— А что было в той шкатулке, которую Менелик украл вместе с ковчегом? — спросила я.
Аршинов улыбнулся:
— Сметливая вы, Аполлинария Лазаревна. Ничего не упустите. В той шкатулке лежали четыре рубина неимоверной красоты и прозрачности. Их он подарил матери, и царица носила их, не снимая. Сын так и объяснил ей, что по соломоновым законам отец ребенка должен предоставить матери вспомоществование, чтобы они с сыном не терпели нужды. Вот он и взял то, что ему полагалось по праву. Довод, конечно, спорный, но разумный.
С этими рубинами Менелик короновался на царство после смерти Савской, и принял имя Менелика Первого. С тех пор каждый царь, или как тут принято говорить, Негус негест,[14] восходящий на престол, надевал диадему с этими рубинами, как знак непрекращающейся династии от самого царя Соломона.
— И нынешний негус, Менелик Второй? — поинтересовалась я, откусывая приторно-сладкое печенье.
Аршинов вновь как-то странно на меня посмотрел, словно раздумывая, говорить или нет. Наконец, произнес:
— Полина, я вас знаю не первый день, поэтому открою вам одну тайну, — он оглянулся, словно боясь чего-то. — Меня эти рубины очень заинтересовали.
— Постойте, постойте, Николай Иванович, я чего-то не понимаю. Вы же говорили, что хотите основать колонию. Что это, блеф? Обман? А как же все эти люди, что поверили вам?
— Нет, ну что вы! Все правильно, я от своих слов не отказываюсь. Еду ради колонии. Но и к рубинам интерес имеется. Дело в том, что пропали они.
— Как пропали?
— После внезапной смерти негуса Иоанна VI пропали. Когда Иоанна в 1889 году убили, то Менелик Второй лично захватил власть в стране. Его надо короновать, а рубинов нет. А раз нет, то и права он не имеет властвовать, раз не коронован. Понимаете, какое дело?
— Понимаю, но вы тут причем?
— Да я был там, у негуса, единственный русский недуховного звания.
— И что?
— А то, что подозрение пало на двух православных монахов, Антония и Феодосия, которые жили в горном монастыре Дебре-Дамо, но в то время находились при негусе. Они торопились вернуться в Россию, так как их монастырь праздновал 600-летие со дня основания, и они непременно желали участвовать в празднествах, молебнах и крестном ходе. После их отъезда и обнаружилась пропажа рубинов. Поэтому Менелик приказал Фасилю Агонаферу отправиться в Россию и разыскать пропажу. Фасиль знал русский и много общался с нашими монахами. Меня лично негус Иоанн попросил отвезти его в Россию и привести обратно. Я согласился.
— И как? Он нашел что-нибудь?
— Сказал, что не нашел рубинов. И что русские монахи ни причем, их оклеветали. Рубины не выходили за пределы страны.
— И все?
— Ну да. А что еще?
— А доказательства?
— Какие доказательства? — удивился Аршинов.
— Ну, что рубины в Абиссинии.
— Не знаю, он ничего не сказал, да и мне как-то не с руки было расспрашивать. Мое дело отвезти и привезти. А потом Агонафер умер.
Решив пока не рассказывать Аршинову о пергаменте, я продолжила спрашивать дальше:
— И что теперь? Менелик Второй так и останется самозванцем?
— Понятия не имею. Меня все это очень волнует. Ведь разрешение на колонию мне дал негус Иоанн, а Менелик его терпеть не мог, забрасывал его разными унизительными письмами, на бой вызывал, и, скорее всего, обрадовался, когда Иоанна убили в битве. Так что может быть, что он не допустит основания колонии. И как этот барьер перейти, уму непостижимо!
— Очень просто, Николай Иванович, — улыбнулась я. — Давайте найдем эти рубины, раз они не вышли за пределы Абиссинии, преподнесем их негусу, а он даст разрешение на колонию. Как вам мой план?
— План хорош, да как его исполнить?
— А вот об этом поговорим на корабле.
— Договорились, Аполлинария Лазаревна, с вами хоть в омут!
Аршинов подозвал мальчишку, расплатился и мы вышли на душную пыльную улицу.
* * *
Внезапное нападение. Расследование Рощина. Аполлинария решает раскрыть тайну пергамента. Ассабский залив. Итальянская канонерка. Таможенный досмотр. Важная бумага. Аршинов побеждает.
В порт мы решили не идти пешком, а взять коляску. Смуглый, словно высушенный снаружи и изнутри, возчик лихо докатил нас до самых сходен, всю дорогу оглушительно крича и щелкая кнутом.
Не успели мы сойти с коляски, как к Аршинову подбежал Али и что-то взволнованно принялся рассказывать.
— Полина, голубушка, тут недалеко. Вы дойдете сами, а мне срочно отойти надо. Уж простите.
— Конечно, Николай Иванович, о чем разговор? Не беспокойтесь, я доберусь.
Матросы споро загружали корабли разными тюками и ящиками. Отовсюду неслись крики грузчиков, в воздухе стояла пыль, пахло смолой и горячим машинным маслом. "Северная Пальмира" была в двух шагах, как вдруг земля ушла у меня из-под ног — мне на голову накинули какой-то вонючий мешок и потащили в сторону. Я кричала и отбивалась, но кто мог услышать мои крики в суете и грохоте порта?
Все происходило быстро и в абсолютной темноте. Я чувствовала, что напавших на меня несколько. Пока одна пара рук держала мешок на голове, две другие общупывали меня с ног до головы: залезли под белье, расшнуровали ботинки, а стоило мне дернуться или подать голос, как мешок так затягивался на шее, что я начинала задыхаться.
Наконец, обыск закончился. Мне спешно натянули ботинки на ноги, потащили куда-то, стукнули в спину и я, вылетев вперед, упала на булыжную мостовую, сильно ударившись коленкой и лбом. Удар, правда, смягчил мешок, который мне так и не сняли.
Сколько я лежала — не помню. Ко мне подбежали какие-то люди, подняли на ноги, освободили голову — я зажмурилась от яркого света. Среди помогавших оказались два матроса с "Северной Пальмиры". Я попросила их отвести меня на корабль. Спотыкаясь и наступая на шнурки ботинок, я кое-как добрела до своей каюты и упала на койку.
Мне было противно. Я ощущала себя грязной, ведь чужие руки шарили по моему телу. Мне необходимо было выкупаться, чтобы смыть с себя это ощущение.
Но сначала надо было проверить, на мечте ли пергамент монаха Фасиля. Да, он лежал там, куда я его и положила.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказала я, мгновенно вытащив руку из-под матраса и лихорадочно пытаясь привести себя в порядок.
Вошел первый помощник.
— Аполлинария Лазаревна, добрый день, как вы себя чувствуете?
— Спасибо, Сергей Викторович, уже лучше.
— Мне рассказали, что с вами случилось. Вы можете разъяснить положение?
— Как вам сказать, Сергей Викторович, все произошло так быстро и внезапно. Помню лишь только, что нападавшие молчали, поэтому определить, откуда они родом, не было никакой возможности.
— Они над вами издевались?
— Если не считать мешок на голову и обыск по всему телу за издевательство, то почти и нет.
— Что-нибудь у вас пропало?
— Да, сумочка.
— Там были деньги?
— Совсем немного, рублей десять-двенадцать. Мне не хотелось тратиться, и поэтому я много не взяла с собой.
— Думаю, поэтому вас и обыскали. Решили, что вы прячете деньги где-нибудь в платье.
— Я тоже так думаю, — кивнула я, хотя думала совершенно не так.
— Вы же поехали в город с провожатым. Куда подевался г-н Аршинов?
— К нему подбежал его слуга Али, и Аршинов меня оставил.
— Нехорошо, — покачал головой Рощин. — Александрия — воровской город, негоже было оставлять даму одну.
Мне пришла в голову мысль.
— Скажите, Сергей Викторович, кто-нибудь из переселенцев отправился в город?
— Конечно. Мы дали возможность людям немного размяться. Отправили две большие шлюпки. Скоро они должны вернуться. Иван Александрович разрешил прогулку до шести. Вы думаете, что на вас напали наши люди?
— А с чего бы им тогда молчать, когда они меня обыскивали? Только чтобы не выдать того, что они русские.
— Возможно, вы правы, — задумчиво произнес Рощин. — Я выясню, кто из поселенцев был на берегу. Отдыхайте, Аполлинария Лазаревна.
— Сергей Викторович, мне бы бадью какую-нибудь с водой. Вся изгваздалась.
— Я распоряжусь, — кивнул он и вышел из каюты.
Воду принесли два дюжих матроса в бочке с ручками. Она оказалась пресной — не зря в Александрии запасались водой. Благодать! Я вымылась, постирала белье (вновь помянув добрым словом наш женский институт, где всему этому учили), и почувствовала себя на седьмом небе — все тело дышало, а о неприятном инциденте напоминала только ссадина на лбу. Что ж, ее можно прикрыть шляпкой.
На палубу я вышла вовремя. К судну подходили две шлюпки с возвращающимися с берега поселенцами. Я разглядела среди них Аршинова с мальчиком, Маслоедова в окружении сестры и жены, рядом возвышался хмурый осетин Георгий Сапаров. В другой шлюпке сидели казак Толубеев с сыновьями, чиновник Порфирий Григорьевич Вохряков и Лев Платонович. И это не считая тех поселенцев, которых я просто не запомнила.
