Александр Дмитриевич, располагавший теперь и печатью, и подтверждениями законности своего происхождения, и аргументами в пользу добросовестного исполнения им полномочий Казначея, требовал от Ордена искоренить вопиющую несправедливость в обмен на доступ к орденской казне. И высказался со свойственной ему эмоциональностью, но совершенно однозначно — поместив на двери портрет самозванца с надписью «Жак де Моле должен умереть как паршивый пес».
«Мне отмщение, и аз воздам»[37] — так, кажется, писал создатель бульварных романов Дюма-отец в книжке про графа Монте-Кристо… Саша желал древней, как сам Орден, справедливости, позволяющей истребовать око за око, а зуб — за зуб. И голову врага за свою победу!
А может быть, искушенный в тайнах мироздания Деев поведал своему верному пажу еще какую-то тайну, очень важную для Ордена? Вроде секрета бессмертия… Ведь Саша, по словам доктора Борменталя, был «стылым трупом», когда его привезли в больницу, но затем очень быстро и полностью выздоровел. А вот с больным У., господином Ковальчиком-Ульхтом, попавшим в руки доктора с аналогичными симптомами отравления растительным ядом, ничего подобного не произошло: так и лежит в коме который месяц! Можно даже подумать, что неизвестный сумасшедший естествоиспытатель с мрачноватым чувством юмора проводил исследование с целью выявить носителей бессмертной силы экспериментальным путем…
Ну, это, конечно, слишком, остановил себя Прошкин и мечтательно улыбнулся, обратившись к самому что ни на есть материальному объяснению примирения Баева с Орденом — просто казна, о тайне местонахождения которой знает Саша, уж очень богатая: говорят, одни спрятанные Мир-Алимом драгоценности бухарских эмиров по цене шестистам килограммам золота равняются… А сколько там еще всего…
Прошкин продолжал фантазировать о недавних событиях, принимая за данность, что Орден действительно существует и подчиняется не до конца ясным самому Николаю Павловичу, но очень жестким внутренним правилам. В соответствии с этими правилами, или, если угодно, требованиями Устава, прежде чем окончательно разрешить судьбу интригана Густава Ивановича, было проведено что-то вроде расследования, сильно напоминающего служебное. В палату к Александру Дмитриевичу прибыла высокая комиссия; формально возглавлял ее, конечно, товарищ Круглов, а вот фактически — у Прошкина сложилась впечатление, что за главного там был сухощавый и резкий Константин Константинович. Именно он, как опытный дознаватель, проверил имевшееся факты: и высказанную косвенным образом просьбу Баева отыскать свидетельство о смерти приемного отца понял, и могилку комдива Деева посетил, и на особняк фон Штерна взглянуть не поленился. Убедился в том, что требования Александра Дмитриевича справедливы, и дал соответствующие указания местному орденскому комиссару — служившему в скромной должности государственного нотариуса. Вместе с указаниями де Лурье получил еще кое-что — сущую мелочь. Тот самый чемодан с подлинным архивом профессора фон Штерна, чистыми бланками и интригующими фотографиями…
Архив следовало вернуть в особняк, а на бланки и фотографии обратить внимание Корнева, чтобы эта неприятная история с проваленным загримированным «специалистом» заданием как можно скорее дошла до высокого начальства. Таких проколов секретным сотрудникам в НКВД не прощают! Понятно: Орден был столь тайным, что для примерного наказания его нерадивого представителя — самозваного Магистра Густава Ивановича — требовался вполне земной и весомый в условиях реальной политической системы информационный повод. И нотариус создал его, причем с полным успехом, хотя и в несколько экстравагантной манере. Скорее всего, у гражданина Мазура просто не было времени придумать лучший способ проинформировать Сашу о своем месте в иерархии Ордена и процитировать свой девиз иным способом, кроме как назвавшись подлинным дворянским именем. Затем он дополнительно подтвердил свою личность крайне осторожному Саше при помощи незаинтересованного очевидца — доктора Борменталя, в былые годы знавшего как Деева, так и самого де Лурье.
О методах, разумеется, можно спорить, но дело свое нотариус Мазур знал отменно: и свидетельство о смерти Дмитрия Алексеевича Деева разыскал, и историю болезни слабого здоровьем героя, и даже доктора Борменталя, превратившегося из очевидца в свидетеля, опросил в присутствии уполномоченного представителя официальной власти — то есть самого Прошкина.
О бесславной кончине Густава Ивановича товарищ Баев был извещен тоже через газету — конечно же, «Комсомольскую правду». Прошкин своими глазами читал малюсенькую заметку в неприметной рамочке о смерти от кровоизлияния в мозг сотрудника Коминтерна, жившего и работавшего на пользу коммунистической идеи под вымышленным именем…
Удовлетворенный Саша в составе группы отправился на поиски — то ли сомнительной древней тайны, сохранить которую от стороннего ока так тщился профессор фон Штерн, запихивая записки и медальоны в стародавний глобус, а сам глобус в тайный подвал, то ли вполне реального и очень ценного клада, спрятанного в горах Деевым еще во время Гражданской. И…
И исчез. Растаял в застоявшемся, пропитанном пылью сумраке маленького сарайчика, оставив только красиво расшитый шелковый халат. Никакого обнаруженного клада. Никаких раскрытых древних тайн. Только стандартный итоговый отчет о том, как специальная группа НКВД обезвредила банду британских шпионов и недобитых прихвостней басмачей…
Прошкин чувствовал себя обманутым.
Да что говорить — он полным дураком выглядел во всей этой истории от начала и до конца. Как будто на нем белая американская майка с яркой надписью «Тупой парень Ник!» Потому что все другие ребята в этой игре под названием «Специальная группа по превентивной контрпропаганде» знали куда больше, чем им положено по должности. Знал ученик профессора фон Штерна господин Ковальчик-Ульхт, знал подлый Генрих Францевич, знал почтенный отец Феофан, знал посвященный нотариус Мазур, знали все приглашенные на совещание у товарища Круглова, знал Леша Субботский, небрежно сославшийся на еще не изданную книжку Гайдара. Знал доктор Борменталь, упорно не желавший распространятся о том, как освидетельствовал посторонний труп под именем Деева. Хотя неведомая таинственная сила постоянно создавала доктору все условия для такого признания — то предоставив неподходящее тело для констатации смерти именно ему, то упрятав его в тюрьму, то включив в состав группы, то подселив в комнату к Александру Дмитриевичу — приемному сыну покойного! Знал даже товарищ Корнев — потому и махал перед носом у зареванного Саши хрустящим белым платочком и поминал «рассеянный склероз» из свидетельства о смерти его папаши…
Знал, конечно, и сам будущий Кавалер — товарищ Баев. Может быть, и не все, но одно знал совершенно точно: что «за море», куда посоветовал ему перебраться для спасения жизни многознающий отец Феофан, то есть за хорошо охраняемые рубежи самой свободной Советской страны, так просто не выскользнуть — ни из Москвы, ни тем более из провинциального Н. А вот из удаленного горного района, где государственная граница — не более чем синяя пунктирная линия на географической карте, ему, человеку, с детства знающему местный диалект, местные обычаи и даже окрестные горные тропки, перебраться вполне реально. И искать его на такой огромной территории, как планета Земля, будет не только обременительно, но и совершенно бессмысленно…
После этого бередящего душу исследования Прошкин чувствовал себя совершенно разбитым, потянулся за папиросами, но вспомнил их мерзкий вкус и предпочел налить водки. Выдохнул, улыбнулся дрожащим в граненом стакане разноцветным бликам. Он ведь теперь тоже кое-что знает! Знает, где спрятан очень познавательный архив профессора фон Штерна, где находятся записки доблестного товарища Деева про «Магию в быту» и как отыскать сабли «Хранителя казны». А еще теперь он знает, что человеку никак не прожить без денег. И то, что даже самые большие деньги никогда не заменят искушения могуществом власти… А значит, все остальное, о чем знает Прошкин, кому-то понадобится, и очень скоро!
Он уже поднял стакан, чтобы залпом выпить, — и уперся взглядом в висевший на стене плакат. «НЕ БОЛТАЙ» — крупная красная надпись расползалась под изображением лица строгой девушки в алой косынке, предупредительно прижавшей указательный палец к пухленьким блестящим губам. Сбоку меленькие черненькие буковки складывались в бодренький стишок-лесенку:
Храни молчанье!
В эти дни подслушивают стены,
Недалеко от болтовни и сплетен —
до измены.
Прошкин кивнул девушке: действительно, стенограммы раздумий о месте и роли мифического Ордена в работе группы МГБ НКВД по превентивной контрпропаганде с него никто пока не требует. А вот отчет Владимир Митрофанович спросит через час-другой. Поэтому, как убежденный атеист, материалист и эмпирик, Николай Павлович решил не мучить себя больше негативными образами и, не мудрствуя лукаво, полистать новые газетки, чтобы переписать с десяток громких фраз из передовиц и таким образом придать отчету суровую идеологическую выдержанность. Что ему в полной мере и удалось. Благодаря такой технологии отчет был готов к переписке на машинке за какие-нибудь сорок минут!
