— Разве его часть сейчас не на фронте? — спросил Кингсли.
— Да, они вернулись туда наутро после концерта, и он получил пулю в руку. Может быть, даже заработает возвращение на родину, если повезет. Он ждет приказа, поэтому так и страждет меня видеть. Хотя он отличился. Я говорила с его врачом: он участвовал в том самом бою, которого не выдержал Аберкромби, и сражался храбро.
— Хороший актер и хороший солдат, — сказал Кингсли, — но, полагаю, совсем не поэт.
Они шли обратно к замку под проливным дождем, мимо деревьев, где они занимались любовью четыре дня назад. Китти предложила остановиться ненадолго и оживить воспоминания, но Кингсли отказался. Поняв, что она к нему привязалась, он стал только сильнее мучиться. Он не только предал Агнес, но еще и играл с чувствами женщины, которая, несмотря на свой отважный вид и значительный сексуальный опыт, была очень молода и ранима.
Когда они пришли к замку, Стэмфорд с рукой на перевязи уже ждал их.
— Капитан Марло тоже интересуется поэзией, — сказала Китти. — Не возражаете, если он к нам присоединится, лейтенант?
— Боже, нет! — воскликнул Стэмфорд. — Чем больше народу, тем веселее.
Китти сказала, что ей нужно пойти переодеться в сухое, и предложила Кингсли и Стэмфорду подождать ее в маленькой оранжерее. Они уселись перед элегантными французскими окнами, выходившими на площадку, где недавно с триумфом выступал Стэмфорд.
— Полагаю, лейтенант, вы не скоро сможете снова размахивать тросточкой Чарли Чаплина, — предположил Кингсли.
— Ну, у меня есть еще левая рука, и, знаете ли, из его фильмов я сделал вывод, что этот бродяжка одинаково хорошо владеет обеими руками.
— Я слышал, бой вышел отличный?
— Не знаю. Я просто пытался не струсить, и все закончилось удачно. По крайней мере, в этот раз.
Кингсли прикурил сигарету и предложил одну Стэмфорду.
— Знаете, я закурю свою, если не возражаете, — ответил он и достал из портсигара длинную розовую сигарету с золотым фильтром. — Они называются «арлекинами». Веселенькие, верно? Они бывают разных цветов, кроме скучного белого. Парни подшучивают надо мной из-за них, а мне все равно. Если мужчина стал солдатом, это не означает, что у него не должно быть чувства стиля. Вы согласны, капитан?
Кингсли признал, что Стэмфорд абсолютно прав.
— Мои любимые — черные, — продолжал лейтенант. — Они такие зловещие и изысканные. Я бы вам показал их, но они закончились. Выкурил в первую очередь. Не мог устоять.
Кингсли кивнул.
— Черное и золотое. Это изумительно. Когда у меня будет собственный дом, я повешу в спальне черные с золотом шторы.
Кингсли промолчал. Пора было менять тему.
— Полагаю, лейтенант, вы навещали виконта Аберкромби в день его гибели?
Стэмфорд явно не ожидал этого вопроса, и лицо его помрачнело.
— Да. Да, навещал. Я хотел… ну, знаете, подбодрить его. Собрат офицер и все такое. Он был так внимателен ко мне накануне битвы.
— И когда вы его покинули, приободрив?
— Не знаю… Кажется, я ушел, когда всех выгоняли. Когда закончились часы посещения.
Стэмфорд совершенно не умел лгать, и лицо его залилось краской.
— Кое-кто слышал, как он ссорился с кем-то в своей комнате, значительно позже того часа, когда посетителям пора уходить.
Длинная розовая сигарета дрожала в пальцах Стэмфорда. Пепел упал на кафельный пол.
— Правда? — спросил он. — И кто это мог быть, интересно?
— Я подумал, может, вы знаете.
— Боже мой, откуда мне?.. Нет, понятия не имею.
— Этого человека видели.
Стэмфорд громко сглотнул, на лбу у него появились крошечные капельки пота. Никогда в практике Кингсли подозреваемый так легко не сдавался. Игрока в покер из Стэмфорда не получилось бы.
В этот момент, к очевидному облегчению Стэмфорда, вернулась Китти Муррей, и он смог немного прийти в себя. Китти была не из тех, кто задумывается над выбором одежды, особенно если рядом происходит что-то интересное. И все же, подумал Кингсли, выглядела она восхитительно: ее волосы и кожа сияли, а укороченная по моде юбка не скрывала изящных щиколоток. Китти обладала такой потрясающей энергией, что от одного ее появления комната тут же ожила.
— Надеюсь, я ничего интересного не пропустила? — спросила она.
Если Стэмфорд и был удивлен, виду он не подал и не стал уточнять, о чем это она, сосредоточив внимание на Кингсли.
— Вы говорите, капитан, что этого человека видели? У вас есть… описание?
— Только частичное. У него в руке была маленькая папка. Нотная папка… — сказал Кингсли, пристально глядя на Стэмфорда, и увидел в его глазах страх.
— Нотная папка, говорите?
— Да, кожаная нотная папка, старая, коричневая… Такая же, какую я видел у вас после концерта. Я вижу, она и сейчас с вами.
Кингсли замолчал. Наступившая тишина искрилась от напряжения, пока Стэмфорд пытался найти ответ.
— Ну что ж, — сказала Китти после неловкой паузы. — Насчет стихов, которые вы мне дали прочитать, лейтенант. Боже. Довольно сильно написано.
— Они вам понравились? — спросил Стэмфорд, который, несмотря на чувство неловкости, не мог упустить случай получить похвалу за стихи.
— Да, думаю, они сильно трогают, хотя нравится, наверное, не совсем точное слово, — ответила сестра Муррей. — Они определенно привлекают внимание.
Китти достала стопку бумаги, которую дал ей Стэмфорд, и начала цитировать некоторые строки:
— «Согнувшись пополам и в злобном кашле захлебнувшись… Месиво кишок, и рук, ног /По брустверу размазано… Девицы „Да здравствует Англия“ поют, / А храбрецы в аду гниют». Сколько вам лет, лейтенант?
— Девятнадцать.
— А сколько дней вы провели в окопах на передовой?
— Пятнадцать.
— И пишете о газовых атаках, обстрелах, штыках, ночных вылазках, перевязочных пунктах… Господи, есть ли хоть что-то на этой войне, чего вам не пришлось пережить и что вы не научились ненавидеть? И все это за пятнадцать дней?
— Ну, я говорил с другими парнями… я… включил воображение.
— За пятнадцать дней, лейтенант?
Теперь Стэмфорд молча глядел в пол.
— Кто такой «золотой мальчик»? — спросила сестра Муррей.
— Просто персонаж. Я его выдумал.
— Кажется, он очень много для вас значил.
— Ну что вы, нет. Это просто стихи.
— Да? Похоже, вы так не думали, когда писали о нем. По-моему, большая часть ваших стихотворений посвящена этому «золотому мальчику» и его гибели в бою. Вы возвращаетесь к этой теме снова и снова. Мне кажется, если читать между строк, то получается, что вся ненависть к этой войне, заключенная в ваших стихах, происходит из гнева и скорби, которые вы чувствуете в связи с потерей товарища, этого «золотого мальчика», чья… — сестра Муррей заглянула в листки, — «Кровь бесценная текла, / Смывая грязь с мундира».
— Я ничего не знаю об этом «золотом мальчике», — пробормотал Стэмфорд. — Он — это просто метафора.
— Метафора? Метафора чего?
— Ну… всех нас… Это просто стихи.
Затем заговорил Кингсли:
— Да, и кстати, для ясности, это ведь стихи виконта Аберкромби, не так ли?
Стэмфорд не ответил, лишь исступленно вертел в потных руках свой портсигар.
— Вы украли их у него, да? — настаивал Кингсли.
Этих слов Стэмфорд снести не мог.
— Нет! — заявил он, метнув на Кингсли гневный взгляд. — Они мои!
— Вы их написали?
— Он… дал их мне.
— Дал их вам, чтобы вы выдали их за свои собственные?
Стэмфорд повернулся к сестре Муррей и начал кричать:
— Они мои! Верните их мне!
Вдруг он рванул вперед к Китти и попытался выхватить хоть несколько страниц.
— Спокойно! — воскликнула она, отталкивая его. — Это не шуточки, лейтенант!
Стэмфорд запаниковал. Он бросился к двери и через секунду, навалившись на нее здоровым плечом, выскочил наружу. Кингсли еще на концерте заметил, насколько проворен этот молодой человек: несмотря на раненую руку, Стэмфорд выбежал прежде, чем Кингсли успел встать.
— Стойте, чертов мальчишка! — крикнул Кингсли, но Стэмфорд уже пробежал через лужайку, прорвался сквозь группу вымокших пациентов, которые вяло играли в футбол, и рванул к лесу. Кингсли пытался его догнать, но Стэмфорду было всего девятнадцать, и он был в отличной физической форме. К тому же страх придал ему скорости.
— Остановите его! — кричал Кингсли футболистам, но те либо сочли его сумасшедшим, либо не хотели подчиняться требованию начальства, во всяком случае, погоню за Стэмфордом они восприняли так же безучастно, как и погоню за мячом.
На краю леса перепуганный лейтенант остановился и рухнул на колени.
Когда Кингсли нагнал его, юноша уже лежал в высокой мокрой траве и рыдал.
— Он сказал, что они ему не нужны, — проговорил Стэмфорд сквозь слезы.
