Клиника Киндермана стояла в стороне от дорог, в окружении большого ухоженного сада, спускающегося к небольшой заводи на озере. В саду, помимо множества вязов и каштанов, была пристань с колоннадой, сарай для лодок и готическая беседка, построенная столь основательно, что она производила впечатление очень важного сооружения – напоминала средневековую телефонную будку.
Само здание клиники представляло собой большую, наполовину из дерева башню с фронтоном, с зубчатыми выступами и стрельчатыми окнами, украшенную маленькими башенками, благодаря чему она больше напоминала замок на Рейне, чем санаторий. Я бы не удивился, если бы увидел на крыше пару виселиц и услышал бы крики, доносящиеся из глубокого подземелья. Но все было тихо, вокруг ни души. Только с озера сквозь деревья долетали отдаленные голоса четверых мужчин, плывших в лодке, в ответ на которые грачи разражались хриплыми криками.
Открывая дверь, я подумал, что, вероятно, в сумерках, когда летучие мыши уже подумывают о том, чтобы отправиться на охоту, здесь можно встретить несколько доходяг больных, ковыляющих по дорожкам.
Мне отвели комнату на четвертом этаже, из окна которой открывался прелестный вид на кухни. Это была самая дешевая комната, стоившая восемьдесят марок в сутки. Втиснувшись в нее, я подумал, что, приплатив еще пятьдесят марок, можно бы получить что-нибудь побольше, чем ящик для белья. Но клиника была переполнена. Мне досталась единственная свободная комната, сообщила медсестра, проводившая меня сюда.
Медсестра как медсестра. Вроде балтийской рыбачки, только без навязчивой деревенской болтовни. К тому времени, когда она разобрала мою кровать и предложила мне раздеться, я уже почти задыхался от возбуждения. Сначала служанка фрау Ланге, теперь эта, которой губная помада шла не больше, чем птеродактилю. Нельзя сказать, чтобы тут не было сестер покрасивее. Я видел множество их внизу. Но, должно быть, они решили, что тесноту комнаты может компенсировать эта огромная медсестра.
– Когда открывается бар? – спросил я. Ее чувство юмора было не менее впечатляющим, чем ее внешность.
– Употребление алкоголя здесь запрещено, – сказала она, вытаскивая незажженную сигарету у меня изо рта. – И категорически запрещено курить. Доктор Майер скоро придет и осмотрит вас.
– А кто он такой? Второсортный докторишка? Где сам доктор Киндерман?
– Доктор на конференции в Бад-Наухейме.
– А что он там делает? Отлеживается в санатории? Когда он вернется?
– В конце недели. Вы что, пациент доктора Киндермана, господин Штраус?
– Нет. Но надеюсь, что за восемьдесят марок в сутки я им стану.
– Доктор Майер очень способный врач, могу вас уверить. – Она нетерпеливо нахмурилась, заметив, что я не сделал еще ни единого движения, чтобы раздеться, и начала издавать нетерпеливые звуки, напоминающие те, которыми успокаивают какаду. Резко хлопая в ладоши, она велела мне поторопиться и лечь в постель, так как доктор Майер должен осмотреть меня. Поняв, что она вполне способна сама меня раздеть, я решил подчиниться. Моя медсестра была не только уродлива, но и обладала манерами, приобретенными, вероятно, в овощной лавке.
Когда она ушла, я решил почитать в постели. Чтение было не то что захватывающим, а скорее невероятным. Да, именно это слово – невероятным. В Берлине всегда издавались журналы по всяким сверхъестественным и оккультным наукам, например «Зенит» и «Хагал», но от берегов Мааса до Мемеля ничто не могло сравниться с той чушью, которая печаталась в журнале Рейнхарда Ланге «Урания». Мне хватило пятнадцати минут, чтобы, пролистав журнал, убедиться, что Ланге, по всей видимости, законченный болван. Там были статьи с такими названиями: «Вотанизм и истинные источники христианства», «Сверхчеловеческая сила погибших жителей Атлантиды», «Объяснение теории ледниковых периодов», «Эзотерические дыхательные упражнения для начинающих», «Спиритуализм и расовая память», «Доктрина полой Земли», «Антисемитизм как теократическое наследие» и тому подобное. Для человека, который способен публиковать такую ерунду, шантаж собственной матери, подумал я, представляется чем-то вроде светского развлечения в перерывах между ариософскими откровениями.
Даже доктор Майер, сам, очевидно, претендующий на неординарность, не смог удержаться от замечания по поводу выбора моего чтения.
– И часто вы читаете подобные вещи? – спросил он, повертев журнал в руках, словно это был какой-то диковинный предмет, найденный Генрихом Шлиманом при раскопках Трои.
– Нет, не часто. Купил его из чистого любопытства.
– Это хорошо. Повышенный интерес к оккультизму свидетельствует о неустойчивости психики.
– Знаете, я только что об этом подумал.
– Конечно, не каждый со мной согласится, но видения многих религиозных деятелей современности – Святого Августина, Лютера, – скорее всего, имеют невротическую природу.
– Неужели?
– Разумеется.
– А что думает доктор Киндерман по этому поводу?
– О, доктор Киндерман придерживается на этот счет весьма необычных взглядов. Я не вполне уверен, что понял его, но он выдающийся человек. – Он взял меня за запястье. – Да, исключительно выдающийся человек.
Доктор, швейцарец по национальности, был одет в тройку из зеленого твида с большим галстуком-бабочкой, носил очки и длинную белую узкую бороду, что делало его похожим на индийского святого. Закатав рукав моей пижамы, он подвесил над внутренней стороной моего запястья небольшой маятник и в течение некоторого времени наблюдал, как маятник качается и крутится, а затем объявил мне, что количество электричества, выделяемого мною, показывает: у меня повышенная депрессия и чувство обеспокоенности. Это было впечатляющее маленькое представление, хотя не такое уж бесспорное, потому что большинство попадающих в клинику действительно находятся в состоянии депрессии или обеспокоены чем-то, даже если это всего лишь размер их счета.
– Как вы спите? – спросил он.
– Плохо. Часа два в течение ночи.
– У вас случаются кошмары?
– Да, и к тому же я не люблю сыра.
– Бывают ли периодически повторяющиеся сны?
– Ничего особенного.
– А что вы скажете о своем аппетите?
– О нем не стоит и говорить.
– Ваша сексуальная жизнь?
– Такая же, как и аппетит. Не стоит упоминания.
– Вы много думаете о женщинах?
– Постоянно.
Он сделал несколько записей, потеребил свою бородку и сказал:
– Я прописываю вам витамины и минеральные вещества, в частности магний. Кроме того, я собираюсь посадить вас на бессахарную диету, вы будете есть много сырых овощей и морскую капусту. Мы поможем вам избавиться от некоторых ядов в вашем организме с помощью очищающих кровь таблеток. Рекомендую также делать упражнения. Здесь есть прекрасный бассейн, и вы даже можете попринимать ванны из дождевой воды, что замечательно укрепит ваши силы. Вы курите? – Я кивнул. – Попытайтесь на какое-то время отказаться от курения.
Он захлопнул свою записную книжку.
– Ну что ж, все это должно улучшить ваше физическое здоровье. В процессе лечения посмотрим, не сможем ли мы добиться каких-нибудь улучшений в вашем психическом состоянии с помощью психотерапевтического воздействия.
– А что такое психотерапия, доктор? Простите, но я думал, что наци заклеймили ее как декадентство.
– Нет-нет. Психотерапия – это не психоанализ. Она не имеет никакого отношения к области бессознательного. Все это хорошо для евреев, но совсем не подходит для немцев. Как вы сами сможете убедиться, психотерапевтическое лечение никогда не проводится вне зависимости от телесного здоровья. Наша цель – устранить симптомы психического заболевания путем изменения установок, которые привели к его возникновению. Установки зависят от личности человека и от того, как этот человек взаимодействует со своим окружением. Ваши сны интересуют меня только с одной стороны – снятся ли они вам вообще. Пытаться вылечить вас путем истолкования ваших снов и выявления их сексуального смысла было бы, говорю вам совершенно искренне, просто глупостью. Что касается декадентства, – он дружески усмехнулся, – это проблема евреев, а не ваша, господин Штраус. Для вас сейчас самое главное – хорошенько выспаться. – Он взял свою сумку с инструментами, вытащил шприц и маленькую бутылочку и поставил ее на тумбочку у кровати.
– Что это? – спросил я нерешительно.
– Гиосцин. – Он протер мою руку ватой, смоченной в спирте.
Я почувствовал, как по руке начал разливаться холод, будто мне впрыснули жидкость для бальзамирования. Через секунду после того, как я осознал, что мне придется ждать следующей ночи для обследования клиники Киндермана, я ощутил, как нити, связывающие меня с реальным миром, ослабевают, и поплыл, медленно удаляясь от берега, а голос Майера доносился откуда-то издалека, и я уже не разбирал, что он говорит.
