«Теперь брюнеточка больше не представляет опасности», — хмыкнула Надин. Абсолютно верно. Барышня суматошно оглаживала себя по бокам, дергала замок сумочки. Не обнаружив, в конце концов, пистолет, она странно дернула подбородком и начала оседать. Двое охранников подхватили обмякшее тело и, едва не на руках, уволокли неудачливую террористку в тень тополей.
Надин вздохнула с облегчением, обвела взглядом толпу, всмотрелась в скучающие и внимательные лица, подумала: покушение не состоялось, боевики с миссией не справились, слава Богу.
Нервное полуистеричечное состояние озарения отхлынуло, интуиция спокойно и устало молчала. Люди казались обычными, заурядными, ни чем не примечательными. Даже в тех, кто стерег Инессу-Ирину, Надин не видела больше ни офицерской стати, ни настороженности. Мужчины, как мужчины. Стоят, глазеют на трибуну, слушают торжественную болтовню. Разве что…
К началу мероприятия брюнеточку окружало человек десять, сейчас группа значительно поредела. Вот и еще один тип — невыразительный брюнет с длинными бакенбардами в сером котелке, слегка кивнув ближайшему соседу, бойко лавируя в толпе, направился к тому месту, где прежде стоял Виталий Орлов.
— Пашенька… — выдохнула Надин. Муж не ответил и только сильнее сжал ей руки. «Он не мог всего предусмотреть, и я не могла…» — от страха и беспомощности заболело сердце.
Каркнула ворона. Длинно, истошно, возмущенным. Ванькиным голосом.
Надин вздрогнула, от волнения она забывала, о чем договаривалась с мальчишками. А ведь они о чем-то сигналили ей.
— Кар-ррр…ка-ррр… — гремело над соборной площадью.
Воронье карканье — левое крыло…или правое…или центр…наверное, впервые в жизни Надин растерялась до такой степени.
— Ка-рр…ка-ррр…ка— рр…. — надрывалась птица, сулила беду.
— Ка-ррр…ка-ррр…. — орала вторая ворона. Витек изо всех сил помогал приятелю.
«Воронье карканье — левое крыло!» — вспомнила Надин. Она сама стояла в левом крыле.
Надин обернулась …и наткнулась на дружественную улыбку. Павел явился не один, он привел заводских, дружинников, тех, кто отваживал от Матвеевской мануфактуры пропагандистов, призывающих к забастовкам, и охранял еврейскую слободку в страшные дни погромов. Многих ребят Надин знала, учила их и их детишек в воскресной школе, занималась с женами в кружках. Матвей Верник провожал Надин домой, когда уроки затягивались допоздна. У Прохора Крыльина Матвеев крестил дочку. Антонюк Гриша и вовсе надежа и опора, на нем одном ремесленное училище держится.
— Ка-ррр…ка-ррр…
Вопль мало напоминал птичий, больше походил на открытый призыв:
«Дура безмозглая! Ну же! Смотри! Увидь! Сообрази!»
Надин увидела.
И снова будто в кино…немо и страшно…
Паша оборачивается вслед ее взгляду, сердито цокает языком, кивает чуть заметно Атонюку. Гриша толкает мужчину позади себя. В руках у того пистолет…из дула вьется дымок…запоздало гремит выстрел… звучит басовитое: «Это она стреляла!» …и у ног Надин невесь каким образом оказывается браунинг…Пашины орлы валят мужчину…Но, предваряя суету, грозный рык Матвеевского баса заставляет вздрогнуть толпу:
— Ложись! Бомба! — Паша тычет пальцем в сторону брюнета с бакенбардами.
Половина публики реагирует мгновенно и валится на землю. Вторая — растерянно озирается. На трибуне та же картина. Кто лежит, где стоял; кто замер как истукан.
Обморочная тишина на площади обрывается женским визгом.
— Не шевелиться! Стреляем без предупреждения! — громогласная команда обрывает хаос и наводит порядок. Наступая на распростертые, на земле тела, солдаты бегут к брюнету и Матвеевым.
Слава Богу, все живы. Премьер, губернатор, священники, делегация в полном составе покидают митинг. Трибуну от публики ограждает взвод пехоты. Дула винтовок направлены в толпу. Та в ужасе каменеет, немеет, не смеет пошевелиться. В стылом повиновении и кромешной тишине власть принимает меры. Толпу, как пирог, разрезают на части. Начинается перепись. Всех просят предъявить билеты.
Матвеев протягивает офицеру пригласительный на двоих. «Господину Матвееву с супругой…» — значится в заголовке. Почему богатый заводчик с красавицей женой одет более, чем просто? Кого так цепко держат рабочие господина Матвеева и почему они набросились на этого человека? Как возле ног госпожи Матвеевой очутилось оружие? Не выронила ли она его, сделав выстрел в премьера? И почему сам господи Матвеев, единственный из всех присутствующих, смог заметить, что в руках у чернявого типа бомба? Откуда такая проницательность и острота зрения?
Голос Павла ровный, спокойный, уверенный. Ответы логичны и продуманы.
Одеты, как считаем нужным. Бомбу заметил случайно. К пистолету супруга отношения не имеет, рабочие подтвердят. Мужчина, которого они держат, давно преследует Надежду Антоновну. Он неуравновешен, возможно, болен нервно. Жену приходится охранять. Для сих целей рабочие здесь и находятся. Они честные законопослушные граждане и готовы дать свидетельские показания.
— Надежда Антоновна не при чем… — увесисто роняет Антонюк.
— А за мужиком этим мы третий день наблюдаем, — врет, не стесняясь, Верник.
— Он чокнутый. Он всех и каждого обещает убить, — не отстает Крыльин.
Офицер не унимается, кажется, его вопросам не будет конца.
— Кстати, я являюсь гражданином Швейцарии, — Павел уже злится. — Потому более отвечать не намерен. Госпожа Матвеева также не расположена к беседе. Она предъявила при входе другой билет? Это недоразумение. Ваш контролер ошибся. Мои рабочие могут подтвердить.
— Прошу прощения, — место предыдущего офицера занимает новый. — Люди видели, что Надежда Антоновна стреляла.
Никто не мог видеть то, чего не было!
— Кто именно? — Павел — сама ирония.
— Я … — На авансцене событий появляется Инесса-Ирина.
— Я тоже мог бы дать показания… — из ниоткуда материализовался жандармский полковник Юрий Александрович Парасин в сопровождении Бориса Михайловича Лаубе. На помятой физиономии последнего ироничное участие и насмешка: «Думали, госпожа Матвеева, обхитрить всех? Не удастся. Пожалели молодежь — извольте расплатиться собственной персоной».
Господи, Надин не на шутку испугалась, полиции все известно! Пока она наблюдала за Лаубе, за ней самой велось наблюдение.
— Не знаю, о чем собираются свидетельствовать эти люди, но полагаю, — Павел цедил слова сквозь зубы, — верить им можно не больше чем моим рабочим.
— Разберемся, — офицер взял под козырек, — пройдемте в участок.
— Вы намерены арестовать Надежду Антоновну?
— Пока нет. Пока, хотелось бы просто побеседовать с госпожой Матвеевой.
Двойное «пока» таит в себе угрозу.
— Побеседовать? — Павел вскинул высоко брови, — Не лучше ли сразу послать за моим адвокатом?
«Им надо непременно задержать меня, значит, просто так нас не отпустят, — пересиливая панические настроения, Надин попыталась овладеть собой. — Сопротивлением мы только затягиваем время».
— Я к вашим услугам, — она вздохнула печально.
Матвеев оценивающе посмотрел на супругу. Растерянность сползла с любимого лица, взгляд стал тверд и беспристрастен. Пререкания с офицером позволили Надин прийти в себя. Напоминание о швейцарском гражданстве придало твердости. Мысль, что полицию с ее докучливыми вопросами всегда можно послать подальше, никогда не бывает лишней. Иностранцы не подчиняются российским законам. Стало быть «беседа» для Надин ни чем опасна? Ладно, махнул рукой Матвеев, я не возражаю.
И все же, сердце грызла тревога. Как все обернется? В ожидании Павел нервными шагами мерил коридор полицейского участка. Три часа назад жена скрылась за дубовой дверью кабинета, обозначенного биркой с номером «5». Три часа он томился неизвестностью. Наконец!
Надин появилась на пороге:
— Заждался, милый?
Если бы не напряженная складка между бровей можно было бы подумать, что допрос закончился благополучно. Однако сквозь показное победительное сияние, на лице Надин проглядывало смятение.
— Ну, как? — не удержался Матвеев.
— Поедем домой.
В карете, обняв Надин покрепче, Павел настойчиво повторил:
— Ну, как? Чего они от тебя хотят?
— О, сущую мелочь, — жена всхлипнула. — Я должна предложить Ярмолюку сложить полномочия и выйти из Боевой Организации.
— Что?!
— Если Генрих откажется, я вынуждена буду передать в ЦК документы, подтверждающие факт сотрудничества Ярмолюка с охранкой.
— Господи!
— Если и это не возымеет действия, я опубликую дневники Люборецкого.
— Но опубликовать дневники ты можешь только после смерти Прохора Львовича. Неужели Люборецкий умер? — ахнул Матвеев.
— Да. На следующий день поле нашего отъезда. Он был отравлен… — последние слова Надин прошептала чуть слышно. — Подозревают Олю, Валеру Снегирева, меня и Петра Травкина. У них есть показания горничной Люборецкого. Можно обвинить каждого из нас. Я в капкане…. — Надин разразилась слезами. — Бедный, бедный, Прохор Львович. Он верой и правдой служил столько лет, а ему в благодарность яду подсыпали. Не дали умереть своей смертью, ублюдки, сволочи, гады….
