– Нет.
К своему ужасу Шарлотта увидела, как по его щекам катились слезы.
– Похоже, что все, что я делал, как отец, было ошибкой. Я не мог себе представить, что со временем мир так изменится. Я и понятия не имел, какова будет роль женщины в 1914 году. Получается, я оказался полным неудачником. Но я делал то, что считал лучшим для тебя, потому что любил тебя и продолжаю любить. Меня довел до слез не твой интерес к политике. А твое предательство, понимаешь? Я буду бороться изо всех сил, чтобы тебя не затаскали по судам, даже если вам и удастся покончить с беднягой Алексом. Потому что ты моя дочь, самый для меня важный человек на свете. Ради тебя я пошлю к черту и правосудие, и собственную репутацию, и саму Англию. Ради тебя я бы, не колеблясь пошел на преступление. Ты для меня стоишь больше любых принципов, любой политики, вообще всего. Вот каковы отношения в семьях. Больше всего меня убивает то, что ты для меня этого не сделаешь. Или сделаешь?
Ей страстно хотелось сказать «да».
– Будешь ли поддерживать меня, что бы ни совершил, только потому, что я твой отец?
«Но ты мне не отец», – пронеслось у нее в мозгу. Она низко наклонила голову, будучи не в силах смотреть ему в глаза.
Несколько мгновений они сидели молча. Затем папа высморкался. Встал и пошел к двери. Вынул из кармана ключ и вышел наружу. Шарлотта слышала, как в замке повернулся ключ. Он запер ее в ее же комнате.
Она разразилась слезами. За последние два дня это был второй, обернувшийся кошмаром, ужин, устраиваемый Лидией. За столом она была единственной женщиной. Сэр Артур был мрачен: с таким размахом организованные писки Феликса ни к чему не привели. Шарлотта и Алекс сидели взаперти в своих комнатах. Безил Томсон и Стивен были лишь холодно вежливы друг с другом; это объяснялось тем, что Томсону стала известна связь между Шарлоттой и Феликсом, и он пригрозил ей тюрьмой. Присутствовал на ужине и Уинстон Черчилль. Он привез с собой текст соглашения, и они с Алексом подписали его, но особой радости по этому поводу не было, так как все понимали, что, если Алекса убьют, то русский царь откажется ратифицировать договор. Черчилль высказался в том смысле, что чем скорее Алекс покинет Англию, тем лучше. На это Томсон ответил, что он продумает наименее опасный маршрут, обеспечит Алекса надежной охраной, и что тот сможет уехать уже завтра. Все рано отправились спать, так как больше заняться было нечем.
* * *
Лидия знала, что не сможет заснуть. Она так ничего и не решила. Весь вечер она провела в каком-то рассеянном состоянии, оглушенная лауданумом, пытающаяся забыть о том, что в ее доме прятался Феликс. Завтра Алекс уедет, если бы только еще несколько часов его жизнь не подвергалась бы опасности.
Она задумалась, а не смогла бы она каким-либо способом вынудить Феликса ничего не предпринимать еще один день. Может быть, пойти к нему и придумать какую-нибудь ложь, вроде того, что завтра вечером у него будет возможность убить Алекса. Но он ей не поверит. Этот план никуда не годился. Но мысль о посещении Феликса никак не выходила у нее из головы. Она представляла себе: вот она выходит из комнаты, идет по коридору, затем вверх по лестнице, по следующему коридору, через детскую, через чуланчик, а там... Плотно закрыв глаза, она натянула на голову одеяло. Это слишком опасно. Лучше не предпринимать ничего, лежать, не двигаясь, словно в параличе. Оставить в покое Шарлотту, Феликса, забыть об Алексе, о Черчилле.
Но она ведь не знала, что могло произойти. Вдруг Шарлотта пойдет к Стивену и скажет ему: «Ты мне не отец». Вдруг Стивен убьет Феликса? Вдруг Феликс убьет Алекса? Тогда Шарлотту могут обвинить в умышленном убийстве. А вдруг в мою комнату явится Феликс и поцелует меня?
Нервы ее расшатались, и она чувствовала, как подступает приступ головной боли. Ночь была очень теплой. Лауданум больше не действовал, но за ужином она выпила много вина, и опьянение еще не прошло. Почему-то кожа ее в этот вечер была особенно чувствительной, даже легкое прикосновение ночной рубашки царапало ей грудь. Она ощущала невыносимое раздражение и умственное, и физическое. Ей почти захотелось, чтобы к ней пришел Стивен, но потом она подумала: «О, нет, я бы не смогла этого вынести».
Присутствие Феликса в детской не давало ей заснуть, оно освещало ее всю изнутри. Она отбросила одеяло, встала и подошла к окну. Открыла его пошире. Ветерок в парке был почти такой же теплый, как и воздух в спальне. Высунувшись из окна, она могла разглядеть два фонаря, освещавших портик и полицейского, расхаживавшего взад и вперед перед домом. Слышала скрип его сапог по гравию.
Чем там был занят Феликс? Делал бомбу? Заряжал пистолет? Натачивал нож? Или же просто спал, дожидаясь удобного момента? А может быть, бродил вокруг дома, пытаясь найти способ обмануть охрану Алекса?
«Но я не могу ничего поделать, – подумала она. – Ничего».
Она протянула руку к книге. То были «Уэссекские стихи» Томаса Гарди. «Почему я выбрала именно ее?» – удивилась она. Томик раскрылся на той же странице, что и утром в библиотеке. Она зажгла ночник и стала читать все стихотворение целиком. Оно называлось «Ее дилемма».
«Это про меня, – снова подумала она. – Когда жизнь так сложна, кто может считать себя правым?»
Ей казалось, что голова ее сейчас расколется от боли. Подойдя к шкафчику, отпила лауданум прямо из пузырька. Потом сделала еще глоток.
А затем направилась в детскую.
Что-то пошло не так. Феликс не видел Шарлотту уже с полудня, после того как она принесла ему таз, кувшин с водой, полотенце и кусок мыла. Наверное, с ней произошла какая-нибудь неприятность", из-за которой она не смогла прийти. Возможно, ее заставили покинуть загородный дом, либо она почувствовала, что за ней следят. Но, несомненно, она не предала его, так как он по-прежнему находился в своем укрытии.
В любом случае, он более не нуждался в ней.
Он знал, где прячется Орлов, и знал, где хранится оружие. Сам он не смог бы пробраться в покои Орлова, потому что тот хорошо охранялся, значит ему придется вынудить Орлова выйти из своей комнаты. А он знал, как это сделать.
В чуланчике из-за тесноты он не смог помыться, да к тому же вопрос чистоты его не очень волновал; но сейчас он был слишком разгоряченным и потным, и ему захотелось освежиться прежде, чем приступить к задуманному. Итак, он взял таз с водой и перенес его в детскую.
Какое странное чувство оказаться в комнате, в которой Шарлотта провела свои детские годы. Но он постарался выбросить эту мысль из головы – сейчас ему было не до сантиментов. Сняв с себя всю одежду, он вымылся при свете единственной свечи. Знакомое, радостное чувство волнующего предвкушения охватило его. Ему казалось, что по всему телу разлилось тепло. «Сегодня ночью я одержу верх, – с торжествующей яростью подумал он, – и неважно, скольких мне придется для этого убить». Он насухо вытерся полотенцем. Движения его были нервными, а из горла готов был вырваться крик. «Теперь понимаю, почему воины издают вопли на поле боя», – подумал он. Опустив глаза вниз, он увидел, что у него начинается эрекция. И тут он услышал слова Лидии: – Надо же, ты отрастил бороду.
Он резко повернулся и, пораженный, уставился в темноту.
Она вошла в круг света. Ее белокурые волосы свободно струились по плечам. На ней была длинная неяркая ночная рубашка с облегающим лифом и высокой талией. Руки белые, обнаженные. Она улыбалась.
Так они и стояли, взглядывая друг на друга. Она несколько раз пыталась заговорить, но слова не шли. Феликс почувствовал, как в чресла его хлынула кровь. «Как давно, – с неожиданным бешенством подумал он, – как давно я не стоял вот так, нагим, перед женщиной».
Она шевельнулась, но это не нарушило чар. Затем сделала шаг вперед и склонилась у его ног. Закрыв глаза, прижалась к его телу. Феликс смотрел на ее ослепленное лицо и при свете свечи увидел, как на нем блеснули слезинки.
Лидии снова было девятнадцать, а ее тело снова было юным, сильным и неутомимым. После скромной свадьбы она с ее новым мужем оказались в маленьком деревенском домике. За окном тихо падал снег. Они любили друг друга при свете свечи. Она целовала его, а он повторял: я всегда любил тебя, все эти годы, хотя они были знакомы лишь несколько недель. Его борода царапнула ей грудь, хотя она не могла припомнить, чтобы он отращивал бороду. Она наблюдала, как его руки ласкали все ее тело, самые потайные места его, и сказала:
– Это же ты, Феликс, ты. Это ты делаешь со мной такое. – Будто кто-то еще мог доставить ей такую радость, такое острое наслаждение. Своим длинным ногтем она царапнула ему плечо. Когда выступила кровь, она наклонилась и жадно лизнула ее.
– В тебе есть что-то от дикого животного, – произнес он.
Они ласкали друг друга, не переводя дыхания; они были подобны детям вдруг оказавшимся в кондитерской, перебегающим от одной вазы со сладостями к другой, все трогающим и надкусывающим, не в состоянии поверить в выпавшее им богатство.
