— Извини. В тот момент мне было немного не до того.
С левой стороны от дороги донеслось тихое ржание. Я наклонился, подхватил с земли свой меч и направил Зевса в том направлении, волоча за собой труп.
В рощице было привязано семь лошадей, они пугливо отпрянули от мертвого хозяина. Когда я спешился, позади меня показалась Виола. Я затащил труп в кусты, подальше от глаз людских. Тут раздался тихий шорох, и Виола крикнула:
— Фесте! Сзади!
Я развернулся с мечом в руке и увидел перед собой мальчика лет восьми, который подкрадывался ко мне с ножом.
— Брось нож, парень, — сказал я по-болгарски. — Я не хочу драться с тобой.
— Зато я хочу, — закричал он и бросился на меня со всем своим глупым бесстрашием.
Шагнув в сторону, я левой рукой перехватил его руку с ножом и крепко ударил по голове рукоятью меча. Мальчишка рухнул как подкошенный.
Он лежал на траве и выглядел как любой невинный ребенок, забывшийся сном.
— Придется нам забрать его с собой, — наконец сказал я.
Виола с облегчением кивнула. Я связал ему руки за спиной и привязал его к дереву. Мы перетащили в кусты и остальные тела. Виола проверила доставшийся в качестве трофея лук. Я тоже добавил такое оружие к моему снаряжению и захватил все валявшиеся на земле стрелы. Потом проверил карманы и седельные сумки разбойников, забрав обнаруженные там монеты и съестные припасы.
Виола неодобрительно посмотрела на меня.
— Разве это не делает нас такими же подлыми грабителями, как они?
— Пока нет, дорогая. Не спеши с выводами.
Похлопав мальчишку по щекам, я привел его в чувство. Он глянул на меня с откровенной ненавистью.
— Это была твоя семья? — спросил я. Он кивнул.
— Отец?
Он опять кивнул.
— И брат. И дядя с сыновьями.
— А есть ли поблизости женщины, к которым ты мог бы пойти?
Он отрицательно мотнул головой.
— Все умерли.
— Далеко ли твой дом?
— Не знаю. Я не знаю, где мы сейчас находимся.
Я отвязал его от дерева, оставив руки связанными, и подсадил на одну из лошадей.
— Ты знаешь, что твои родственники собирались убить нас, — сказал я, подходя к Зевсу.
Он кивнул.
— Ты наверняка уже видел, как они убивали других.
— Ну да.
— Проще всего мне было бы добавить твой труп к остальным. Возможно, даже разумнее всего. Но мне незачем враждовать с тобой.
Он сидел, безучастно глядя перед собой. Наклонившись, я подхватил его поводья и сказал:
— Поехали.
— А как же остальные лошади? — спросила Виола.
Я пожал плечами.
— Травы им здесь хватит. Может, они понадобятся кому-нибудь. Я не собираюсь пока торговать скотиной.
Это сражение не прошло для нее бесследно, и ночью ее начало трясти. Она сидела, подтянув колени к груди, и дрожала, бормоча: «Семь мертвецов, семь мертвецов…» Я обнял ее и успокаивал, как мог, пока она не замолкла в изнеможении. Когда Виола наконец уснула, я укрыл ее одеялом и оглянулся на мальчишку, сидевшего возле дерева, к которому он был привязан. Все это время он настороженно следил за нами.
Утром мы продолжили путь. На берегу огромного Охридского озера стоял монастырь. Я забарабанил в ворота, и наконец к нам вышел взъерошенный монах.
— Этот мальчик осиротел, — сказал я. — Он говорит только по-болгарски. Возьмите его к себе, научите греческому языку и приличному ремеслу. Вы можете забрать его лошадь.
Он кивнул. В этих краях никогда не задавали лишних вопросов. Я снял мальчика с лошади и развязал ему руки. Он повернулся и взглянул на меня.
— Твой спутник называл тебя Фесте, — сказал он.
Я пожал плечами:
— Имена меняются.
— Я запомню это имя. И запомню твое лицо. Я буду помнить все, что ты сделал. И когда-нибудь я найду тебя и убью.
— Возможно. Многие пытались это сделать, но потерпели неудачу. Я надеюсь, что ты все-таки посвятишь свою жизнь чему-то более полезному.
Он отвернулся и пошел к воротам. Монах тоже собрался следовать за ним, но я хлопнул его по плечу. Он обернулся, и я вручил ему деньги, найденные у грабителей.
Виола посмотрела на меня, когда я вновь забрался на Зевса.
— Значит, это было его наследство, — заметила она.
— Нет, — возразил я. — Плата за обучение.
…Ученость глупых — глупость.
Книга Пригчей Соломоновых, 16, 22.
— Когда ты в последний раз был в Константинополе? — спросил Толстый Бэзил.
Мы сидели в его простом каменном домике, выстроенном почти на берегу реки. Обитатель этого жилища, худощавый мужчина, стоял у окна, присматривая за чайником, закипающим на печурке. Он жил в Фессалонике уже более двадцати лет, а это означало, что на его долю выпало немало ужасов. Даже когда он улыбался, лицо его, скрытое под шутовской раскраской, оставалось грустным, а глаза казались какими-то мертвыми. Хотя, возможно, это была лишь странная игра света.
Он встретил нас, не выразив никакого удивления, словно готовился к нашему прибытию. Мы привязали лошадей за домом, а потом с удовольствием опустились на кучу подушек, служивших единственными предметами обстановки в его доме. Виола по-прежнему оставалась в мужском обличий. Мне хотелось посмотреть, долго ли она сможет поддерживать эту иллюзию перед другим профессионалом. Меня ей уже пару раз удалось одурачить.
— Лет восемь или девять назад, — ответил я Толстому Бэзилу. — Возвращался из-за моря. Провел в городе где-то около шести месяцев.
— Значит, ты знаешь всех, за исключением Игнатия. Он приобщился к компании трубадуров года четыре назад. Бродил в наших краях по дорогам, развлекал народ, потом возвращался сюда. Обычно я видел его примерно раз в два месяца. Последний раз он вернулся гораздо раньше, недель через шесть, видно, гнал на обратном пути, нигде не задерживаясь. Его лошадь едва не падала от истощения, да и сам Игнатий выглядел ненамного лучше.
— Когда это было?
— В начале декабря. «Они все пропали», — вот что он сказал. Ему не удалось найти ни одного из них. В их жилищах ничего не было тронуто, разве что в доме Нико и Пико были заметны следы борьбы.
— А кровь?
— Если и была, то успела высохнуть, ведь Игнатий побывал у них спустя два месяца. Но он не заметил ничего подобного. Наверняка-то сказать трудно, ведь наши карлики не отличались любовью к порядку.
— Откуда вообще стало известно об их исчезновении?
— Об этом болтали завсегдатаи «Красного петуха». Игнатию ничего не удалось обнаружить. Тогда он поступил очень разумно. Запаниковал и сбежал.
Несмотря на жар печурки и теплый июньский денек, мне вдруг стало холодно.
— Но потом он вернулся туда, — сказал я.
— Конечно, — буркнул Толстый Бэзил, помешивая что-то в котелке. — Куда ж ему было деваться. И с тех пор я ничего о нем не слышал. Никаких сообщений, рассказов, даже намеков на слухи. Шестеро наших словно растворились в городе среди четырехсот тысяч жителей. И никого не волнует, что с ними стало.
— За исключением гильдии.
— Верно, — сказал он и, разлив черпаком по мискам непонятное на вид, но восхитительно пахнущее бурое варево, раздал их нам.
— А почему гильдия не послала туда тебя? — спросила Виола тенорком Клавдия, впервые вмешавшись в разговор.
— Потому, ученик, что я нужен здесь. Кто-то же должен будет сообщить в гильдию, если вы оба не вернетесь живыми.
— Если я не вернусь живой, то буду наведываться сюда в облике привидения, просто ради забавы, — парировала она.
Он усмехнулся.
— Затеряешься в толпе. Станешь очередным призраком, шастающим по Фессалонике. — Кивнув головой в ее сторону, он взглянул на меня. — Неужели этот парень способен принести тебе хоть какую-то пользу? Он выглядит неоперившимся птенчиком.
— Он уже приносит мне немалую пользу, — ответил я. — Не знаешь ли ты там надежного человека, к которому я мог бы обратиться в случае необходимости?
— Возможно, хозяин гостиницы в «Красном петухе». Больше никого не знаю. Хотя погоди. Я, конечно, не уверен, но говорят, что где-то там все еще болтается Цинцифицес.
— Быть того не может! — изумленно воскликнул я, и мы оба рассмеялись.
Клавдий озадаченно смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого.
— Кто такой этот Цинци… Цинци как там его? — спросила она.
— Цинцифицес. Так звали — или все еще зовут — одного шута, — сказал я.
— Правда, он совсем не похож на нас, — добавил Толстый Бэзил.
— Да уж, ростом не вышел, зато отрастил длиннющие руки…
— В общем, этакий уродец, заросший волосами…
— Его сравнивали с обезьяной…
— Но неудачно, — хором закончили мы.
— Значит, он тоже был в гильдии, — сказала она.
— Какое-то время, — пояснил Толстый Бэзил. — Да только ему ужасно не нравилось подчиняться приказам, то есть делать что-то ради чьей-то выгоды.
— Попросту говоря, он был потрясающим подражателем, — продолжил я. — Развлекал народ на ипподроме. Причем выступал он в обычной одежде, без грима и без всяких жонглерских и акробатических трюков. Выбирал наугад какую-нибудь известную личность и копировал ее, извергая ядовитые шуточки в виде рифмованных двустиший, — импровизация в чистом виде, однако всегда потрясающе остроумная и вызывавшая гомерический хохот. Несмотря на свое уродство, Цинцифицес мог изобразить любого, да так, что ты забывал, кого на самом деле видишь перед собой.
