночной жары, проснулась и увидела рядом Девлина.
— Выходи за меня, Кэт, — сказал он, трясущейся рукой убирая прядь волос с ее взмокшего лба.
Она разглядывала его лицо при свете умирающей луны, разглядывала до тех пор, пока надежда не иссякла, а вместо нее в сердце заползла боль. Не в силах больше этого вынести, она прижалась лицом к его плечу, чтобы он не видел ее, а она его.
— Не могу. Ты кое-чего не знаешь обо мне. Не знаешь, что я натворила.
— А мне все равно, что бы это ни было. — Он запустил пятерню в ее пышную шевелюру и, нажав большим пальцем на подбородок, вынудил поднять голову, — Никакой твой проступок не смог бы меня заставить…
Она прижала пальцы к его губам, не дав закончить фразу.
— Нет. Так нельзя говорить, когда ты не знаешь, о чем речь. А у меня не хватает смелости во всем признаться.
— Я знаю, что люблю тебя, — сказал он, целуя ей пальцы.
— Тогда давай довольствоваться этим. Прошу тебя, Себастьян. Давай довольствоваться этим.
Швырнув на столик в темном холле шляпу и перчатки, Джарвис направился в библиотеку. Он зажег несколько свечей и налил себе бренди, после чего с довольной улыбкой понес бокал к креслу возле камина.
Но через секунду он отставил нетронутый бокал и вынул из кармана ожерелье леди Гендон. Обвив цепочку вокруг пальца, он поднес подвеску ближе к свету. Голубой каменный диск с наложенным на него серебряным трискелионом принялся описывать дугу, медленно раскачиваясь в воздухе. Умом он понимал, что легенда, которой обросла эта вещица, полная чепуха. И все же ему показалось, будто он чувствует силу, излучаемую подвеской. Чувствует, но не может ухватить.
— Папа!
Оглянувшись, он увидел на пороге дочь, Геро, и зажал подвеску в кулаке.
— Почему ты до сих пор не спишь? — спросила она, входя в комнату.
В белом атласном вечернем платье, в котором она ходила на бал принца, в золотистом свете свечи, мягко освещавшем ее кожу, с завитыми локонами вокруг лица, Геро выглядела почти хорошенькой.
Он швырнул ожерелье на стол и потянулся за бокалом.
— Мне захотелось выпить бренди перед сном.
Ее взгляд упал на ожерелье.
— Какое интересное украшение, — сказала она и взяла его со стола, прежде чем отец успел ее остановить.
Геро положила подвеску на ладонь. Отец увидел, как лицо ее постепенно изменилось — она разомкнула губы и слегка нахмурилась.
— Что? — спросил он с невольной резкостью. — Что такое?
— Ничего. Просто… — Она неуверенно рассмеялась. — Звучит, конечно, смешно, но мне кажется, будто оно излучает тепло. — Геро подняла на него глаза. — Чье оно?
Джарвис залпом выпил бренди и отставил бокал в сторону.
— Полагаю, теперь оно твое.
В георгианскую эпоху якобиты представляли собой вполне серьезную угрозу династии Ганноверов. Парламентский билль о правах для католиков 1778 года был обусловлен официальным устранением Стюартов от престолонаследия. Но со смертью в начале девятнадцатого века Генриха Стюарта, брата Красавчика принца Чарли, династия Стюартов закончилась. Их право на трон перешло к королю Савойи, который был потомком дочери Карла I (Ганноверы прослеживали свой род от дочери отца Карла I, Якова I).
Это то, что касается истории. Принц Уэльский действительно устроил грандиозный бал в июне 1811 года в ознаменование своего регентства. Все происходило примерно так, как я описывала, хотя знатоки, безусловно, заметят, что я передвинула дату праздника на один день, как требовалось по сюжету. Одержимость принца-регента вещами Стюартов — также доподлинный факт, как и его огромная непопулярность. Песенка, которую услышал Себастьян в толпе в ночь праздника, на самом деле — часть стихотворения, написанного Чарльзом Лэмбом в 1812 году. Однако заговор 1811 года с целью сместить Ганноверов и отдать трон Савойской династии — моя выдумка, как и существование дочери Анны, вышедшей замуж за датского принца.
История валлийской любовницы Якова II и ее ожерелья частично основана на подлинной истории женщины по имени Годита Прайс. Она родила принцу Якову двоих детей. Позже ее дочь, Мэри Стюарт, вышла замуж за шотландского лорда по имени Макбин. В качестве свадебного подарка она получила от короля-отца ожерелье, некогда принадлежавшее ее матери. Древнее украшение в виде серебряного трискелиона, наложенного поверх диска из голубого камня, по преданию, становится теплым в руках подлинного хозяина. Также существует верование, что оно дарует долгую жизнь.
Мэри Стюарт подарила ожерелье своему сыну, Эдуарду Макбину, когда его участие в бунте против династии Ганноверов от имени его дяди, Старого Претендента,[25] повлекло за собой ссылку. Макбин отправился в Америку, где дожил до преклонного возраста, ста двух лет, и стал отцом большого семейства, потомком которого и является автор. Ожерелье, к сожалению, передавалось из поколения в поколение по другой ветви семейства. Его последняя владелица, злобная старушка, с которой я познакомилась по Интернету, умерла в возрасте ста трех лет.
Любой автор всегда признателен многим людям, что особенно верно в случае с этой книгой, которая дошла до издания извилистым путем, пережив последствия урагана Катрина, разрушившего мой дом в Новом Орлеане. Я чрезвычайно благодарна многим:
Моему редактору, Эллен Эдвардс, которая проявила невероятное понимание и помогла мне продержаться, несмотря на все разрушения, переселения, отстройку заново, и, как всегда, делилась со мной своими мудрыми и вдумчивыми предложениями. Эта книга значительно проиграла бы без твоего вклада. Спасибо.
