— Полностью с вами согласен. Но получается, сейчас мы зависим от агентов и осведомителей, на коих опирается наша полиция.
— Надо ждать, когда что-нибудь, наконец, проявится. И тогда, верный Иолай[42], мы пустимся в погоню за гидрой.
— Многоголовой гидрой.
— Вот именно. А я тем временем пойду прямо к министру, дабы самому во всем разобраться.
— Не слишком ли это опасно?
— Я ничем не рискую. Ему, разумеется, известно о моих подозрениях. Мои расспросы в Версале о его серебряной руке не оставили на этот счет никаких сомнений. Он также знает, что мы пока ни в чем не уверены. Если он виновен, мои прямые вопросы вынудят его к крайним действиям; а если он невиновен, он должен помочь нам доказать, что он к этим убийствам не причастен.
Вдыхая полной грудью, Николя вышел из Шатле. С плеч свалился груз, тяготивший его с самой смерти Людовика XV: наконец-то он избавился от ощущения неловкости и печали, пробуждавших в нем чувство вины за ошибку, которую он не совершал. Резко ответить Ленуару его побудило горькое чувство, порожденное оскорбившим его до глубины души пренебрежительным отношением к его преданности и его доверию. Но, похоже, генерал-лейтенант понял его страдания и потому сдержанно воспринял его слова, степень невоздержанности которых Николя прекрасно сознавал. Реабилитировав в собственных глазах человека, всегда крайне неохотно оказывавшего ему скупые знаки уважения, он очень надеялся, что не ошибся: связанный узами верности и преданности со своим прошлым начальником, он мечтал, чтобы отношения с новым начальником у него установились такие же, как и с прежним.
Ноги сами привели его на берег реки, и он решил не противиться бессознательному чувству. С просветленным умом, он цепким взором смотрел вдаль, наслаждаясь картиной большого города, где ключом била жизнь. На набережной Межиссери он заметил вербовщиков, окруживших нескольких молодых зевак, готовых поддаться на их уговоры, и вспомнил о Наганде. Девицы, обслуживавшие солдат в кордегардии, игра, выпивка и пирушки служили теми приманками, на которые клевали деревенские простаки. Индейца мик-мака вербовщики тоже едва не охмурили, его спасла только бдительность полиции. Где-то сейчас его далекий индейский друг? Наверняка он усердно исполняет миссию, которую он сам на себя возложил, иначе говоря, он по-прежнему служит королю своей неблагодарной родины. Поодаль старуха развела огонь под жаровней, и скоро оттуда потянуло дымом. Учуяв запах горелого, он догадался, что вместо хорошего масла или топленого свиного сала она жарит оладьи на каретной смазке, которую наверняка таскает у кучеров, смазывающих этой мазью оси колес. Кривоногий поденщик, коренастый и черноволосый, с аппетитом уплетал раскаленное, только что снятое со сковородки и не успевшее прожариться лакомство. Перед колоннадой Лувра старьевщики вывесили свой товар; развешанные на веревках костюмы раскачивались на ветру, словно иссохшие трупы висельников. Время от времени полиция разгоняла здешнее общество, состоявшее большей частью из безденежной человеческой мелюзги; тут торговали одеждой, снятой с чахоточных больных, то есть вместо того, чтобы, согласно предписанию, сжечь лохмотья мертвецов, их продавали живым, заражая их страшной болезнью.
Подойдя к парадному входу в особняк Сен-Флорантен, Николя назвал себя. На широкой лестнице он встретил герцогиню де Ла Врийер и приветствовал ее, но та в ответ бросила на него взгляд, исполненный ужаса. Судя по покрасневшим глазам, она долго плакала, а потом собралась выйти: на ней был просторный серый плащ на черной подкладке, а на голове высокий серый чепец. Медленно поднимаясь по ступенькам, Николя неожиданно услышал за спиной шепот. Обернувшись, он увидел, что герцогиня остановилась и жалобно смотрит на него своими заплаканными глазами.
— Господин маркиз…
«Еще одна!» — подумал он. Все женщины почему-то считали, что снискать его расположение будет проще, если обращаться к нему согласно его титулу. Впрочем, разве он сам не выдвинул сегодня свой титул в качестве аргумента для Ленуара?
— Моя кузина Морепа сказала, что относится к вам с большим уважением, — продолжала герцогиня. — Могу ли я обратиться к вам с просьбой?
— Сударыня, я ваш слуга.
— Помогите герцогу. Меня он не слушает. Впрочем, он меня никогда не слушал.
— Сударыня, помогая мне, вы поможете ему. Я убежден, что вы знаете об этом деле гораздо больше, нежели согласились рассказать мне.
Она теребила завязки чепца.
— Я не могу вам ничего сказать. Он ничего не делал, кроме…
— Не делал чего? Сударыня, заклинаю вас.
— Спасите его, сударь.
Она отвернулась и даже не сбежала, а слетела по ступенькам.
Что ж, подумал Николя, таким образом, она невольно подтвердила правильность его решения во что бы то ни стало поговорить с министром. Не скрыв своего удивления неожиданным вторжением, лакей поначалу отказался доложить о приходе комиссара, ссылаясь на приказ министра не беспокоить его. Но Николя уверенным движением отодвинул лакея и прошел мимо. Миновав галерею и подойдя к кабинету, где его впервые ознакомили с обстоятельствами дела, он тихонько постучал в дверь и, не услышав ответа, вошел. В коротких, до колен, штанах и в рубашке без галстука Ла Врийер сидел в кресле возле камина; он кутался в толстую пеструю шаль, прижимая к груди ее концы. Парик валялся рядом, и в отблесках пламени лысый череп герцога блестел, словно отполированный. Герцог выглядел жалким и больным; похоже, у него случился полный упадок сил. Прежде Николя видел этого человека исключительно бодрым и энергичным, и сейчас он почувствовал к нему сострадание.
— Как это, как это? — возмутился герцог. — Кто посмел меня беспокоить, кто разрешил вам войти сюда?
Он явно не узнал Николя. Комиссар склонился к нему.
— Дело очень срочное. То, что я хочу вам сказать, не терпит отлагательств.
— Я устал.
Не обращая внимания на его слова, Николя быстро обрисовал полную картину расследования, не пропустив ни единой детали, включая многочисленные улики против герцога, изложил имевшиеся у него версии и назвал оставшиеся без ответа вопросы. Из осторожности он умолчал только о мерах, предпринятых им для обнаружения подстрекателя преступления. Он попытался убедить герцога, что трое жертв расстались с жизнью только потому, что свидетели напустили туману в свои показания, а в заключение напомнил, что молодой король ждет не только завершения дела, но и полный отчет о проведенном расследовании. Подчеркнув, что дело затрагивает интересы государства, Николя напомнил, как встревожился сам герцог, узнав, что шпион иностранной державы оказался причастным к уголовному делу, в связи с которым упоминается столько прославленных имен.
Его собеседник, казавшийся все более и более удрученным, окончательно поник головой, и подбородок его уперся в грудь. С большим усилием ему удалось взять себя в руки.
— Увы, увы! — вздохнул он. — Я не могу, да и не хочу ничего вам сказать. Покойный король любил вас и полностью вам доверял. Если бы у меня был секрет, я бы, конечно, доверил его только вам, ибо давно знаю и уважаю вас. Но сами-то вы, служа мне столько лет, как вы могли поверить гнусным клеветникам и клюнуть на удочку их кровавых махинаций? Я не претендую на образ жизни святого, но неужели вы могли подумать, что это я совершил все эти жуткие убийства? Клянусь вам, я не причастен к этим кошмарам. Надеюсь, вы мне верите? Николя Ле Флок, покойный король считал вас самым искренним из всех своих слуг, Да, точно, точно… Скажите, вы мне верите?
— Сударь, вам достаточно сообщить мне только одну вещь. Где находились вы в те часы, когда были убиты все четыре жертвы? Вопрос очень простой, и вам достаточно одного слова, чтобы дать на него ответ.
Министр повернулся к нему лицом, и Николя с изумлением увидел, как из глаз у него текут слезы.
— Этого я вам не скажу. Даже если меня обвинят в сотне преступлений, я буду молчать! Вот господин де Шамбона… Ничто не заставит меня рассказать о том, что я намерен оставить при себе.
И он тяжко вздохнул.
— Это то единственное, чем я дорожу наравне с моей верностью покойному королю… А сейчас оставьте меня.
В задумчивости Николя удалился.
Портшез доставил его в Шатле. В ожидании он привел в порядок свои записи, стремясь не пропустить ни одной важной детали, каковых за время расследования накопилось немало. Мелочей оказалось столько, что вскоре мысль его застопорилась под тяжестью рухнувших на нее подробностей. В урочный час молчаливый и предупредительный папаша Мари пригласил комиссара разделить с ним трапезу, состоявшую из аппетитного рагу из вымени, любимого простонародьем за его дешевизну. Кисленькое винцо с виноградников из предместий Парижа, припасенное папашей Мари, приятно удивило Николя: оно нисколько не отдавало уксусом. В конце трапезы Николя, уронив голову на руки, уснул прямо за столом: сказалась усталость, накопившаяся за прошедшую неделю, насыщенную волнениями, хождениями и поисками.
