— Вы, как всегда, правы, и ваша проницательность — укор мне, ибо я считал его преданность искренней и, положившись на его скромность, рекомендовал его королю.
— А что он такого натворил, что вам приходится раскаиваться и спрашивать мое мнение?
— Он предал нас, и предал давно. Священник только что принял у него исповедь. После нашего возвращения из Версаля Гаспар заболел и сейчас лежит в каморке на чердаке, где проживают мои слуги. Врач, осмотревший его, нашел у него оспу, причем в злокачественной форме.
— Мне кажется, когда мы удалили из спальни короля всю прислугу, он сказал, что ему бояться нечего, ибо он переболел оспой.
— Он нас обманул. Потрясенный зрелищем смерти Его Величества и поняв, что спасения ему нет, он решил обличить свою совесть. Он попросил исповедника привести меня к нему, я поднялся в его комнатушку, и он во всем мне признался. Негодяй шпионил за королем и докладывал обо всем, что видел. Стервятник по натуре, он, как вы верно заметили, ел из всех кормушек. Ему приплачивали сторонники и Шуазеля, и д'Эгийона, а может, и еще кто-нибудь. Он всегда был готов наушничать тому, кто больше заплатит. На его несчастье, его тайные хозяева приказали ему остаться подле короля несмотря на опасность заражения.
Внезапно Николя ясно вспомнил аудиенцию в зале совета, когда король в присутствии Сартина подробно объяснял ему его задачи перед отбытием в Англию. Насколько он помнил, лакей в голубой ливрее стоял неподалеку, ведь именно он пришел за ним после мессы. Теперь ему понятно, откуда стало известно, что он едет в Англию и по какой дороге.
— Когда король передавал вам шкатулку, — продолжал Лаборд, — он, без сомнения, находился рядом, спрятавшись в алькове за занавесками. Как только король заснул, он выбрался оттуда. Помните, мы с вами в ожидании пробуждения короля расхаживали по гостиной с часами, а потом Его Величество попросил меня послать за графиней дю Барри?
— Все точно, — произнес Николя. — Но я не понимаю, зачем подменять содержимое шкатулки. И зачем покушаться на мою жизнь по дороге в Мо, если содержимое шкатулки уже подменили?
— Возможно, существует несколько интриг, развивающихся параллельно, и те, кто замешан в одной, не в курсе существования другой. Во всяком случае, Гаспар просит вас простить его и сожалеет, что причинил вам вред, ибо вы всегда были очень добры к нему.
— Надеюсь, он выкрутится. И можете его успокоить: я никогда не доверял ему полностью, а потому зла на него не держу. А вас я попрошу оказать мне любезность и распустить слух о том, что Гаспар скончался. Так безопаснее и для него, и для вас, тем более я пока не знаю, каким образом мы сможем воспользоваться его признаниями.
— Все исполним, как вы сказали. А что вы сейчас собираетесь делать?
— Избавлю вас от своего присутствия и дам вам возможность отдохнуть. А завтра утром обо всем доложу Сартину и попрошу у него совета. Как вы считаете, могу я посвятить его в тайну, связывающую нас с вами?
— Король умер. Его смерть не освобождает нас от исполнения долга по отношению к нему, но позволяет изложить суть дела, чтобы исполнить его последнюю волю. Начальник полиции пользовался безграничным доверием своего повелителя и знал все его тайны. Но, возможно, кроме этой.
Хотя Николя поздно вернулся на улицу Монмартр, Катрина не спала; открыв дверь, она тотчас вручила ему новые ключи от поставленных в тот же день новых замков. В ожидании она затеяла пироги с ранней вишней, собранной с маленького деревца из крохотного садика при доме Ноблекура; вишня была мелкая, но на удивление сладкая и душистая. Войдя на кухню, Николя рухнул в кресло, и Катрина, видя, как он устал, решила побаловать его и быстро приготовить что-нибудь вкусненькое. Замесив крутое тесто, она раскатала его и, разрезав на треугольнички, бросила в раскаленное масло; уголки треугольничков тотчас закрутились и стали раздуваться, словно в них пробудилась неведомая сила. Как только хворост начинал золотиться, она шумовкой вынимала его, опускала на решетку, чтобы стекло масло, а потом посыпала сахаром. То ли от нервного напряжения, то ли потому что он, действительно, проголодался, Николя съел больше дюжины треугольничков, и, по привычке, запил бутылкой сидра. Поднявшись к себе, он в изнеможении упал на кровать.
Суббота, 14 мая 1774 года
Рано утром Николя прибыл в особняк Грамона, что на улице Нев-Сент-Огюстен. На лестнице он встретил Дюрфора де Шеверни, прежде представлявшего иностранных послов, а теперь губернатора Блезуа; Дюрфор принадлежал к друзьям Сартина. Он высоко ценил Николя, с которым не раз встречался на малых королевских обедах; однажды Николя помог ему, разобравшись в запутанной истории с подложными векселями, причастным к которой оказался Дюрфор.
— Господин комиссар, — произнес граф, — надеюсь, ваш визит улучшит настроение нашего друга. И позвольте мне сообщить вам, что близкие Его Величества оценили вашу преданность: пребывая с королем до последнего мгновения, вы являлись для него истинным утешением. Увы, в кончине своего повелителя бесчувственный народ увидел повод для песен и веселья. Когда заканчивается одно царствование и начинается другое, мы точно знаем, что мы потеряли, но не знаем, что приобрели. Вы найдете Сартина не в лучшем настроении.
— Не означает ли это, что в Мюэтте, куда он ездил повидаться с королем, произошло нечто серьезное?
— Можно сказать и так. Но какое бы положение он ни занял, уверен, он не потеряет присутствия духа. Дофин — теперь уже новый король — лучший из людей. Но тяжесть короны пугает его. Он толком не знает, кому можно доверять, и в результате не доверяет никому, особенно тем, кто давно сидят на своих местах. Поэтому он и решил обратиться к начальнику своей полиции.
— Похвальное решение.
— Разумеется; Его Величество поразил нашего друга, придвинув ему кресло и заставив его сесть. Сначала он задавал ему вопросы, относящиеся к его должности, а потом, с легкой душой, попросил Сартина указать ему людей, способных вести дела. Так вот…
— Так вот?
— Так вот, господин де Сартин не сумел отбить мячик. Если бы он заранее подготовился к беседе о недостатках, имеющихся в нашем правительстве, а не обещал дать ответ завтра, то готов держать пари, он стал бы доверенным лицом нового короля и его первым министром. Но так как Его Величество не нашел в нем ожидаемой поддержки, он обратил взоры в другую сторону.
Николя понял, что настроение начальника оставляет желать лучшего, и прием ему скорее всего окажут дурной. Его опасения оправдались: в ответ на приветствие комиссара генерал-лейтенант с отсутствующим видом пробормотал нечто невразумительное. Он не проявлял интереса даже к ивовым корзинам, перевязанным множеством веревочек и опечатанных облатками и печатками; корзины, без сомнения, прибыли со всех концов Европы и содержали изделия лучших мастеров-постижеров. Сартин сидел, не поднимая головы, и изучал собственные руки. Николя не стал ждать вопросов. Коротко рассказав о последних минутах короля, свидетелем которых он стал вместе с Лабордом, он без лишних подробностей изложил суть возложенного на него поручения, поведал о событиях на улице Монмартр, о происшествии по дороге в Мо, о встрече с впавшей в немилость фавориткой и о предательстве королевского лакея в голубой ливрее.
Во время рассказа он заметил, что у Сартина постепенно пробуждается интерес, и вскоре, не выдержав, он вскочил с места и зашагал по комнате. Потом снова сел, взял лист бумаги, написал на нем несколько слов, свернул его и запечатал.
— Благодарю, Николя, — произнес он, — вы были там, где я быть не мог, ибо исполнял свои обязанности в охваченной брожением умов столице. Я ценю вашу преданность. Отныне ее надобно проявлять по отношению к новому королю. Он оказал мне честь, выслушав меня… или, по крайней мере…
Прервавшись на полуслове, он с натужной улыбкой промолвил:
— Впрочем, я полагаю, он вас знает. Вот письмо, с его помощью вы беспрепятственно получите аудиенцию. Не теряйте ни минуты. А когда вернетесь, немедленно доложите мне, даже если вам придется меня разбудить. У меня есть основания полагать, что речь идет об интересах королевства. Мы об этом еще поговорим. Интрига плетется в поле, где произрастают лилии. Впрочем, как всегда.
Сбежав по лестнице, Николя велел подать себе экипаж и приказал немедленно везти его в замок Мюэтт, расположенный на краю Булонского леса. По дороге он перебирал малейшие детали своей встречи с Сартином. Долгая совместная работа под его началом позволила Николя осознать всю глубину потрясения и расстройства отлаженного механизма мыслей и чувств генерал-лейтенанта. И все же он не понял, что подействовало на Сартина больше: горе, вызванное смертью монарха, с которым у него на протяжении еженедельных бесед установилась тесная незримая связь, или же постоянная забота чиновника во власти, чье влияние, до сего дня неоспоримое, с наступлением нового царствования могло уменьшиться или исчезнуть вовсе. Подумав, Николя решил, что эти мысли наверняка одолевают всех приближенных Людовику XV. Лаборд выражал те же опасения, только иными словами.
