После долгой беседы Хью наконец поднялся и собрался уходить. Теперь он неплохо представлял себе, как развернутся дальнейшие события. Понятно, что даже императрица, при всем своем упрямстве, способна взяться за ум, и тогда не исключено, что ей удастся попасть в Вестминстер и короноваться. Не стоит недооценивать внучку Вильгеьма Завоевателя и дочь Генриха I. Правда, с другой стороны, мстительность и неуступчивость, отличавшие всю эту породу, могли сослужить ей дурную службу.
Хью и сам не знал почему, уже ступив на порог, он обернулся и спросил:
– Отец аббат, этот Рейнольд Боссар… Вы говорили, что он служил в войске императрицы. А чьим он был вассалом?
Всем, что удалось узнать, Хью вскоре поделился с братом Кадфаэлем. Свои ысли и соображения он оттачивал в беседе с другом, словно клинок на оселке. Кадфаэль, хлопотавший над молодым вином, что начинало изрядно бродить, казалось, вовсе не слушал приятеля, однако Хью не ошибался на сей счет. Он знал, что у монаха острый и чуткий слух, улавливающий любую интонацию. Время от времени Кадфаэль поглядывал на собеседника, как бы для того, чтобы удостовериться, что верно понял услышанное.
– Пожалуй, сейчас тебе стоит выждатть да поглядеть, как дальше дела пойдут, - промолвил наконец монах, - и, наверное, не помешало бы послать в Бристоль надежного человека. У императрицы ведь нет других заложников, кроме короля. Если он вырвется на сободу или, положим, удастся пленить графа Роберта, Бриана Фиц-Каунта или какую-то другую важную птицу им под стать, ты сразу почувствуешь под собой твердую почву. Господи, прости меня грешного за то, что я, монах, у которого нет земного владыки, взялся давать тебе советы.
Но хотя Кадфаэль и принес обет небесному властителю, он покривил бы душой, утверждая, будто ему совсем уж безразлично, кто будет править на земле. Ему довелось видеть Стефана, причем не в лучшее время, когда король, следуя дурным наущениям, приказал казнить всех пленных защитников Шрусбери, но даже тогда Стефан произвел на него неполохое впечатление. Впоследствии король не раз сожалел о том, что, поддавшись гневу, проявил не свойственную ему жестокость.
– А ты знаешь, - с нажимом спросил Хью, - чьим вассалом был этот Рейнольд Боссар, рыцарь, которого бросили истекать кровью на улицах Винчестера? Тот, за упокой чьей души вам велено молиться?
Кадфаэль отвел глаза от булькавшего жбана и, прищурясь, глянул другу в лицо.
– Нам сказали, что он служил императрице, вот и все. Но ты, как видно, готов рассказать мне больше.
– Так оно и есть. Этот рыцарь состоял в свите Лорана Д'Анже.
Кадфаэль резко выпрямился и заворчал, схватившись за поясницу. Хью назвал имя человека, которого монах никогда не видел, однако оно вызвало в нем живой отклик.
– Да, да, - продолжал Берингар, - того самого Лорана, барона из Глочестера, который, в отличие от большинства знатных лордов, с самого начала распри принял сторону императрицы и ни разу ей не изменил. Дядюшка тех самых детей, что потерялись во время разграбления Ворчестера и смогли выбраться из Бромфилда и втретиться с ним лишь благодаря твоей помощи. Помнишь, какая стужа стояла той зимой? А ветер? Я до сих пор чувствую, как он пронизывал до мозга костей…
Брату Кадфаэлю то зимнее путешествие запомнилось на всю жизнь. Уже без малого полтора года минуло со времени нападения на город Ворчестер, когда брат и сестра сквозь снега и пургу, какие случаются раз в столетие, бежали на север, в Шрусбери. Имя Лорана Д'Ажера было известно Кадфаэлю в связи с этой историей. Барон просил дозволения лично заняться поисками своих юных родственников на территории, находившейся под властью короля Стефана, и получил отказ. Тогда он тайно послал в Шропшир своего сквайра, чтобы тот отыскал их и доставил к дядюшке. Кадфаэль помог спастись всем троим, а такое не забывается. Все они воочию предстали перед его мысленным взором: Ив, которому в ту пору было тринадцать, - воспитанный, прямодушный, с первого взгляда внушавший симпатию, с потешной привычкой в минуту опасности задирать упрямый нормандский подбородок, Эрмина, его старшая сестра, которую выпавшие на ее долю невзгоды заставили повзрослеть до поры, и, наконец, третий…
– Я частенько размышлял, - задумчиво произнес Хью, - как у них сложилась жизнь… В том, что ты благополучно их вызволишь, я не сомневался, но им ведь и в дальнейшем предстояли суровые испытания. Интересно, получим ли мы когда-нибудь от них хоть весточку? Мне кажется, в один прекрасный день мир еще услышит про Ива Хьюгонина. - Вспомнив о мальчике, Хью улыбнулся. - А тот смуглый малый, что одевался как лесник, а сражался как паладин - помнишь его?
На сей раз лицо склонившегося над жбаном Кадфаэля расплылось в довольной улыбке.
– Стало быть, нынче его лорд в свите императрицы. И этот подло убитый рыцарь тоже служил у Д'Анже. Скверная с ним вышла история, а, Хью?
– Вот и аббат Радульфус того же мнения, - угрюмо подтвердил Берингар. - Убийство произошло в сумерках, и в возникшей сумятице все нападавшие разбежались и попрятались, в том числе и убийца. Мерзкое преступление, ибо не приходится сомневаться в том, что это был не случайный удар, нанесенный в запале. Когда писца Христиана вырвали из рук негодяев, кто-то из них нанес подлый удар и лишь потом пустился наутек. Казалось бы, раз нападение на писца сорвалось, уноси ноги - так ведь нет же. Этот мерзавец, наверное, был вне себя от злобы. неужто он останется безнаказанным? А ведь те, кто заправляют сейчас в Винчестере, только и делают, что твердят с утра до ночи о законе, справедливости да всеобщем благе. И наверняка некоторые из них были бы только рады, если бы отважный Христиан истек кровью в сточной канаве, как и вступившийся за него рыцарь. Не исключено, что кто-то из них и пустил убийцу по его следам.
– Зато доброе имя императрицы только укрепится, - промолвил Кадфаэль, - благодаря тому, что среди ее сторонников нашелся хотя бы один, способный увжвть честного противника и не побоявшийся рискнуть жизнью ради его спасения. Стыд и позор, если его гибель останется неотмщенной.
– Старина, - удрученно заметил Хью, поднявшись и собираясь уходить, - за последние годы Англия хлебнуло позора, уж этим-то нынче никого не удивишь. Вошло в обычай вздыхать, пожимать плечами да обо всем забывать. Слава Богу, хоть ты не таков. Уж я-то знаю: ты никогда не мирился с несправедливостью. Но теперь даже ты ничего не можешь поделать - разве что лишний раз помолиться за убиенного. Слишком далеко отсюда Винчестер.
– Это как посмотреть, - пробормотал под нос Кадфаэль, - может, и не слишком.
Монах отстоял вечерню, поужинал, поработал, отправился к повечерию, и все это время перед его мысленным взором стояло одно незабываемое лицо. Потому-то он вполуха слушал чтение жития святых и с трудом мог сосредоточиться на молитве. Хотя, возможно, его размышления и воспоминания сами по себе являли своего рода молитву, исполненную благодарности и смирения.
Когда Кадфаэль впервые увидел это юное лицо - лицо молодого сквайра, посланного бароном за племянниками, - оно поразило монаха своей красотой. Худощавое, продолговатое, смуглое, с густыми бровями, с изящным изгибом губ, с тонким с горбинкой носом и яркими золотистыми бесстрашными ястребиными глазами. Голову юноши венчала шапка курчавых иссиня-черных волос. Очень молодое и вместе с тем вполне сформировавшееся лицо человека, в чертах которого сошличь вместе восток и запад. Оливковые, как у сирийца, щеки были гладко выбриты по нормандскому обычаю. Увидев впервые этого молодого человека, Кадфаэль сразу же вспомнил о Святой Земле, и, как потом выяснилось, не зря: любимый сквайр Лорана Д'Анже вернулся со всоим лордом из крестового похода. Звали его Оливье де Бретань. И если его лорд со своими вассалами находится сейчас на юге, в свите императрицы, то где же еще быть Ольвье? Возможно даже, аббат видел его - скажем, кинул случайный взгляд на проезжавшего мимо бок о бок со своим лордом молодого сквайра и подивился его красоте. Ибо, подумал Кадфаэль, служитель Божий не может не обратить внимания на столь соверенное творение Всевышнего.
А ведь этот рыцарь, Рейнольд Боссар, отважный и великодушный человек, был наверняка знаком с Оливье, ибо они служили одному господину. Его смерть, должно быть, опечалила Оливье, думал Кадфаэль, а боль Оливье - это и моя боль. И пусть это несчастье приключилось далеко, на темной улочке Вестминстера, здесь, в Шрусбери, я готов искрене, от всего сердца оплакать смерть человека, поплатившегося за свое благородство. Пусть ценою жизни, но он добился своего, ибо писец Христиан уцелел и смог вернуться к госпоже своей королеве, исполнив ее повеление.
Шорохи, доносившиеся из-за тонкой перегородки, отделявшей Кадфаэля от других братьев, которые укладывались спать, стихли задолго до того, как монах поднялся наконец с колен и скинул сандалии. Маленькая лампадка у черной лестницы лишь слегка высвечивала потолочные балки. В темноте тонул потолок дормитория, ставшего ему домом. Когда? Восемьнадцать или девятнадцать лет назад - теперь даже трудно вспомнить. Он настолько сроднился с монастырской жизнью, что порой ему казалось, будто всем своим существом - и сердцем, и умом - он не просто удалился от мира, но воистину вернулся домой, ибо жить именно здесь было предначертано ему от рождения.
