На третьи роды его вызвали ночью, из постели, мужчина прискакал верхом, вооруженный шпагой. Женщина была его любовницей, она лежала на белоснежных льняных простынях, частично разорванных на полосы, чтобы остановить кровотечение. То, что она осталась в живых, считалось чудом и приписывалось тому, что Оуэн категорически отказался использовать пиявок. Выяснилось, что ее любовник являлся кузеном месье де Монпелье и занимал более солидное положение при дворе.
Таким образом, без особого желания и усилий с его стороны, если не считать того, что он делал свое дело, днем двадцать шестого августа, меньше чем через три недели после прибытия во Францию, когда Венера находилась в средней точке Весов, а Юпитер в трине к Марсу, Седрика Оуэна позвали к придворной фрейлине, у которой начались схватки на месяц раньше срока, и, судя по охрипшим от воплей женщинам, она должна была произвести на свет кролика или еще того хуже.
Конечно, не кролика, но кого-нибудь ненамного лучше. Обнаженный по пояс Оуэн лежал на полу у изножья кровати, закрыв глаза, чтобы лучше «видеть» пальцами, которые находились внутри роженицы, в том месте, где лежат младенцы. Он нащупал плохие новости.
Он вполне прилично говорил по-французски, а его акцент обычно принимали за шотландский.
— Мадам, — сказал он, — я нащупал две головки. Вам предстоит родить близнецов. Будут ли они жить, я не могу сказать, но точка Фортуны, если рассчитывать ее современными методами, сейчас находится в созвездии Близнецов, а это благоприятный знак.
Ее лицо практически скрывал огромный живот, но она посмотрела ему в глаза, и он ответил ей самой сострадательной улыбкой, на какую был способен, зная, что этот момент важнее даже, чем само зачатие, и не желая его портить.
Оба ребенка расположены на одинаковом расстоянии от выхода, поэтому мне придется отодвинуть назад одного, чтобы другой смог выйти. Могу ли я получить у вас и вашего мужа позволение решить, кто из них появится на свет первым?
Это был совсем не праздный вопрос; судьбы строились и рушились на основании порядка рождения. Оуэн ожидал, что супруги будут колебаться или захотят принять участие в обсуждении. Он ощупывал головки, стараясь оценить все три элемента, составлявшие их природу, и отыскать признаки, которые позже можно будет выдвинуть в качестве доказательства, что один из детей сильнее.
Ему показалось, что у одного есть небольшая шишка на макушке, которая могла указывать на влияние Меркурия, и он решил, что этого достаточно. Ощупывая другую головку, чтобы убедиться в том, что не совершает ошибки, он вдруг заметил, что вокруг него воцарилась глубокая тишина, вызванная вовсе не тем, что родители не могли принять решение.
Снова открыв глаза, он огляделся по сторонам и увидел, что собравшиеся в комнате люди лихорадочно осеняют себя крестным знамением, особенно Шарль, юноша, совсем недавно ставший мужчиной и объявивший себя отцом детей. Его лицо посерело, он прислонился к оштукатуренной стене и безостановочно крестился.
Оуэна никогда особо не впечатляло сочетание юности и богатства, так часто встречавшееся при королевских дворах. Он позволил себе заговорить более резко, чем обычно во время родов.
— Сир, Бог может направить мою руку, но мне нужно получить ваше разрешение, прежде чем я начну действовать.
Судя по реакции окружающих, его слова могли быть произнесены на португальском или английском. Наконец юноша проговорил тусклым, ничего не выражающим голосом:
— В июне королева родила близнецов; девочку и мальчика. Девочка умерла во время родов. Мальчик, Виктор, поручен заботам лучших лекарей страны. Одни из них говорят, что он выживет, большинство в это не верят. Мы не можем произвести на свет близнецов. Король посчитает это дурным знаком.
Оуэн вынул руку из узкого родового канала и посмотрел на мать, чьи глаза были едва видны из-за огромного живота. Он прочитал в ее взгляде страх, но причиной были не предрассудки двора, а опасение за детей и боль, которая терзала ее тело.
Он положил окровавленные руки так, чтобы она их не видела, но почувствовала утешительное тепло, и обратился прямо к ней:
— Мадам, вполне возможно, что внутри вас находятся трое детей. Такие случаи известны. Но даже если это и не так, мы должны позволить им увидеть свет дня. Король Анри человек разумный, и я сомневаюсь, что он посчитает появление на свет ваших детей дурным предзнаменованием для своего сына.
Он увидел, как она пытается что-то сказать, но не смог различить слова. Она облизнула губы сухим языком и предприняла новую попытку:
— Делайте то, что вы должны. Поступайте по собственному усмотрению.
Решимость, читавшаяся в ее взгляде, была именно тем, что когда-то заставило Седрика Оуэна выбрать именно эту профессию и что не позволяло ему от нее отказаться, несмотря на идиотизм окружающих, предрассудки и чуму. В груди у него возникло диковинное и одновременно знакомое ощущение, и он послал самую сообразительную служанку за горячей водой и чистыми простынями, а сам обратился к живущему в его сознании голубому камню, который определял его дорогу в жизни и всегда помогал в выбранном деле. Завернутый в кусок мешковины драгоценный камень был надежно спрятан под одной из половиц в его комнате, но он чувствовал его присутствие с тех самых пор, как занялся медициной. Несколько мгновений он парил в чистом голубом небе и сверху смотрел на мир, где суетились похожие на муравьев люди. Среди этих муравьев выделялись, точно драгоценная золотая пыль, его пациенты, и он болел за них всей душой.
Когда Седрик Оуэн вернулся в реальность, одновременно удерживая в себе все, что было далеко и рядом с ним, он обратил обостренное внимание на женщину и две новые жизни, которые ощущал под своими пальцами.
— Месье де Монтгомери?
Голос доносился до него словно издалека. Седрик сел на выскобленный пол, еще сырой после того, как его вымыли служанки, и прислушался к звукам, которые издавал выживший малыш, сосавший грудь матери. Точка Фортуны оставалась в созвездии Близнецов ровно столько, сколько понадобилось, чтобы младенец появился на свет при ее благословении, но изменила свое положение, прежде чем смог благополучно родиться второй ребенок, и Рак раздавил его своими клешнями. Мертвое тельце уже завернули в чистую ткань и отложили в сторону. Позвали священника, который произнес молитву на латыни, а затем на архаичной форме французского, понятной матери, и ушел, перекрестившись.
Оуэн погрузился в мир за гранью усталости, где мучительная боль в руке стала сладостной наградой, а близость к новой жизни — даром, возвысившим его над страхами, надеждами и мелкими заботами тех, кто его окружал.
А еще он забыл о своем вымышленном имени.
— Месье де Монтгомери! Королева требует вас к себе.
— Королева? — Неожиданно он вспомнил, кто он такой и где находится. Терпение не было отличительной чертой Екатерины Медичи. — Почему?
Шарль, отец одной живой девочки и одной мертвой, побледнел как полотно. Он изобразил на лице подобие улыбки и ответил:
— Королева узнала о нашей… радости. Она хочет взглянуть на молодого доктора из Шотландии, который сумел привести в мир живую девочку.
Оба ребенка были девочками. Живую родители были вынуждены назвать Викторией, в честь больного принца, осчастливившего своим появлением на свет королеву Франции Екатерину и Генриха II, ее мужа.
Здесь-то и крылась проблема. Сестра короля, вдовствующая королева-мать Шотландии, являлась самым могущественным союзником Франции в сложных политических войнах и воевала с Европой. Ее дочь Мария, официальная королева Шотландии, жила во Франции, вверенная заботам своего дяди, а при французском дворе находилось шотландцев ничуть не меньше, чем самих французов, и любой из них мог в первые минуты разговора догадаться, что шотландец с полосами морковного цвета и опасными для дам глазами, которые при определенном освещении казались карими, а порой становились зелеными, мало что знает о Шотландии, о ее народе и политике.
Если они поймут, что он англичанин, его могут отправить в Англию, чтобы там предать суду за ересь. Или пригласить одного из представителей его преосвященства Папы Павла IV, чтобы он свершил правосудие прямо здесь. Инквизиция активно действовала во всей Европе, в том числе и во Франции. В любом случае он умрет на костре, если ему повезет, или под пытками, если удача от него отвернется.
Седрик Оуэн поднялся на ноги и потянулся за своей рубашкой, которую аккуратно положил на комод в углу комнаты. Он никогда не придерживался моды, принятой в Лондоне и пробравшейся в Кембридж — двор в миниатюре.
Французский двор даже больше английского славился своим трепетным отношением к одежде, а королева являлась законодательницей моды. Оуэн окинул себя придирчивым взглядом. Панталоны были чистыми, но это лучшее, что про них можно было сказать; ткань хоть и самая хорошая, какую удалось достать в Кембридже, но домотканая, она вряд ли могла произвести впечатление на самых роскошных аристократов Европы. Зато плащ из коричневого бархата отлично сочетался с костюмом такого же цвета. Оуэн вспомнил — и теперь пожалел, — что поверил дочери торговца тканями, уверявшей его, будто этот цвет прекрасно подходит к цвету его глаз. Правда, плащ вместе со шляпой все равно остался у него дома.
