Желая разглядеть, что происходит на улице Руаяль, Николя вновь перегнулся через парапет. Увиденное превзошло его худшие опасения, и он крикнул Семакгюсу:
— Если сейчас не остановить движение, пас ожидает катастрофа. Хаос уже начался. Все, кто хотят покинуть площадь, устремились на улицу Руаяль; видите, до самого рынка Дагессо она черна от людей. Туда же рвется толпа, жаждущая попасть на бульвары.
В эту минуту прозвучал разноголосый вопль, послышались крики о помощи. С ужасом Николя смотрел, как два людских потока ширились и со скоростью клинка, свободно выходящего из ножен, стремились навстречу друг другу. Из-за выступов предназначенных под снос домов посреди улицы Руаяль образовалось сужение, напоминавшее воронку, и те, кто попадал в нее, уже не могли двигаться ни вперед, ни назад. Брошенные на земле каменные плиты еще больше осложняли проход. Николя видел, как первые жертвы упали на дно открытых траншей, и тут же за ними последовали все, кто не смог удержаться на краю. Вскоре рвы заполнились телами несчастных; в неверном свете фонарей он отчетливо различал искаженные воплями ужаса рты. Мужчины, женщины и дети, пытаясь вырваться вперед, спотыкались, падали, и, не успев подняться, исчезали под телами таких же несчастных, затоптанных теми, кто шел следом. Тех, кто сумел удержаться на ногах, сдавили так сильно, что у них шла носом кровь. Превратившаяся в западню улица Руаяль, подобно Молоху, пожирала парижан. Высившаяся в центре площади статуя короля, казалось, покачивалась посреди покрытого пеплом озера лавы, где, словно напоминания о неудавшемся празднестве, кое-где догорали угольки.
— Нужно оказать помощь пострадавшим, — произнес Николя.
Вместе с Семакгюсом он поспешил к дверце, ведущей на малую лестницу. Но все их попытки открыть ее успеха не имели. Пришлось признать, что дверь заперта снаружи.
— Что будем делать? — спросил Семакгюс. — Вы-то, понятно, можете лазать по стенам, как кошка, но меня увольте, я за вами не последую.
— Успокойтесь, спуститься по фасаду дворца, не обладая кошачьими когтями, действительно, невозможно. Однако у меня имеется кое-какой инструмент.
Порывшись в кармане, он вытащил складной ножик с несколькими лезвиями. Открыв одно из них, похожее на тонкий стилет, он вставил его в замочную скважину и попытался отодвинуть язычок; но какой-то посторонний предмет помешал ему выполнить эту операцию. В ярости он пнул ногой дверь, и, замерев, задумался.
— Что ж, раз иного пути нет, надо попытаться воспользоваться каминной трубой. Но для этого нужны веревки, так что давайте их поищем.
Впустую осмотрев все углы, Николя по чугунной лесенке поднялся к краю монументальной каменной трубы. Выдрав лист из своей записной книжечки, он высек искру, поджег бумажку и бросил ее в трубу. Маленький факел полетел вертикально вниз и вскоре приземлился: видимо, дальше дымоход менял направление.
— В трубе я разглядел скобы, с их помощью я точно смогу спуститься. Самое худшее, что может случиться, — это я могу застрять. Но в таком случае я вернусь обратно. Гийом, вы остаетесь здесь.
— А что мне еще остается делать? С моей корпулентностью я в эту дыру не протиснусь.
Гул, долетавший с площади, все чаще прерывался жалобными криками и плачем. Николя быстро скинул фрак и снял башмаки.
— Я не хочу портить костюм, лучше вы его покараульте. Это ужасно: знать, что внизу начинается паника, и не иметь возможности предотвратить ее…
Вытащив из кармана огарок свечи и взяв его в зубы, Николя отдал фрак насмешливо взиравшему на его одеяние Семакгюсу: хирург не уставал удивляться количеству полезных предметов, хранившихся в карманах его друга. Благодаря скобам, поставленным для облегчения работы трубочистов, спуск оказался на удивление легким. Но Николя одолевали сомнения: сумеет ли он протиснуться и дальше? Разменяв третий десяток, он утратил хрупкую мальчишескую фигуру, чему немало способствовали обеды Катрины и Марион, а также пирушки в парижских кабачках вместе с верным помощником Бурдо, любителем, как и он, сытной простонародной кухни. Тут он коснулся ногами пола: труба кончилась. Перед ним открывались два дымохода, один из которых брал начало под сводами другого. Он решил выбрать ход с меньшим уклоном, полагая, что так скорее доберется до каминов верхнего этажа. Не имея возможности взять свечу в руку, он зажег ее и втиснул между скобой и стенкой. Придется вслепую ползти в темный проход, где, чем дальше, тем тьма становилась гуще.
Понимая, что вполне может застрять в этой каменной кишке, он усилием воли отогнал от себя дурные предчувствия. Поразмыслив, он решил, что складки рубашки могут помешать его продвижению, и снял рубашку. Наверху Семакгюс не своим от страха голосом давал ему советы, долетавшие до него искаженные эхом. Он перевел дух и, просунув вперед ноги, проскользнул в проход. Почувствовав, что скользит по чему-то жирному, он на мгновение утратил ощущение времени и пространства. Возвращение к действительности было скорым и болезненным: его плечи упорно не хотели протискиваться дальше. В течение долгого времени он выгибался, словно кот, приподнимая то одно плечо, то другое. Ему вспомнился «человек-змея», акробат, увиденный им на последней ярмарке в Сен-Жермене. Наконец, ему удалось обрести необходимую позу, и он провалился в скользкий проход. Почувствовав под ногами пустоту, он изогнулся всем телом, и, оттолкнувшись от стен, выскользнул из дымохода и упал на пирамиду из поленьев, сложенную в очаге огромного камина. Под тяжестью его веса пирамида рухнула, и он стукнулся головой о бронзовую накладку с гербом Франции. Убедившись, что гербовый щит не причинил ему особого вреда, он осторожно поднялся с пола, и, ощупав себя, пришел к заключению, что если не считать нескольких царапин, он цел и невредим. Подойдя к большому зеркалу в гипсовой раме с цветочным узором, он не узнал себя: в рваных штанах до колен и перемазанный сажей, он походил на пугало. Пройдя через комнату с голыми стенами и без мебели, напоминающую, скорее, дортуар в казарме, нежели дворцовый покой, он открыл дверь и очутился на этаже, где находились гостиные с балконами, куда, словно пчелы из разворошенного улья, с гудением слетелась толпа приглашенных. Одни прилипли к окнам, отталкивая друг друга, чтобы лучше рассмотреть, что творилось на площади, другие о чем-то оживленно рассуждали. Николя показалось, что он очутился среди механических кукол, пытавших представить какую-то непонятную пьесу, то ли комедию, то ли балет, но так как в механизмах что-то расстроилось, то куклы, не меняя выражения лица, без устали повторяли одни и те же движения. Никто не обращал на него внимания, хотя его испачканный сажей торс резко выделялся среди разряженной толпы. Отыскав лестницу, ведущую на крышу, он уже собрался подниматься, как сверху до него донесся хрипловатый голос Семакгюса вперемежку с визгливыми интонациями Лабриша. Эти двое так быстро спускались по лестнице, что, не сумев остановиться, рухнули в объятия Николя. События на площади приобретали поистине катастрофический размах. Де Секвиль отправился за Николя, но замочная скважина оказалась забитой какой-то штучкой из позолоченного металла, напоминавшей штырь. Лабриш отдал находку комиссару. Ключ от двери валялся на полу. Очевидно, устроитель этой дурацкой шутки хотел позабавиться за счет зрителей, устроившихся на террасе. Однако он непременно отыщет виновника, ибо это, без сомнения, какой-нибудь наглец-лакей или один из тех сорванцов в голубых ливреях, которые, несмотря на юный возраст, уверены, что раз они обслуживают самого короля, то им все позволено.
— Господин комиссар, — добавил Лабриш, — пожалуйста, помогите мне навести порядок. Давка ужасная, у нас есть раненые, и мы не знаем, что делать. Раненых становится все больше, их доставляют без перерыва. Городских стражников нигде нет. Как только начались беспорядки, их начальник, майор Ланглюме, заявил, что идет отдавать распоряжения, и исчез. С тех пор его никто не видел. Хуже всего, что, судя по долетающим со всех сторон слухам, в толпу замешались бандиты, нападающие на честных граждан.
И он понизил голос.
— Многие из наших гостей вытащили шпаги, чтобы побыстрее пробраться через скопление народа, и это привело к жуткому побоищу; к его жертвам добавились жертвы, угодившие под колеса карет, возницы которых, прокладывая себе путь, пустили коней в галоп. Граф д'Аржанталь, посланник Пармы, вывихнул плечо, а аббата Разе, министра князя-епископа Базельского, опрокинули на землю и изрядно потоптали.
— Надеюсь, вы известили господина де Сартина о том, что происходит на площади? — спросил Николя.
— Я отправил к нему гонца. Может, начальник полиции уже в курсе, насколько положение серьезно.
Двое мужчин внесли на руках женщину в платье с широкой фалбалой; нога ее изогнулась совершенно противоестественным образом, на месте лица виднелось кровавое месиво. Надеясь, что пострадавшая всего лишь потеряла сознание, Семакгюс бросился к ней, но после короткого осмотра развел руками, отрицательно качая головой. А во дворец несли все новые и новые тела с вывернутыми и безжизненно повисшими конечностями. Довольно долго все трое усиленно помогали размещать раненых и по возможности оказывали им первую помощь теми скудными средствами, что нашлись под рукой. Николя ждал гонца, посланного к Сартину. Видя, что гонца все нет, он надел вернувшийся к нему фрак и решил выбраться наружу, чтобы на месте оценить размеры катастрофы. Следом за ним двинулся и корабельный хирург.
