— Елена, как ты могла! — в изумлении проговорила Основина.
— Я все объясню потом… Без этого господина, — огрызнулась Елена Михайловна. — Лучше держите рот на замке.
Из складок Милягиной вылетел утробный звук, который сошел бы за смех.
— Ох, Ленка, ох, шельма, всех провела, и я, как дура, поверила, — добавила она.
— Так что же дальше? — опять спросила супруга инспектора народного просвещения. До чего любопытная дама.
Ванзаров изобразил глубокую невинность:
— Что дальше?
— Кто же их… всех… — Екатерина Семеновна никак не могла произнести страшное слово.
— Кто убил всех барышень? — переспросил Родион, глотком опустошил чашечку и добавил: — Шоколад у Сокольской действительно отменный.
Он поклонился и быстро вышел. За ним увязался какой-то мальчишка в хлипком пальто. Парочка быстро исчезла из виду изумленных и растерянных дам.
— Ну узнали все что хотели? — спросил Коля с тяжким вздохом. Возвращение из шкуры наследника миллионов давалось нелегко. Под глазами красовались отличные синяки.
— Только благодаря вашим стараниям, — сказал Родион, протягивая руку. — Спасибо, что обегали и собрали этих обманутых женщин.
Коля долго тряс ладонь и не отпускал, так ему было хорошо и приятно.
— И второго дня, в «Неметти», вели себя как настоящий герой. — Ванзаров мягко освободился от крепких пальцев мальчишки. — Это настоящий подвиг. Я горжусь вами, коллега.
— Сплоховал я, — сказал Николя с интонацией прожженного ветерана. — Сплоховал и опростоволосился.
— Шампанское на грудь и порушенный столик — мелкие издержки. Только ваша глу… Глубокая находчивость позволила достоверно сыграть роль. Искра попала в капкан.
— Сгубила меня шальная женская красота, прямо мозги вон вынесла, — сказал мальчик неподражаемо мрачно. — Ума и рассудка лишился начисто.
Усы спрятали улыбку. Ванзаров не стал утешать. Если б Гривцов знал! Порой красота и не такие натуры сгибает в бараний рог. Не все истории годятся для неокрепшего сознания. Кое о чем лучше промолчать.
Коля заметно расхорохорился. Возрожденная энергия разлеталась брызгами.
— Что теперь? Куда прикажете?
— А теперь, Николя, начинается самое важное, — сказал Родион. — Ошибиться нельзя. Второго шанса не будет. На вас вся надежда.
Гривцов принял наставления и поклялся умереть, но выполнить. Теперь его опыту можно доверять. Ничего другого все равно не осталось.
* * *
Это было чудовищно. Неслыханно. Оскорбительно. И невероятно. Но выбора не оставили. Скрестив руки на груди, по примеру великого императора его деда, Огюст позволил вытворять все, что этим господам вздумается. Он демонстрировал полное равнодушие к беспорядку и хозяйничанью непрошеных гостей. Пусть пока порезвятся. Пусть потешатся. Монфлери никогда не забывали нанесенных оскорблений. Дед его дрался на дуэлях. Отец — дрался на кулаках и чем придется. А он… Он не посрамит фамильную честь. Так отомстит этим господам, что горько пожалеют о своем поступке. Но будет поздно. Монфлери непреклонен. На коленях стоять будут, умолять будут, но Монфлери не удостоит их и плевка.
Мрачные мысли куафера бродили улыбкой тонкого сарказма. Замечать тонкие движения души было некому. Лебедев распоряжался в салоне, как в участке. Указывал, как и куда встать, перестраивал и покрикивал. Господа выражали тихую покорность произволу. И по первому требованию меняли диспозицию.
Наконец картина была закончена. У края зеркала стояли два Анри. Один живой, другой в отражении. Оба они с брезгливым равнодушием взирали на происходящее, но вели себя с достоинством, то есть замерли и старались не дышать. Рядом с ним в кресле разместился самый высокий из присутствующих — полковник Милягин. Он улыбался, но получалось криво. В кресло перед ним засунули господина Основина, как самого низенького. Около полковника встал банкир Дудников. Монфлери оставили в покое. Он так и замер, прислонившись спиной к зеркалу.
Аполлон Григорьевич остался доволен разгромом.
— Ну как? — спросил он.
— Лучше не придумать, — сказал Родион, который не вмешивался и как будто нарочно встал спиной ко входу. — Будьте добры спрятаться в подсобку.
— Но, может, я… — Лебедев попытался протестовать. Ему быстро объяснили, где сейчас место криминалистики. В кладовке прекрасно слышно, но появление его персоны нежелательно. Всему свое время. Курить запрещается. Подхватив чемоданчик, Аполлон Григорьевич протолкнулся сквозь знакомых и скрылся с глаз.
В салоне было тесно и душно, но такая атмосфера была на руку. Ванзаров терпеливо ожидал, когда напряжение дойдет до нужного градуса. Господа не знали, как себя вести, осторожно переглядывались. Но рта не раскрывали. Тишина стояла такая, что было слышно, как Лебедев фырчит в кладовке. Напряжение, страх, непонимание и презрение, у каждого свое, нарастали мыльной пеной. И вот-вот готовы взорваться скандалом.
— Я пригласил вас, господа, — неожиданно резко сказал Родион, — чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: убийца совсем рядом.
Вторая попытка потерпела фиаско. Господа не смогли оценить тонкость шутки. Слишком волновались. Только подозрительно косились на соседа. Придется оставить классику в покое. Своими словами…
— Всех нас интересует вопрос: кто перебил ваших любовниц, как кур в курятнике, — сказал Родион и пожалел. Заготовленная фраза прозвучала не к месту. Вызывающей и оскорбительной. Он справился со смущением и продолжил: — Самый простой вариант: вы так устали от двойной жизни и капризов барышень, что решили от них избавиться. Что мешает так думать? Во-первых, способ убийства. Он слишком изощренный. У него нет очевидного логического объяснения. А это значит, что искать надо где-то в другом месте.
— Так мы можем идти? — робко спросил Основин.
— Разве вам не интересно узнать, кто убийца? Начнем с вас, Иван Васильевич.
— Ой, не надо… — прошептал Основин.
— У госпожи Саблиной какие волосы?
— Вьющиеся… Кудряшки такие милые, черненькие, — ответил инспектор.
— Признателен… Что у вас, Петр Афонович?
Милягин растерянно оглянулся:
— Так ведь эти… локоны, завивались от природы… — ответил он.
— А у Юлички они большими кольцами падали, — вставил банкир Дудников.
— Это важное замечание, — согласился Родион. — Теперь вопрос к вам, господин Монфлери…
— Ко мне не может быть вопросов, после того, что вы устроили у… известной вам дамы! — Огюст жег язвительностью.
Родион не задымился и даже не извинился.
— Вопрос к вам, — повторил он. — Для чего вон те щипцы с длинными концами?
— О мой бог! Завивать локоны, для чего же еще!
— Нагреваете их на спиртовке, не так ли?
— Будет этому конец или нет! — Огюст возвел очи к небу, словно ища поддержки у Наполеона, который взирал на потомка своего солдата с небес. Император помалкивал. Как видно, не хотел в другой раз связываться с русским медведем. Ну пусть не медведем, но медвежонком — точно.
— Этими щипцами можно не только завивать, но и распрямлять волосы?
— Это варварский способ! Искусство Монфлери никогда не будет опозорено им! — воскликнул Огюст. — Это жалкий удел господ от дамских причесок!
— Благодарю за урок. Теперь главный вопрос. Господин полковник, в утро вашего отъезда присылали Зинаиде Лукиной букет цветов?
— Конечно… Иногда… Зиночка любила, чтоб… — Милягин никак не мог поймать слова. — Ей ни в чем не отказывал. Но зачем же цветы перед дорогой?
— Вполне логично, — согласился Родион. — Букет с собой не возьмешь, а оставить такую красоту жалко. С вами, господин Дудников, этот вопрос мы прояснили. Осталось, Иван Васильевич, у вас узнать. Вечером пятого февраля, насколько помню, собирались с Марией Саблиной в загородный ресторан. А утром — букет?
— Не было такого, — твердо ответил Основин. — В другие дни довольно часто, но в тот не было особого повода. И так вся в подарках. Девать некуда. Простите…
— Что и следовало ожидать. — Ванзаров заметно оживился. — Осталось совсем немного, выяснить, кто убийца.
Звякнул колокольчик. Холод занес в душный салон свежего гостя. Господин невысокого роста в тонком пальто и лакированных ботинках держал на весу куль белой бумаги. Родион даже не обернулся.
— Добрый день, господа. Букет от «Ремпен и сыновья», кому вручить?
Мужчины переглядывались в некотором смущении. Огюст заволновался. Ему показалось, что кто-то из почитателей решил просто так, от чистого сердца, порадовать мастера. Как бы это было сейчас кстати! Чтобы показать этому наглецу, как ценят и обожают Монфлери. Гордость куафера не позволяла принять безымянный подарок.
— Господин Казаров… — громко сказал Родион.
Иван вздрогнул и оглянулся. Лицо его просвечивало землистым оттенком, словно не спал которые сутки. Глаза ввалились. В них мерцал нездоровый блеск.
