— Ты уверена?
— Да и сумею убедить других.
— Зачем?
— Меня вынуждают к этому.
— Кто?
— Коллеги Люборецкого.
— Их цель?
— Твое публичное признание в сотрудничестве с Охранным отделением, отставка и полный отказ от политической деятельности. Если ты не подпишешь заявление добровольно, я вынуждена буду обратиться в ЦК. Если мое заявление проигнорируют, передам в газеты дневники Люборецкого и эту папку.
— Но тогда разразится скандал, партия будет дискредитирована.
— Поэтому будет лучше, если ты проявишь благоразумие и не станешь позорить партию.
— Я — позор? Не смеши меня. Я — гордость партии! Но как ты могла ввязаться в это гнусное дело? Как превратилась в марионетку охранки?
— Случилось то, что случилось. Ввязалась. Превратилась. Что с того? Разговор сейчас не обо мне.
— Понимаю. Ты сопротивлялась, как могла, но они взяли тебя за горло. Скажи, а почему ты не покончила собой? Почему предпочла предательство?!
— Ты забыл, что в случае моей смерти дневники Люборецкого тот час будут обнародованы?
— Но компромат на меня остался бы у охранки. Я знаю своих товарищей по партии. Никто бы не рискнул прийти ко мне и требовать отставки. Да я бы никого и слушать не стал. Пустил бы пулю в лоб, Иуде. И дело с концом!
— Убей меня, но этим ты не поможешь себе.
— Что ты сказала?!
— То, что слышал. Убей меня, этим ты не поможешь себе.
— Что ты заладила одно и то же? Или ты по-настоящему хочешь, чтобы я тебя убил?
— Да, пошел ты. Я тебе и в третий раз повторю: убей меня, этим ты не поможешь …
Конец фразы поглотил пушечный грохот распахнутой внезапно двери. Надин вздрогнула, обернулась, с ужасом уставилась на замершего у порога Матвеева. В руках мужа был пистолет, лицо дрожало от гнева.
«Опять он со своей ревностью…» — привычное раздражение сменилось страхом. — Господи, он убьет меня сейчас».
Но нет, Павла интересовал Ярмолюк. Грязно выругавшись, Матвеев в два шага подскочил к Генриху и со всего маху приложился кулаком в круглую физиономию руководителя БО. Ярмолюк кулем повалился на пол, инстинктивно скрутился в клубок, защищаясь от новых ударов, зажал голову руками. О сопротивлении он не помышлял. Павел на спор гнул в ладонях пятаки, рвал надвое подковы; сейчас, в ярости и ажитации, утратив самообладание, не соизмеряя сил, он избивал Генриха с какой-то изощренной жестокостью. Кованый каблук в очередной раз опустился на окровавленное лицо. Хрустнула переломанная кость. Генрих захрипел и выплюнул сгусток алой жижи.
— Паша, остановись, — прошептала Надин одеревеневшими губами. Ей было жутко. Ей казалось, что Павел набросится и на нее.
Устав работать кулаками и каблуками, Павел присел на корточки, достал из кармана обрывок толстого шпагата, обмотал его вокруг толстой шеи Ярмолюка и потянул концы бечевы в разные стороны. Глаза Генриха полезли из орбит, из распахнутого рта вырвалось беззвучное сипение.
— Ты, думаешь, ты ее поймал в ловушку? Нет, хрен моржовый, ты сам в капкане. Ты просчитался.
Голос и движения Матвеева были совершенно спокойны, будто он вел светскую беседу в нарядной гостиной, а не убивал человека.
— Если с головы Надин упадет хоть волосинка — ты, падла, труп. У меня достаточно денег и возможностей, чтобы защитить жену. Понял, ублюдок?
— Паша… — снова попыталась вмешаться Надин.
— Он понял, господин Матвеев, — в дверном проеме возник «юрист» в сопровождении своих невыразительных помощников. — Но, к сожалению, не может ответить. Он задыхается.
Павел, не слушая, душил Генриха.
— Мне плевать на тебя и твою партию. Если ты тронешь Надю, я тебя урою. Сам не смогу — найму свору головорезов. Живым тебе не быть. Понял?
— Генрих Францевич, не сочтите за труд, кивните, иначе этот сумасшедший убьет вас, — внес ясность «юрист». Ярмолюк истово дернул головой. — Видите, милейший, как порой бывает? Кажется все учтено, схвачено, договорено. А тут появляется возмущенная общественность и ломает планы.
— Павел, прекрати немедленно. Пусти его, — Надин шагнула к мужу.
— Стой, где стоишь и молчи, — приказал он.
— Но…
— Павел Павлович, оставьте его. Не заставляйте меня применять силу, — голос «юриста» стал строже.
— Ты меня хорошо понял? — Матвеев отпустил концы бечевки, дал Ярмолюку откашляться, затем ухватил левой рукой за шею, а правой стал отвешивать одну за другой звонкие затрещины. — Сними с Нади свою поганую установку. Немедленно сними!
Ярмолюк, багровый от удушья, прошептал чуть слышно:
— Не могу. Мне надо успокоиться.
— Успокоиться? — Простые слова привели Матвеева в ярость. Он матерно выругался и принялся за Ярмолюка снова. Несколько минут «юрист» с умилением взирал, как огромные кулаки Матвеева впечатываются в физиономию Ярмолюка, как болтается из стороны в сторону голова Генриха, как кровавая юшка фонтаном выскакивает из расквашенного носа эсеровского главаря. Наконец, вдоволь насладившись красочным зрелищем, полицейский эмиссар, велел помощникам усмирить разбуянившегося фабриканта. Мужики оттащили Матвеева в сторону, помогли Ярмолюку подняться.
— Сними с нее установку, гад, слышишь сними! — вырываясь из железных объятий полицейских, хрипло заорал Матвеев.
— Я все сделаю, — покорно пролепетал Генрих.
— А как вы, сударь, намерены проверить его слова? — полюбопытствовал «юрист».
— Ни как, — отмахнулся Павел. — Я свое слово сказал, пусть делает выводы. Пока жив.
— Тогда не смею задерживать, — «юрист» кивнул на двери. — Формальности мы уладим и без вас. Правда, Генрих Францевич?
Вечером в гостинице полицейский устроил Матвееву выволочку:
— Как же вы, сударь, попали в квартиру?
— Очень просто, — признался Павел. — Купил у консьержа дубликат ключа.
— Пардон. Это Швейцария, а не Россия. Тут дворники не торгуют хозяйскими ключами.
— Я сначала предложил тысячу франков, а затем пригрозил убить. Привратнику некуда было деваться, он согласился как миленький.
— Ну и методы у вас, — посетовал полицейский.
— Не хуже ваших.
— Но Ярмолюк мог вас застрелить! Он всегда вооружен и открывает огонь без предупреждения. То, что вы живы — просто чудо!
— Чудо — так чудо, — пожал плечами Матвеев. — Я поступил, как должно было поступить, и не думал о последствиях.
Самодеятельность фабриканта, очень не нравилась «юристу». Но конец — делу венец. Победителей не судят. Операция завершена. Признание о сотрудничестве с Охранным Отделением и обязательство никогда не заниматься политической деятельностью Ярмолюк подписал. О чем еще толковать? Подробности дела? К чему они вам, Павел Павлович? Впрочем, извольте: Генрих консультировался с ЦК почти пятнадцать часов. В результате ему была обещана полная амнистия и полмиллиона французских франков.
— Здорово, — хмыкнул Павел. — Дорого себя мужик ценит!
— Эсеры поклялись забыть о существовании Генриха Ярмолюка. Он, в свою очередь, обязался не предавать огласке досье на членов Центрального Комитета.
— У него и досье имелись?
— Естественно. Собирать компромат друг на друга — обычная партийная практика. Еще вопросы есть?
— Что ждет Надин? — спросил Павел и стиснул кулаки.
— Вы достаточно вразумили Ярмолюка, — предположил «юрист». — Будем надеяться, что он сдержит слово. У нас же к Надежде Антоновне претензий нет. Пока, во всяком случае.
— И не будет впредь. Я позабочусь об этом сама, — вмешалась молчавшая до того Надин. — Я не собираюсь быть заложницей ни ваших планов, ни козней Ярмолюка, потому сделаю немедленно заявление в газете, что любые публикации от моего или Прохора Львовича имени являются провокацией.
— Но позвольте, — полицейский недоуменно вскинул брови. — А ваша безопасность?
— О моей безопасности позаботится Охранное Отделение. Иначе все узнают о методах, которые применяет русский сыск.
Обрывая разговор, Надин поднялась. Павел вздохнул с облегчением. Растерянность весь вечер царившая в глазах ненаглядной супруги наконец растаяла. Тихий голос обрел силу, а темперамент как обычно требовал побед и сражений. От надменной снисходительности, с которой беднягу «юриста» поставили на место, того даже перекосило. Но найти достойный ответ он не смог.
Через два дня в женевских газетах появилось сообщение:
«Скандал, господа, скандал. Самый главный русский революционер — агент охранки. Все продается, господа! Все покупается! ЦК российской социал-революционной партии подтвердил: накануне вечером господин Ярмолюк — тот самый Генрих Ярмолюк, главный эсеровский террорист — сделал заявление, в котором признался, что являлся сотрудником охранного отделения. Затем, воспользовавшись наступившим замешательством, провокатор покинул помещение и скрылся в неизвестном направлении. О дальнейшей судьбе его и мотивах непонятной откровенности ничего не известно».
