— Прежде всего — как мальчик?
— Он выздоравливает.
— Он может говорить?
— Надо сказать, друг мой, что для бесед еще пока слишком рано, но он хорошо все понимает, и ему уже удалось произнести несколько слов. Он спрашивал о своей семье и о своих глазах — он хочет знать, что случилось с его глазами. А еще он сказал, что во тьме его страдания с ним говорил добрый дух. Человек с добрым голосом.
Я кивнул, стараясь не показывать, насколько мне польстило последнее замечание.
— Ну что ж, это хорошие новости.
— Но ты так до сих пор и не рассказал мне, почему ты здесь. И это вселяет в меня большое беспокойство, — сказал он.
— Мне кажется, я узнал имя человека, который подбрасывал предметы во дворец Малькатта. Того, кто стоял за угрозами жизни и душе царя.
Нахт в восторге подался вперед:
— Я знал, что ты сможешь!
— Насколько я понимаю, тот же самый человек совершил все эти жестокости над этим мальчуганом, умершей девушкой и другим убитым мальчиком.
Ликование Нахта сменилось потрясением.
— Тот же самый человек?
Я кивнул.
— Кто же он, это чудовище, скрывающееся в тени? — спросил он.
— Прежде, чем я скажу тебе, позволь мне поговорить с мальчиком.
Услышав стук двух пар сандалий, мальчик испуганно вскрикнул.
— Не бойся. Со мной пришел один господин. Это мой старинный друг, он захотел навестить тебя, — мягко сказал Нахт.
Мальчик успокоился. Я сел рядом с ним. Он лежал на низкой кровати в прохладной, уютной комнате. Большая часть его тела все еще была обмотана льняными бинтами, и голову, закрывая обезображенные глазницы, охватывала еще одна повязка. Маленькие ранки в тех местах, где ему к лицу было пришита кожа с лица мертвой девушки, зажили, оставив узор из крошечных белых шрамов, похожих на звездочки. Я чуть не заплакал от жалости, увидев его.
— Меня зовут Рахотеп. Ты меня помнишь?
Он наклонил голову в мою сторону, прислушиваясь к тембру голоса, словно яркая птица, обладающая смутным пониманием человеческой речи. Потом по его лицу медленно разлилась благодарная улыбка.
Я посмотрел на Нахта, который ободряюще кивнул.
— Я рад, что с тобой все в порядке. Мне хотелось бы задать тебе несколько вопросов. Я должен расспросить тебя о том, что с тобой произошло. Ты не возражаешь?
Улыбка исчезла. Но в конце концов он все же ответил мне еле заметным кивком. Это натолкнуло меня на мысль.
— Давай так: я буду задавать вопросы, а ты будешь либо кивать — это будет значить «да», либо мотать головой — это будет «нет». Ну как, сумеешь?
Мальчик медленно кивнул.
— Тот человек, который тебя покалечил, — у него были короткие волосы с сединой, верно?
Мальчик кивнул.
— Он был довольно пожилой?
Снова кивок.
— Он давал тебе что-нибудь пить?
Мальчик поколебался, потом кивнул.
И тогда, чувствуя, как мое сердце забилось сильнее, я спросил:
— Его глаза — они были серо-голубые? Цветом похожие на камни на дне ручья?
По телу мальчика пробежала дрожь. Он кивнул — один раз, потом второй, третий и уже не мог остановиться; он все кивал и кивал, не успевая перевести дыхание, словно охваченный безумным страхом при воспоминании об этих холодных глазах.
Нахт кинулся к ложу мальчика и попытался успокоить несчастного, прикладывая ему ко лбу влажную холодную тряпку. В конце концов волнение мальчика улеглось. Я пожалел, что поневоле должен причинять ему такие страдания.
— Прости меня, дружок, что я заставляю тебя вспоминать об этом. Но ты мне очень, очень помог. Я тебя не забуду. Я знаю, ты не можешь меня видеть, но я твой друг. Обещаю, никто больше не причинит тебе боли. Ты веришь моему слову? — спросил я.
И дождался медленного, недоверчивого, едва заметного кивка.
Когда мы вышли, Нахт набросился на меня:
— Что это все значило?
— Теперь я могу назвать тебе имя человека, который все это сделал. Однако приготовься, потому что ты его знаешь, — предостерег я его.
— Я? — переспросил Нахт с изумлением и даже некоторым гневом.
— Его зовут Себек.
Мой старый друг застыл, словно статуя, по-глупому распахнув рог.
— Себек? — повторил он, не веря. — Себек?
— Он был лекарем Эйе. Тот его уволил и дал другую работу, куда менее почетную: заботиться о безумной Мутнеджемет. Но Себек позаботился о ней по-своему. Он пристрастил ее к опиуму, так что под конец она была готова сделать все, что бы он ни попросил. А теперь она тоже мертва.
Нахт медленно опустился на ближайшую изящную скамейку, словно такой избыток новостей лишил его сил.
— Ты арестовал его? — спросил он.
— Нет. Я не имею понятия, где он находится и где нанесет следующий удар. И поэтому мне нужна твоя помощь.
Однако с лица Нахта по-прежнему не сходило выражение ужаса.
— В чем дело? — резко спросил я.
— Понимаешь… это мой друг. Для меня это большое потрясение.
— Разумеется. И ты представил его мне в этом доме. Но это ни в коей мере не делает тебя виновным или соучастником. Однако это означает, что ты можешь помочь мне его поймать.
Нахт отвел глаза.
— Друг мой, почему у меня такое чувство, что ты снова что-то мне не договариваешь? Это еще один из твоих секретов? — спросил я.
Он не отвечал.
— Мне нужно, чтобы ты ответил на все мои вопросы ясно и подробно. Если ты откажешься, мне придется принять все необходимые меры. Дело слишком важное, и времени играть в игры совсем нет.
Нахт был изумлен моим тоном. Мы уставились друг на друга. Очевидно, он понял, что я говорю серьезно.
— Мы с ним оба члены одного общества.
— Какого общества?
С величайшей неохотой он ответил:
— Мы посвятили себя постижению чистого знания, знания самого по себе, — я имею в виду исследование и изучение тайных наук. В наше время подобные эзотерические знания загнаны под спуд, сделались недоступны. А возможно, они и всегда были чем-то, что может быть воспринято лишь посвященными, элитой, ценящей познание превыше всего остального. Мы сохраняем и продолжаем древние традиции, древнюю мудрость.
— Каким образом?
— Ну, мы же посвященные, мы сохраняем тайные обряды, тайные книги… — запинаясь, ответил он.
— Ага, мы приходим к чему-то конкретному. И чему же посвящены эти книги?
— Всему. Медицине, звездам, числам. Но у всех них есть одна общая черта.
Он заколебался.
— И что же это? — подбодрил я.
— Осирис. Он наш бог.
Осирис. Царь, который, согласно древней легенде, некогда правил Обеими Землями, но был предан и злодейски убит, а затем был воскрешен, возвращен из Иного мира своей женой Исидой, чья любовь и преданность преодолели все препятствия. Осирис, которого мы изображаем с черной или зеленой кожей, чтобы указать на его плодородие и его дар воскресения и вечной жизни, облаченным в белые погребальные пелены, держащим скипетр и плеть и носящим белую корону. Осирис, которого мы также называем «извечно благим». Осирис, дарующий надежду на вечную жизнь при условии, что его последователи сделают перед смертью все необходимые приготовления. Осирис, который, как говорят, ожидает всех нас после смерти в Зале Суда — верховный судия, готовый выслушать наше признание.
Я чуть склонил голову набок и какое-то время молча разглядывал Нахта. У меня было такое чувство, будто этот человек, которого я считал близким другом, внезапно оказался почти незнакомцем. Он взирал на меня так, словно чувствовал то же самое.
— Прошу прощения за то, что так говорил с тобой. Наша дружба многое значит для меня, и я не хотел бы, чтобы ей что то угрожало. Но у меня не было выбора. Я должен был заставить тебя все рассказать. Ты — моя единственная связь с этим человеком.
Он медленно кивнул, и постепенно в наши чувства друг к другу вернулась некоторая теплота.
— Ты сказал, что я могу тебе помочь. Что ты имел в виду? — спросил Нахт наконец.
— Сейчас объясню. Но сперва скажи мне кое-что. Есть ли у этого тайного общества свой символ?
И снова он заколебался.
— Наш символ — черный круг. Это символ того, что мы называем ночным солнцем.
Наконец-то я отыскал ответ к загадке. Я процитировал ему его собственные слова: «Солнце покоится в Осирисе, Осирис покоится в Солнце». Он отвел глаза.
— Друг мой, я должен спросить тебя вот о чем. Когда я описывал тебе резное изображение с уничтоженным солнечным диском и спрашивал тебя о затмении, а потом мы ходили в астрономический архив, ты же наверняка сразу увидел связь. Это верно?
Нахт удрученно кивнул.
Я позволил ему немного повертеться на остром крючке собственной вины, потом наконец спросил:
— И каково же значение этого символа?
— В наиболее простой форме он означает, что в самый темный час ночи душа Ра воссоединяется с телом и душой Осириса. Благодаря этому Осирис возрождается — а на самом деле с ним возрождаются и все мертвые в Обеих Землях. Это священнейший, глубочайший момент во всем процессе творения. Но он никогда не открывался взгляду смертного. Это величайшая из всех мистерий.
