моем вопросе намека: мол, какая же ты величина, если тебя твое правительство не отметило?
— Я награжден орденом Железного креста первой степени. Но… обстоятельства сложились так, что я его не получил.
Я протянул ему копию посольского письма.
Верман пробежал текст и сморщился, как от зубной боли.
— Представьте себе.
— Господи, о чиновниках нашего МИДа! Опять-таки эта наша дурацкая аккуратность и исполнительность! Счастье, что я никогда не жил на Большой Морской! В этом сгоревшем доме обитал мой «почтовый ящик», через которого я иногда сносился с Берлином. А добросовестные веймарские болваны нашли в досье мой «адрес» и послали через посольство письмо!.. Я узнал о нем только недавно и совершенно случайно: от предшественника Грюна.
70. Неожиданный вариант
Следствие продолжалось. Однажды, когда я, усталый, сидел в кабинете, меня вызвал Нилин. Я зашел к нему — Захарян уступил ему свой кабинет.
— Садитесь, товарищ Каротин. — Петр Фадеич снял очки и устало потер большим и указательным пальцами близорукие глаза. — Ну, как Вольф?
— Без перемен. Показал протоколы допросов остальных — дескать, все и так ясно, от вас требуется чистая формальность. Уперся и молчит.
— Есть новость, Каротин.
Я выжидательно смотрел на него.
— Надеюсь, вы газеты читаете? Я так и думал. Вы, конечно, знаете, что в Гамбурге при полицейском налете схвачены два коммуниста…
Конечно, я это знал. Имена этих людей, мужественных борцов за дело немецкого рабочего класса, за свободную, демократическую Германию, с юных дней звучали для меня как клятва на верность мировой революции. И вот теперь им угрожал топор палача.
— Наше правительство обратилось к германскому правительству с настоятельным требованием освободить этих товарищей и разрешить им выезд в Советский Союз. Фашисты неделю молчали. А потом, когда казалось, что надежда уже потеряна, вдруг согласились.
— Так это ж здорово!
— Это, конечно, замечательно, — сказал он. — Но немцы поставили условие. Они потребовали взамен выдать им их агентов, германских граждан.
Тут до меня стало доходить…
— Кого? — напряженно спросил я.
— Вольфа и Вермана. Ну, что касается Фридриха, то я думаю, что о нем позаботился его братец — он ведь занимает высокое положение в нацистской партии. А вообще-то наверняка гитлеровцы двоих запросили больше для маскировки. По-настоящему их должен интересовать один человек — Пауль Верман.
— Но это же… это же… выходит, он не ошибся, когда сказал: «Таких, как я, не ликвидируют»?!
— Ну, он преувеличил. Его спасает не правило, но исключение.
— Так он же не германский вовсе, а швейцарский гражданин!
— Я вижу, вам очень не хочется выпускать «швейцарца» из рук. Но по германским законам немец ни при каких обстоятельствах не теряет гражданства. Пауль-Александр знал, что делал.
— И все-таки… как-то нехорошо… обменивать героев на шпионов.
Петр Фадеич помолчал минуту и сказал тихо:
— Эх, Алексей Алексеич, разве суть дела в том, чтобы обязательно поставить Вермана к стенке? Главное-то, что мы раскрыли крупную германскую резидентуру. Да ведь мы с вами не просто бой — целое сражение выиграли у немецкой разведки! Вот в чем суть, дорогой мой Алексей Алексеич! Теперь спасем от смерти германских товарищей.
…Немного времени спустя на платформе пограничной станции Негорелое несколько человек, нетерпеливо поглядывая на часы, ожидали поезд с той стороны. Наконец, показался паровоз. Вот он, не доезжая до арки, на которой сияли слова: «Коммунизм сотрет все границы», — остановился. Ожидающие один за другим вскочили в вагон.
К ним в объятия бросились двое — изможденные, бледные… Глаза приезжих были сухи, но горели лихорадочным огнем. А по суровым лицам встречавших катились слезы…
Через час на другой пограничной станции, Здолбуново, двоим штатским, мрачно ожидавшим в помещении контрольно-пропускного пункта, были переданы Вольф и Верман. Советское правительство поставило условием, чтобы германские коммунисты оказались на свободе первыми. И гитлеровские власти были вынуждены согласиться.
71. «Пантеру верой дрессируя»
Мы покидали Нижнелиманск. Наш «козлик» сверкал так, как он никогда раньше не сверкал даже у Гены Сокальского. Мотор сдержанно и уверенно рокотал. Славин сидел грустный и притихший. Неужто «болтушка» Рая все-таки оставила след в его сердце?..
Со всеми нижнелиманцами, с которыми следовало попрощаться, мы простились еще вчера.
Меня провожал только один человек. Люда.
Перед самым отъездом я, как и обещал, объяснил Люде все. Нет, не все, конечно. Я рассказал ей правду, только правду, но не всю правду. Всю правду я не вправе был тогда открыть никому.
Но вполне «счастливого конца» все-таки не получилось. То, что касалось лишь нас двоих, так и осталось недоговоренным. Что-то мешало. Что-то стояло между нами.
Что? У меня не хватило тогда смелости честно признаться в этом даже самому себе. Инерция общих представлений взяла свое. Дочь адмирала… Приятельница Евгении Андреевны… «Переменную атмосферу доверия и недоверья» я не сумел осилить чистым кислородом веры…
И все-таки Люда пришла проводить меня. Наш «газик» тронулся с места. Она стояла, независимо сунув руки в карманчики светлой юбки и приподняв подбородок. Даже улыбалась.
Встретимся ли мы когда-нибудь еще?
Кто знает… Все может быть.
Машина наша тихим ходом миновала мост через Буг и, перед тем как
