— Что вы имеете в виду? Что его держит что-нибудь еще?
Томас дрожащей рукой провел по глазам.
— Не знаю. Но одно могу сказать точно: мешочек с реликвией исчез.
— Возможно, его смыло водой во время предсмертных судорог. Эндрю говорил нам, что Уитни перерезал шнурок.
— Он не мог быть настолько беспечным — зная, что потеря реликвии означает его смерть…
— Протяните-ка мне его руки, — велел Бартоломью. Он уже понял, к чему ведет доминиканец, но не желал соглашаться, что реликвия потребовала еще одну жертву. — Я его вытащу.
Томас повиновался, Бартоломью взялся за хрупкие руки и потянул изо всех сил. Это оказалось труднее, чем ему казалось, и врач начал подумывать, не позвать ли на помощь, но тут река отпустила свою жертву с вязким чмоканьем и пузырьками жирного черного ила. Он вытащил тело на пирс и осмотрел его.
Собственно, смотреть было не на что. На голове Эндрю не было ран, чтобы предположить, что он оказался в воде оглушенным, не было следов на руках и плечах, указывавших на сопротивление. Он наклонился над стариком, глядя, как из его рта вытекают пенные пузырьки. Похоже, что причина смерти — утопление. Единственная странная вещь — это зрачки Эндрю. Они сжались до крохотных точек, не больше, чем дырки, проделанные иголкой. Томас побрел из воды на берег, а Бартоломью отнес старика туда, где ждал Урбан. Майкл взял Бартоломью за руку и отвел в сторону.
— Я только что поговорил с Урбаном. Он рассказал, что Эндрю вчера вечером заболел и решил, что ему может не хватить сил отнести Истинный Крест в Норвич. Урбан сказал, что старик сегодня утром куда-то уходил, а когда вернулся, реликвии у него не было.
— Он ее потерял? — Бартоломью понимал с трудом.
— Он ее кому-то отдал, — объяснил Майкл. — Кому-то, кто отнесет ее на север. И сказал Урбану, что сегодня умрет. И вот, пожалуйста.
— Мне казалось, что он собирался передать ее Урбану, — сказал Бартоломью, не желая соглашаться, что какое-то древнее проклятие послужило причиной смерти старика.
— И Урбану тоже.
— Я его сегодня видел, — протянул Бартоломью, пытаясь вспомнить, висел ли тогда мешочек на шее у Эндрю, и решив, что нет. Он заключил, что Эндрю, должно быть, возвращался после того, как передал реликвию выбранному им курьеру. Старик выглядел уставшим, и врач припомнил, с каким облегчением он сел на церковную ограду. Урбан, севший рядом, всхлипывал — вероятно, наставник только что сообщил, что не доверяет ему завершить свое дело. Может ли быть, чтобы послушника так сильно ранило недоверие, что он решился убить наставника?
Бартоломью всмотрелся в бледные, раскисшие от воды черты Эндрю, думая: неужели вера твоя в то, что ты умрешь, передав Истинный Крест в другие руки, была так сильна, что ты добровольно прыгнул в воду? Сознание оказывает на тело могучее влияние, и это был бы не первый раз, когда человек сам приговорил себя к смерти.
Поскольку Эндрю был в Кембридже приезжим, а Урбан казался не в состоянии сделать что-нибудь с телом наставника, пришлось Майклу заняться доставкой трупа в церковь святого Ботольфа. Бартоломью, Томас и Урбан несли скорбный груз, а в церкви Томас увел Урбана к алтарю, чтобы помолиться, Бартоломью положил Эндрю в приходской гроб, а Майкл пошел за свечами. Завершив все тягостные дела, Бартоломью всмотрелся в Урбана. Лицо его было залито слезами, плечи ссутулились, словно его лишили чего-то очень дорогого. Врач не мог понять, относилось ли это к потере наставника или к тому, что реликвия пропала и ему больше не придется участвовать в ее доставке.
— Томас расспрашивает его, — заметил Майкл. — Да только его вопросы звучат куда безнадежнее и многозначительнее, чем звучали мои.
Бартоломью присмотрелся к доминиканцу и признал, что Майкл прав. Выражение лица Томаса было куда более страдальческим, чем предполагала непринужденная беседа, и было понятно, что смерть Эндрю — или же исчезновение реликвии — расстроила его так же сильно, как и Урбана. Он подошел поближе, чтобы самому услышать их разговор. Пусть реакция Томаса на внезапную кончину Эндрю и казалась странноватой, этот человек по-прежнему нравился Бартоломью, и он не хотел, чтобы Майкл делал выводы, основываясь только на его поведении.
— Я думал, что он мне доверяет, — говорил Урбан, утирая лицо рукавом. — Я просто не поверил своим ушам, когда он сказал, что попросил кого-то другого взять ее. Я же обещал, что сделаю это сам. Я даже предложил прикоснуться к ней, чтобы доказать свою искренность!
— Ты согласился? — тревожно спросил Томас. — Но когда?
— В тот день, когда мы сюда пришли. — Урбан засопел. — Я бы сделал все, о чем он меня просил!
— Я уверен, что он это знал, — доброжелательно сказал Томас. — Мне кажется, что он к тебе привязался и не хотел обременять тебя такой тяжелой ношей.
— Проклятье Барзака, — беспомощно повторил Урбан. — Он не ошибся, говоря, что умрет в тот день, когда перестанет опекать реликвию. Когда он протянул мне ее, я заколебался. Наверное, это и заставило его передумать. Я повел себя, как трус, в тот миг, когда следовало проявить отвагу.
— Остерегаться святых реликвий — значит, проявлять нормальный здравый смысл, парень, — сказал Майкл. — Только глупец хватает их, как может схватить марципан на пиру. Сомневаюсь, что твоя осторожность принизила тебя в его глазах. Но прежде, чем мы начнем расследовать его смерть, я хочу кое о чем спросить. Ты когда-нибудь поднимался на крышу общежития святого Бернарда?
— Нет, — несчастным голосом ответил Урбан. — Да.
Майкл поднял брови.
— Так да или нет?
— На саму крышу я не поднимался, только до верхнего этажа. У окна Уитни было голубиное гнездо, и он говорил, будто бы шум его отвлекает. Я как-то раз увидел, что он взбирается по приставной лестнице, подвергая свою жизнь опасности уже на нижних ступеньках. И тогда я полез вместо него, а он дал мне пенни; я счел это оскорблением.
— Потому что хотел больше? — осведомился Майкл.
Урбан сердито зыркнул на него.
— Потому что я монах, и помощь другим людям — часть моего призвания. Я не прошу платы за добрые поступки, и меня оскорбило, когда он решил, что это не так.
— Эндрю, — напомнил Томас, которого больше интересовал кармелит, чем чувствительность Урбана. — Что, приведшее к такому ужасному концу, произошло с ним сегодня?
Урбан глубоко, судорожно вздохнул.
— Сказав мне, что отдал реликвию кому-то другому, он попросил прогуляться с ним до реки. Я рассердился и расстроился, и не хотел его слушать, и тогда он пошел один по тому причалу — может, чтобы не видеть моего глупого, горделивого дурного настроения. И прежде, чем я что-то успел сделать, доски затрещали, и он нырнул в реку ногами вперед.
— Ногами вперед? — уточнил Бартоломью. — Он не упал на доски, не замахал руками?
— Он падал прямо, как стрела, как будто знал, что доски сломаются, и был к этому готов. Я попытался до него дотянуться, но я не умею плавать и побоялся далеко отходить от берега.
— Река сейчас совсем обмелела, и течение слабое, — заметил Майкл. — Ты мог бы дойти до него, как это сделал Томас.
Послушник посмотрел на него страдальческими глазами.
— Вы хотите сказать, что я мог бы его спасти, если бы решился войти в воду?
— Нет, — ответил Бартоломью прежде, чем монах успел еще усугубить положение. — Даже если бы ты дошел до него, ты не сумел бы предотвратить смерть — по трем причинам. Во-первых, было очевидно, что доски на причале прогнили, особенно в дальнем его конце, и я подозреваю, что Эндрю точно знал, что делает, когда наступил на них. Во-вторых, судя по твоему описанию его падения, он намеревался как можно глубже погрузиться в воду, чтобы утонуть; и его ноги, несомненно, очень крепко завязли в иле. И в-третьих, он мог просто поднять голову над водой, если бы хотел. Но он этого не сделал.
— Бартоломью прав, — согласился Томас. — Эндрю был уверен, что умрет, и с готовностью заключил в объятия свою судьбу. Ты ничего не мог сделать, чтобы спасти его. Но объяснил ли он тебе, почему выбрал вместо тебя другого человека?
— Он сказал, что я слишком молод.
— А сказал он тебе, кому отдал реликвию? — спросил Бартоломью.
Урбан кивнул.
— Но он заставил меня пообещать — я поклялся своей бессмертной душой — что никогда этого не открою. И не открою, и делайте со мной, что хотите. — И он вызывающе вздернул подбородок.
— Не тревожься, парень, никто не собирается вынуждать тебя нарушить клятву, — мягко произнес Майкл и повернулся к Бартоломью. — Ты уверен, что эта смерть оказалась сочетанием несчастного случая и самоубийства? Тебе не кажется, что кто-то заманил его на причал, зная, что он обрушится?
— Сначала я так и подумал, — признался Томас, не дав Бартоломью ответить. — Но теперь не думаю. Бартоломью осмотрел труп, и на нем не было следов борьбы. Эндрю просто позволил себе умереть. Я предполагал, что он будет сопротивляться смерти.
