(СЕСТРА уходит. ШТИРЛИЦ громко продолжает.)
Я вам очень советую прислушаться к моим словом, фрау Кин, очень. Я гарантирую жизнь вам и вашему сыну, если вы согласитесь сотрудничать с нами. И я ни за что не поручусь, если вы будете продолжать упорствовать. (Наклонившись к Кэт, тихо.) Слушай внимательно — они все знают. Торгуйся, требуй гарантий, требуй, чтобы ребенок был с тобой, и соглашайся. Они будут давать тебе дезинформацию для наших — передавай. Иного выхода нет. (Громко.) Вы прекрасно понимаете, что вас уже ничто не связывает с Россией. Муж погиб, а там вас в лучшем случае ждет концлагерь. Хотя какой там концлагерь! Вы умрете в Германии... Войдите.
(Входит напуганная СЕСТРА и вносит вещи Кэт.)
КЭТ. Надеюсь, вы выйдете, пока я буду одеваться?
ШТИРЛИЦ. Ну нет. Я отвернусь, и мы продолжим разговор.
СЕСТРА. Извините, ребенок будет готов через пять минут. Сейчас мы его обрабатываем, мой господин.
КЭТ. Не смейте его трогать! (Штирлицу.) Я требую, чтобы они оставили в покое моего сына!
СЕСТРА (спокойно). Она зря нервничает, мой господин. Надо же его выкупать, перепеленать. Неизвестно, когда ей самой удастся это сделать.
(СЕСТРА с достоинством уходит.)
ШТИРЛИЦ (громко). Не волнуйтесь, пока вашему мальчику ничего не угрожает. Я подчеркиваю — пока! (Тихо.) Мой кабинет насквозь прослушивается. Они нас будут наверняка записывать, поэтому при допросе сыграй все точно. Мой шифр ты не знаешь, он слишком сложен. Шифровальщиком был Эрвин, ты только радист. Первый шифр им отдай, разыграй, что с трудом его вспоминаешь... Резидента знал только Эрвин, кто он — ты не знаешь... Остальное я беру на себя. (Громко.) Неужели вы до сих пор не понимаете, что игра ваша сыграна? Даю вам на размышление пять минут — ровно столько, чтобы доехать до гестапо, думайте...
(Входит СЕСТРА. В руках у нее аккуратно укутанный ребенок.)
СЕСТРА. Дитя готово. Ей тяжело будет — разрешите, я отнесу его в машину.
ШТИРЛИЦ. Это мне безразлично. Прошу вперед, фрау Кин, и не вздумайте что-нибудь выкинуть!.. Пошли!
Затемнение
8. Кабинет Шелленберга
Друг против друга ШЕЛЛЕНБЕРГ и МЮЛЛЕР. П а у з а.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Что-то мне не нравится ваш вид, дружище!
МЮЛЛЕР. Не спал.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Выпейте коньяка. Это бодрит.
МЮЛЛЕР. От коньяка я совею.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. От такого не осовеете. (Наливает.) Прозит! Отдыхать надо обязательно, коллега, обязательно.
МЮЛЛЕР (сосет коньяк). Отдохнешь тут! Одна история с этой русской пианисткой1 чего стоит...
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Да не принимайте вы все так близко к сердцу! Ну, русская, ну, радистка!.. Сейчас мы все утрясем. Нет, я взял себе за правило отдыхать регулярно. Сейчас перечитываю русских — Достоевского, Толстого... Жаль, не знаю их языка: русская классика — это великая литература. Им только позволили выговориться, и это надо тщательно изучать: они выговаривались вперед, на будущее.
МЮЛЛЕР (добродушно). Зря вы давите на меня эрудицией, Шелленберг. Вы ведь прекрасно знаете, что я обыкновенный мужик, не кончал никаких колледжей и университетов. А уж вашего Достоевского вообще не читал. Если говорить о русских, я бы на вашем месте почитал ихнего Илью Эренбурга. Говорят, производит впечатление.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Может, вы посоветуете мне вступить в ряды ВКП(б)? Они меня не примут из-за родственников.
МЮЛЛЕР (хохочет). Из-за родственников! Нет, вы остроумный парень, Шелленберг... Это же надо — из-за родственников! (Успокаиваясь.) А этих писак, и наших и ихних, я на одной сосне перевешал бы — толку с них чуть, а мороки — голова кругом идет...
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Ошибка, мой Мюллер, грубейшая ошибка. Первую такую ошибку мы совершили еще в 1934 году, когда взяли в концлагерь лауреата нобелевской премии фон Осецкого. И создали образ мученика. А этого самого мученика, вместо того чтобы сажать, надо было купить — славой, деньгами, женщинами. Их надо умело покупать, ибо покупка — это лучший вид компрометации.
МЮЛЛЕР. А что, здоровенная идея! Покупать! Правильно, пусть коптят небо с пользой... Вот у меня сейчас один астроном сидит. Так он говорит: «Все из-за того, что теперь год неспокойного солнца. Что все в мире взаимосвязано — шарик связан со светилом, светило с галактикой и наоборот...»
(Входит ШТИРЛИЦ.)
ШТИРЛИЦ. Вы вызывали меня, бригаденфюрер?
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Да, я вызывал вас, Штирлиц. Вы что же, выкрали у гестапо русскую пианистку? Они ее обнаружили, начали с ней работать, а вы прямо из больницы ее выкрали. Нехорошо получается, Штирлиц. Или может быть, все это не соответствует действительности?
ШТИРЛИЦ. Нет, почему же, соответствует.
МЮЛЛЕР. Тогда это должностное преступление, Штирлиц. Вам придется ее вернуть, и немедленно.
ШТИРЛИЦ. Зачем?
МЮЛЛЕР. Она много знает, и мы найдем способ вырвать у нее показания лучше и быстрее, чем вы. Тут тянуть психологическую волынку некогда, сейчас дорог каждый день, каждый час.
ШТИРЛИЦ. Именно поэтому я ее и увез к себе. Вашим костоломам здесь делать нечего, а у меня она будет работать на нас.
МЮЛЛЕР. Это еще бабушка надвое сказала, как заявил мне один русский коммунист на допросе.
ШТИРЛИЦ (торжественно). Бригаденфюрер, разрешите доложить: только что русская радистка согласилась работать на нас. Вот пленка с записью допроса, вот ее письменное согласие на сотрудничество со службой СД.
(ШЕЛЛЕНБЕРГ молча читает расписку Кэт, потом небрежно передает ее Мюллеру.)
МЮЛЛЕР (с завистью). Лихо!
ШТИРЛИЦ. Лично я уверен — всегда можно достучаться до сознания арестованного. Сознания, а не болевых центров.
МЮЛЛЕР. Намек понял. Да, в здоровых дураках вы оставили старика Мюллера!
ШЕЛЛЕНБЕРГ (весело). Да не огорчайтесь вы так, старина! Во всякой игре одна команда проигрывает... Впрочем... Я предлагаю ничью... По рукам?
МЮЛЛЕР. Чего-чего?
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Мы делаем одно общее полезное дело, дружище. А что же получается — работаем в одном доме, а живем как кошка с собакой. Глупо же! Давайте мириться, Мюллер! Предлагаю — пусть операция с этой русской пианисткой станет нашей общей операцией...
МЮЛЛЕР (с интересом). Ну, ну...
ШТИРЛИЦ. Извините, бригаденфюрер, я не кончил докладывать. Я позволил себе ввязаться в это дело еще по одной причине, я хотел приспособить эту радистку... Короче, если мы сможем ее руками гнать на Москву, якобы от их резидента, выгодную нам информацию... Но если вы решили передать ее гестапо...
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Одно другому не мешает. На этом объекте мы объединим усилия двух ведомств. От нас русскую пианистку поведете вы...
ШТИРЛИЦ (ворчливо). У меня не десять рук...
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Ну, не мне вас учить, что у разведчика всегда столько рук, сколько требует обстановка... (Мюллеру.) Лучше Штирлица у меня никто не умеет играть в эти радиоигры. А кто будет работать от вас?
МЮЛЛЕР. Да пожалуй, Дорф... Она уже занимается этим делом.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Ах, эта милая дама? Ну и прекрасно. И вам, Штирлиц, не скучно будет, верно? Ну как, Мюллер, по рукам?
МЮЛЛЕР. Ладно уж... Мы оборудуем для этой бабы конспиративную квартиру, приставим к ней пару опытных людей для круглосуточного наблюдения и посмотрим, как она будет выходить на связь с Москвой.
ШТИРЛИЦ. Что ж, этот контакт может стать очень перспективным.
МЮЛЛЕР. Все, друзья, я покидаю вас. Мне ведь еще работать надо.
(МЮЛЛЕР уходит.)
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Поздравляю с удачей, Штирлиц. Красиво вы утерли нос этой свинье.
ШТИРЛИЦ. Почему он вас так не любит?
ШЕЛЛЕНБЕРГ (не задумываясь). По двум причинам: во-первых, я вдвое моложе его...
ШТИРЛИЦ. Почти вдвое.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. В данном случае «почти» не суть важно. Мы не женщины, и он бы рад сказать, что втрое старше меня... Ну, а что касается «во-вторых», то всякий человек, вынужденный отложить учебник для того, чтобы зарабатывать деньги на хлеб своим трудом, должен не любить счастливчика, который после колледжа и университета приходит на готовое и за три года делает карьеру. А он посвятил этому жизнь. Если бы нашему мудрому баварцу побольше образования...
ШТИРЛИЦ. Мудрому? Не много ли будет?
ШЕЛЛЕНБЕРГ. В самый раз. Надо уметь объективно оценивать противника, иначе проиграешь в два счета... А пожалуй, есть и «в-третьих». Это мне только сейчас пришло в голову. Знаете, в жизни обычно получается так: одни люди задумывают, а другие — выполняют. Так вот, видимо, Мюллер очень завидует тому, что я все больше задумывал, а он всегда исполнял: приказ, расстрел, акцию... Знаете, это ведь ущемляет человеческое самолюбие. Ладно, бог ему судья. Приходится иногда терпеть даже то, что терпеть нам бы всем не хотелось. А кто, с другой стороны, согласится возглавить этот ассенизационный обоз — гестапо? Кто из уважающих себя людей? Нет, он элементарно завидует. Вы думаете, он так взбесился из-за этой русской радистки...
