Там, внутри, оказалось что-то вроде ящичка с шестью маленькими кругленькими ручками, вокруг которых располагались буквы.
– Это механическое кодовое устройство! – изумленно воскликнул граф. – Очень интересно, никогда не видел такую конструкцию! Наташа, а я уже думал, что более вы меня удивить не сможете. Откуда? Отчего вы раньше об этом молчали?
– У меня так бывает, – чуть нахмурилась Наташа. – Я совершенно не помнила об этом тайнике, а когда вы про огурец сказали, вспомнила! Мне лет шесть было или даже пять. Папа в этом доме в гостиной с доктором сидел, а я по второму этажу бегала. Кабинет Семена Николаевича особенно любила, я вообще кабинеты люблю, вот у папа тоже… Ну и заснула здесь на кушетке. Сквозь сон помню, доктор вошел и вот так, как я сейчас, ящик открыл, что-то положил туда, по-моему деньги, и стал закрывать. Я тогда позвала его, или он услышал, что я проснулась… обернулся, улыбнулся и говорит: «А, разбойница, притомилась! Ну поспи, поспи! Глазки закрывай, а я тебе сказку расскажу, – а сам дверцу ящика закрывает. – Сказку про доброго украинского хлопца Церуго». Произнес он это распевно, знаете, граф, вот так: «Цее», – и повертел крайними ручечками, потом «Ру», – и опять покрутил, уже следующие, «Го»… Потом крышку задвинул, присел ко мне и дальше про хлопца стал рассказывать, ну как обычные сказки. А я запомнила и, когда уже совсем засыпала, помню, засмеялась, что это никакой не Церуго, а Огурец!
– Как это? – не понял граф.
– А вы Церуго наоборот прочитайте.
– Ну да, – улыбнулся граф. – Огурец! Ох, Наташа, действительно именно вам, видимо, судьба все докторские тайны раскрыть, уж не знаю почему.
– Только если он за эти годы слово не сменил.
– Мне кажется, что нет… попробуем?
Церуго оказался действительно славным хлопцем, и ящик благополучно открылся.
Граф нырнул в его недра и вытащил несколько разномастных папок, шкатулку, пачку векселей, еще какие-то отдельно лежащие бумаги.
Наташу сразу заинтересовала одна из папок – кожаная, солидная, тяжелая. При виде нее любопытство победило чувство вины. Она открыла папку и сразу поняла, что нашла что-то очень важное.
– Граф!
Тот подошел, и, сев рядышком на кушетку, они стали разбирать бумаги. Добрались до последнего листочка, и… молчание повисло в кабинете доктора. Наташа встала, подошла к столу и, крепко сжав губы, стала перебирать другие вещи из тайника.
– Да! – нарушил молчание граф. – Грандиозная работа! Я бы при всем желании о своих предках столько бы не узнал, сколько о них собрал сведений доктор. Наташа, что с вами? Вы плачете?
А она действительно плакала, держа в руках небольшую открытую коробочку. Граф подошел и, заглянув в нее, увидел лежащих рядком на сафьяне искусно сделанных миниатюрных солдатиков.
– Наташа?
– Это свинцовые солдатики, – всхлипнула Наташа. – Я в них играла маленькой здесь, в кабинете. Доктор из Германии привез. Обычно их делают оловянными, а эти редкие, свинцовые. Граф, – громко всхлипнула Наташа. – Их было 12, а сейчас только 10! Смешно как… Ведь вас, граф, прямо как на войне, чуть солдат не убил! – И она, не делая особого перехода от слез, рассмеялась.
Орлов понял, что это прелюдия к истерике, поэтому тут же постарался Наташу отвлечь.
– Вот это тоже, по-видимому, что-то интересное! – Он кивнул на газетную вырезку, на которую Наташа положила крышку от коробочки с солдатиками. Он взял в руки аккуратно вырезанную, в нескольких местах подчеркнутую карандашом статью. – Хм, на английском! Вы, Наташенька, пока вот воды попейте, – Саша налил ей воды из графина, – а я вам почитаю. Итак: «Недавно в Йоркширском графстве произошел удивительный случай. Сэр Райдер, будучи с друзьями на охоте и намереваясь произвести выстрел по пролетающей куропатке, нажал на спусковой крючок своего охотничьего ружья. Однако вместо ожидаемого выстрела ружье буквально взорвалось у него в руках, чуть было не лишив герцога жизни. Ружье было очень дорогое, марки одной из известнейших оружейных фирм, и пострадавший намеревался начать судебный процесс. Химическая лаборатория Скотленд-Ярда, по просьбе сэра Райдера, взялась за исследования остатков ружья, дабы установить точные дефекты в его изготовлении. Каково же было удивление герцога, когда один из авторитетнейших сотрудников лаборатории заявил, что изготовитель не виноват! И разъяснил, что взрыв произошел оттого, что кто-то засунул патрон шестнадцатого калибра в ружье двенадцатого калибра. Патрон проскользнул внутрь и застрял. Затем в ствол, на сей раз уже, видимо, самим герцогом, был заложен родной патрон двенадцатого калибра и сделан выстрел. Одновременный взрыв двух патронов и разорвал ружье. Все доказательства именно такой картины удалось обнаружить в останках оружия. Благодаря сему изысканию, претензия к оружейной компании не было предъявлена, а сэр Райдер нанял частного сыщика, дабы исследовать, кто из недоброжелателей мог проделать с ним такую шутку. При этом 72-летний страдающий небольшими потерями памяти герцог отрицает, что мог проделать такую шутку сам с собой по рассеянности».
– Вот откуда возникла идея с пистолетом… – поднял глаза граф.
Но Наташа уже не слушала – все и так было понятно, а протягивала ему тоненькую кожаную папку с надписью: «Мысли».
– Граф, я не знаю… наверное, это что-то личное, имеем ли мы право читать…
– Может, вы и не имеете, но меня как-никак хотели убить, так что… – И он открыл папку. Там лежал небольшой блокнот. Орлов быстро пролистал его, остановившись на последней страничке. Она датировалась вчерашним числом и начиналась словами:
«Может быть, эти мысли будут совсем прощальными мыслями…»
Граф придвинулся к Наташе, чтобы она могла читать вместе с ним, и она, не удержавшись, взглянула на страницу…
«Может быть, эти мысли станут совсем прощальными мыслями. Так томительно и тяжко на душе… Я знаю, что должен закончить то, что начал, что дело это меня, именно меня столько времени ждало, но… Все воспоминания моей жизни какие-то нейтральные и апатичные. Память стирает эмоциональную окраску. Я только мысленно могу разделить и сказать: да – это было плохо – а это было хорошо. А разве душа живет мыслью? Нет. А я ничего не чувствую. Мир превратился в болевую и несовместимую с этой жизнью, с моей жизнью точку. Что же я с ней сделал? Со всем тем, что со мной случилось, с моей исковерканной мною жизнью, с этим подарком судьбы, который практически у меня в руках и с которым я не знаю, что теперь делать? Столько веры было на пути, столько вдохновения, что стоит сделать все это, и я раздобуду смысл жизни и формулу счастья. Я говорю об этом уже в прошедшем времени, потому что, видимо, я неуспевающий ученик и Господь в своей тетрадке после моей смерти поставит незачет и, может быть, даже пожалеет меня немного. Я часто просил его об этом: просто пожалеть меня и не мучить больше своего нерадивого ученика – послать смерть, что ли… Даже понимая сейчас отчасти, что меня мучает, я проклинаю эти мучения. Никуда не деться от себя… Но ведь даже в последнюю минуту перед смертью человек может стать другим и прожить одну-единственную минуту в своей жизни – эту. Так что же, мне ждать последней минуты? Нет, я лучше возьму посланное… Бог посылает нам испытания, чтобы человек остановился и задумался. А что же он такое в этой жизни… Годы и годы почти непрерывных размышлений на эту тему и вывод чуть ли не единственный. Как будто кто-то ошибся в программе рождений и теперь всеми силами пытается исправить эту ошибку, взяв меня за руку и показывая мой запуганный и оторванный от реальности глубоко и мучительно несчастный внутренний мир, который мечется, как в клетке, с просьбой выпустить его оттуда, а не выпускается. Не здесь, не в этой жизни. А в этой, только если миссию посланную, через века прошедшую выполню… и, быть может, только тогда… Неужели вот так легко все может произойти, просто найду Это, и сразу все станет легким и понятным, без работы души, без усилий. Хотя что такое вся моя жизнь тогда, как не эта самая уже проделанная работа? Господи, я не понимаю и не вижу своего места и из последних сил душевных надеюсь, что найденное поможет, укажет… И я встану на ноги, я увижу заново этот на самом деле прекрасный и полный радости мир и обрету счастье. Я безумно устал от самого себя. Все страшно. Молюсь Господу, чтобы помог. Только бы, Господи, это не оказалось твоей шуткой…»
– Как странно… – прошептала Наташа. – Как можно знать и не знать человека! Никогда, понимаете, Саша, никогда бы я не подумала, что доктор был настолько потерян, несчастен… и что счастье это он захочет найти в бриллиантах. Как нелепо все.
– Я заберу это себе, – захлопнул папку граф. – Не думаю, что здесь содержатся какие-либо детали свершенных Никольским преступлений, это действительно просто мысли. Не хочу, чтобы Аркадий Арсеньевич или кто-то их прочитал. Пожалуй, и сам больше читать не буду.
