Через какое-то время железная удавка на шее ослабла. Риджуэй с трудом открыл глаза и увидел склонившегося над ним мужчину.
— Как ты, друг? Давай поднимайся на ноги.
Ален непонимающе уставился на незнакомца. Он попытался встать — на удивление, никто ему не мешал, — но почему-то не получалось. Сердце готово было выскочить из груди, страшно болела шея.
— Давай берись за мою руку. Я помогу, — сказал незнакомец.
Голос у этого человека был такой спокойный и приятный, что у Алена полегчало на душе. С большим трудом, опираясь на руку мужчины, Риджуэй сумел подняться на ноги и даже выпрямиться.
— Спасибо… вам, — поблагодарил он неизвестного спасителя. Язык с трудом повиновался ему.
— Так здесь бывает с каждым, кто не заплатит положенного, — пояснил заключенный. — Мне тоже крепко досталось, когда меня бросили сюда.
— И все-таки вы мне помогли. Благодарю вас за это.
— Не мог же я стоять и смотреть, как тебя убивают.
Только сейчас Ален сообразил, что странный незнакомец обращается к нему на ты.
— Так вы — квакер?
— Я член Общества друзей, — со значением поправил его мужчина. — Меня зовут Джордж Грей. Боюсь, они всю твою одежду превратили в лохмотья.
Грей был прав — ни чулок, ни башмаков у Алена больше не было. Одна лишь разодранная сорочка да штаны, и те все в дырах.
— Почему ты здесь оказался, друг? — сочувственно спросил квакер.
Ален рассказал ему свою невеселую историю. У него стало легче на душе, когда он поделился горем с этим дружелюбно настроенным к нему человеком.
— Я бы с удовольствием предложил тебе поесть, однако ни у меня, ни у моих соратников по вере нет ни куска хлеба, — с явным сожалением произнес Джордж Грей. — Мы бедны. Вот поэтому нас и держат в худшем из застенков Ньюгейта.
Ален больше не ощущал голода. И колики в желудке прошли сами собой. Его охватила жуткая слабость. Не было сил даже сидеть. Не обращая внимания на грязь, он лег и закрыл глаза.
Миновал день, а помощь не приходила. Ален был близок к отчаянию. Неужели Кит так и не нашел леди Сен-Клер? И вдруг Алена осенило: он вспомнил, как в разговоре с ним Аморе упоминала, что двор якобы собрался выехать в Танбридж-Уэлс. Может, она тоже уехала, и Кит не застал ее? В таком случае помощи ждать неоткуда.
Часами Ален лежал на каменном полу, уставившись в пустоту. В подземном застенке, где не было окон, он полностью утратил чувство времени. Однажды к нему подошел Джордж Грей и подал кружку с водой.
— Это, конечно, не бог весть что, однако придаст тебе силы и поможет дождаться помощи от друзей.
Ален поблагодарил квакера за отзывчивость и великодушие. Дело в том, что и Грей, и его собратья по вере были людьми неимущими, и подобный шаг с их стороны заставил Алена устыдиться. Он уже знал, что беднейшие из заключенных не гнушались тем, что поедали крыс и мышей, в изобилии водившихся в стенах этой тюрьмы. Еще вчера он лежал в объятиях Аморе, наслаждался великолепной едой и лучшим вином, а сегодня… Алену казалось, с тех пор миновала вечность, что это был всего лишь прекрасный сон.
Вдруг застенок охватила суета. Тюремщики загоняли по камерам тех заключенных, кто на протяжении дня пользовался относительной свободой передвижения, и запирали их там до утра. В каменный мешок устремлялись новые и новые узники, искавшие на каменном полу место для спанья. Те, кто посильнее, сумели отбить себе ворох гнилой соломы, валявшейся здесь, по-видимому, добрый месяц. Несколько немытых вонючих субъектов оттеснили Алена с прежнего места. Один из них, совершенно жуткий тип с диким взглядом, наградил Риджуэя тумаками за то, что тот замешкался. После долгих поисков он нашел себе место у стены каменного подвала, вплотную к неописуемо грязному бродяге, лохмотья которого буквально кишели вшами. Худой как скелет, весь покрытый струпьями и язвами, он, вытянувшись вдоль стены, распространял такую вонь, будто гнил заживо. Ален по привычке оглядел человека, желая убедиться, можно ли ему помочь. Даже не прикасаясь к нему, он ощутил исходивший от несчастного жар. Мужчина, закатив глаза, бредил в горячке, бессвязно бормоча и прерывисто дыша.
Ален попытался пристроиться подальше от умирающего, но места на полу битком набитого заключенными подвала уже не хватало — люди лежали вповалку чуть ли не друг на друге. Пришлось действовать вопреки своей натуре и убеждениям. Кое-как распихав сокамерников, он все же сумел отодвинуться от бродяги, хотя лежать пришлось, скрючившись в три погибели. Но усталость, голод и переживания взяли свое, и вскоре Ален провалился в тяжелый, серо-свинцовый сон.
Проснувшись утром, Риджуэй сначала не сообразил, где находится. Вокруг поднимались люди, звенел ключами надзиратель, отпиравший двери подвала, запаливали факелы, чей трепещущий свет выхватывал из тьмы изможденные лица арестантов.
Смрад был такой, что Алена затошнило. Но желудок его был пуст с позавчерашнего дня. Во рту разливалась отвратительная горечь желчи. Зудело и чесалось все тело; оглядев себя, Ален с ужасом обнаружил, что по нему ползают вши: они были везде — на животе, спине, между пальцами босых ног, на лохмотьях штанов. Он стал брезгливо обираться, но, поняв, что это бессмысленно, прекратил попытки освободиться от напасти. Видимо, насекомые перебрались на него с того самого бродяги, спавшего по соседству. Взглянув ему в лицо, Ален с ужасом увидел уставившийся на него широко раскрытый мертвый глаз. Невольно поежившись, он отвернулся.
Пересчитав заключенных, надзиратели приступили к продаже завтрака, состоявшего из хлеба и жидкого пива, — естественно, тем, кому это было доступно. Джордж Грей сунул Алену часть своей порции хлеба и пива на дне кружки. Не в силах вымолвить и слова от охватившего его смущения, Ален кивком поблагодарил квакера.
— Этажом выше есть зарешеченные окна, выходящие на Ньюгейт-стрит, через которые иногда прохожие подают милостыню, — сообщил квакер, с сочувствием глядя на посеревшее лицо Алена. — Если твои друзья не объявятся, отправляйся туда попытать счастья. По крайней мере на кусок хлеба ты себе обязательно выпросишь.
Ален вяло кивнул. Если леди Сен-Клер в ближайшее время не поможет, ему больше нескольких дней здесь не продержаться — он просто-напросто умрет с голоду. Ведь у него даже не было средств послать Иеремии хотя бы записку. Иезуит оставался его последней надеждой.
Кусочек хлеба не умерил колик в животе, скорее напротив — разбудил до сих пор подавляемое чувство голода. Ален ослабел настолько, что теперь с трудом поднимался на ноги. Его охватила странная апатия — не хотелось ничего, только бы лежать, не думая ни о чем. Но и это оказалось невозможно. После того как арестанты съели жалкий завтрак, те, у кого еще сохранялись силы, стали обходить подвал, вознамерившись обобрать больных и немощных. Ален увидел перед собой неприятную бородатую физиономию, уже знакомую ему с первого дня пребывания здесь. Сердце екнуло в груди, он невольно напрягся, предчувствуя худшее. Он подумал было убраться куда-нибудь, лишь бы не видеть этой морды, но сил не было.
— Эй ты, лентяй! — рявкнул на него бородатый. — Всем новичкам положено выносить парашу. Так что подъем, и за дело!
Ален интуитивно понял, что это не просто придирка, а тюремный закон. Иного выбора не оставалось, если, конечно, он не желал еще раз быть избитым до полусмерти. Страх перед этим субъектом, стоявшим над ним, грозно расставив ноги, придал Алену сил, и он смог дотащить осклизлое, покрытое слоем засохших экскрементов тяжелое ведро до ямы и выплеснуть его. Вероятно, Бог наказывал его за то, что он за эти последние несколько месяцев не проявлял должного смирения, за то, что безрассудно грешил. И все же воспоминания о тех прекрасных минутах, которые подарила ему Аморе, продолжали и сейчас согревать ему душу.
Исполнив эту тяжкую и отвратительную обязанность, Риджуэй, до смерти усталый, завалился на пол. Он не знал, сколько пролежал, невзирая на холод, грязь, духоту и вшей, как вдруг почувствовал, как кто-то тихонько тронул его за плечо:
— Ален! Ален! Очнитесь!
Повернув голову, лекарь увидел над собой озабоченное лицо Иеремии. Иезуит погрустнел еще больше, оглядев друга. Метаморфоза, происшедшая с Аленом Риджуэем всего за пару суток пребывания в ньюгейтском аду, не вписывалась ни в какие рамки. Полуголое тело, покрытое коркой грязи, слипшиеся от пота волосы, бледное, исхудавшее лицо, потухший взор — словом, краше в гроб кладут.
— Иеремия, — еле слышно пробормотал Ален, и едва заметная улыбка тронула его губы. — Вы! Как я рад, что вы… нашли меня здесь…
Ален не договорил, то ли закашлявшись, то ли всхлипнув. Иеремия обнял его и прижал к себе, чтобы успокоить, и Ален на самом деле перестал дрожать.
— Жаль вот только, что я раньше не смог добраться до вас, — негромко произнес иезуит. — Дело в том, что Кит не застал леди Сен-Клер в Лондоне, а когда догадался прибежать ко мне, уже наступил поздний вечер.
