— Меня зовут оберштурмфюрер Дауме, — коротко представился офицер. — Штуммер был не только моим начальником, но и другом.
Тоня кивнула.
Дауме выслушал ее рассказ, не переставая по временам делать заметки на листе бумаги. Привычная бесстрастность покинула его на несколько мгновений, когда он услышал поразительную новость — Фолькенец жив и упрятан бандитами в катакомбы как заложник, чтобы партизан не отравили газами.
— Вы уверены, что он жив, фрейлейн Тоня?
— Об этом в катакомбах говорят все, я видела, как ему носили обед.
— Так!.. — Дауме помолчал. — А вы знаете точно, где он находится?
— Нет. Это держится в строгом секрете… — Тоня прикинула в уме. — Я могу указать только общее направление. Он находится примерно метрах в четырехстах от входа, которым я вышла.
Дауме покачал головой:
— Четыреста метров!.. Впрочем, можно попробовать… Вы едва сидите, фрейлейн?!
— Я столько пережила за эти дни.
— Однако вы очень решительны.
Тоня взглянула в глаза Дауме и выдержала его чуть насмешливый взгляд.
— Да, решительна, — сухо ответила она, — и Штуммеру это было известно!
— У вас как будто остался должок, фрейлейн!
— Да, — твердо сказала она, — теперь, после всего, что произошло, когда один из моих друзей погиб, а другой схвачен и страдает, я принимаю предложение и буду выполнять свой долг так же, как и до сих пор.
— Да, да, — Дауме внимательно вслушивался в каждое произнесенное ею слово, — Штуммер был доволен вами. К сожалению, Коротков убит. Он хотел вас обоих объединить. Кстати, фрейлейн, вам что-нибудь известно об обстоятельствах гибели Короткова?
Вопрос был задан как бы вскользь, но Тоня сразу же ощутила, что ей подсунули мину с часовым взрывателем и если сразу же не нарушить контакты, то через несколько секунд адская машина взорвется.
— Коротков сам посылал меня по одному адресу.
— По какому?
— На Малую Арнаутскую… Во фруктовую лавочку…
— Дальше!.. Дальше!.. — Во взгляде Дауме светился откровенный интерес. — И к кому же вы там обращались?
— Я должна была передать хозяину лавочки, что Коротков его будет ждать на другой день в шесть часов вечера.
— Где?
— В сквере на Соборной площади.
— И они встречались?
— Не знаю!
— Когда это было?
— С неделю назад.
— А точнее?
— В позапрошлый вторник.
— Сегодня четверг, — прикинул Дауме, — значит, десять дней назад. А убит Коротков в воскресенье… Спасибо! Многое проясняется… Вам есть куда пойти, фрейлейн?
— Да. Я мечтаю добраться до моего милого жесткого дивана. — С усталой улыбкой Тоня поднялась.
Они помолчали.
Дауме отпустил ее домой, не назначая точного срока свидания. Очевидно, у него были свои заботы, и пока для Тони в его планах не было места.
С высоты Приморского бульвара Тоня долго вглядывалась в порт, черневший у ее ног. Вот у дальних причалов стоят большие корабли, по трапам снуют какие-то люди. Два крана загружают трюмы ящиками. Но какие названия у этих транспортов, что в ящиках, отсюда не разглядишь и не догадаешься. Нет, надо поскорее поступить на работу, буквально не теряя ни одного дня.
Газеты молчат о событиях на фронте, но сколько тыловых частей и штабов отступило в город!.. Как жаль, что нет Леона… Что случилось, когда он остался один? Может быть, он в тюрьме?.. Дауме, конечно, знает их историю, и интерес к судьбе румынского офицера с ее стороны не мог ему показаться неестественным. И все же лучше обойтись без информации из этого отравленного источника.
Она уже два дня жила у себя дома. Как все-таки приятно чувствовать себя окруженной привычными с детства вещами! Неужели же наступит день, когда снова соберется вместе семья? Отец!.. Жив ли он? А Катя? Кто знает, как сложилась ее судьба. Вот будет освобождена Одесса, но вернется ли она домой?..
Какой теплый этот мартовский день! И какой-то добрый. Нет, сегодня ей обязательно повезет. Должно. Сейчас она сбежит вниз по ступенькам Потемкинской лестницы и там, внизу, свернет направо… Паспорт при ней, в кармане пальто.
Смелее, Тоня!..
Когда она шла длинным сумрачным коридором к дальней двери с окошечком, куда направил ее дежурный, снова возникло теперь уже ставшее привычным напряженное ожидание того, что может произойти.
Это тревожное чувство, размытое, до конца не осознанное, его нельзя выразить словами, но в то же время оно липкое, какое-то низменное, оскорбительное. Иди, Тоня, иди. Не бойся. Это же всего-навсего отдел кадров порта!
Вот окошечко, оно прикрыто грязноватой дощечкой из фанеры, исчерченной разноцветными карандашами.
Тоня осторожно постучала согнутым пальцем. Дощечку отодвинули не сразу. Сидевший в комнате по ту сторону двери о чем-то весело говорил по телефону, но о чем, понять было трудно, да Тоня и не прислушивалась.
Наконец голос замолк, и дощечка медленно отползла в сторону. Теперь Тоня увидела человека, который мог решить ее судьбу. Он уже немолод, ему далеко за пятьдесят, но темно-синий морской китель его молодит, лицо его гладко выбрито, и он казался бы совсем симпатичным, если бы не выпуклые блестящие глаза, в которых застыло выражение неприятной цепкости.
— Тебе чего? — спросил человек, не отпуская края дощечки; очевидно, он сразу понял, что разговор будет коротким.
— Мне нужна работа, — проговорила Тоня.
— Грузчиком пойдешь? — спросил тот с издевкой.
— А что, разве нет другой?
— Нет! А девушек вообще не принимаем! — И дощечка наглухо захлопнулась, отрезав Тоню от огромного дымного порта.
Какая же она дура! Дура!.. Дура!.. Геня говорил ей, что следует обратиться за помощью к Бирюкову… Что же теперь делать? Сама все испортила. Идти к Дауме? Он, конечно, поможет, но, наверно, сразу же накинет петлю потуже той, от которой едва избавилась.
Что же теперь сообщать Савицкому? Сунулась в порт — и не пустили!.. Нет, второй такой самоуверенной дуры на свете нет. Надо искать выход! Самой, ни к кому не обращаясь.
Она стояла у входа в отдел кадров, на верхней ступеньке каменной лестницы. День уже не казался ослепительно счастливым. Люди и машины, как тени, скользили мимо, и она их не видела. Сосредоточенная на одной мысли, она не двигалась с места. Она должна! Ее не могут не принять на работу!..
По ступенькам лестницы медленно поднимался суховатый человек в морском кителе. У него было недоброе морщинистое лицо, и поджатые губы словно застыли в высокомерной усмешке. Если бы Тоня знала, кто этот человек, то, завидев его издали, постаралась бы не попадаться ему на глаза. Во всяком случае, не обратилась бы к нему за помощью.
Но она увидела его впервые и сразу определила, что он наверняка обладает в порту административной властью. Новый, тщательно отутюженный китель, хорошо начищенные ботинки, уверенная поступь человека, сознающего свое высокое общественное положение.
— Господин! — робко проговорила Тоня, когда моряк уже потянул на себя входную дверь.
Морщинистое лицо обернулось. Тоне показалось, что сероватые глаза словно чуть улыбнулись. Он задержал в руке дверную скобу.
— Что тебе, девушка?
— Вы, наверное, здесь начальник? — проговорила Тоня.
Неподдельное отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, могло растопить и глыбу льда.
— В некоторой степени. А что случилось?
— У меня все погибли, господин начальник! И отец и мать… Я хочу работать. Мне надо работать!.. Помогите мне, господин начальник!
— Но почему именно в порту? Разве нет других мест? Иди на Дерибасовскую. Поступишь в какой-нибудь магазин продавщицей. Хорошенькие девушки везде нужны.
— Нет!.. Нет!.. Мой отец был моряком. Где и когда он погиб, я даже не знаю!.. Он был моряком на сухогрузе, господин начальник.
— Сколько же тебе лет?
— Двадцать один!
— Ты умеешь печатать на машинке?
— К сожалению, нет…
— Может быть, ты знаешь бухгалтерию?.. Ну, простым счетоводом ты можешь быть?
— Я этого никогда не изучала, — тихо проговорила Тоня, чувствуя, как рушатся последние надежды.
Моряк пожал плечами:
— Ну ладно, иди за мной. — И он быстро направился в противоположный конец коридора, к уже знакомой неприветливой двери.
Подойдя, он не стал стучать в окошко, а просто сильным ударом ладони откинул фанерную заслонку внутрь комнаты.
— Сколько раз я тебе говорил, Серегин, что надо сделать настоящую дверцу!
— Простите, Петр Петрович, — послышался знакомый голос. — Никак не соберусь.
— Вот что, Серегин, эту вот девушку, что стоит в коридоре, оформи уборщицей или посыльной.
— В управление?
— Куда хочешь. С завтрашнего дня. — Он повернулся к Тоне: — А про меня все тут говорят — изверг! — И, не простившись, направился к лестнице, которую Тоня заметила в начале коридора.
