– Юлия! – воскликнул я, пораженный.
Это и впрямь была Юлия-младшая, самая юная из дочерей Люция Цезаря. Незадолго до этого мы с нею были официально помолвлены – в честь этого была организована торжественная встреча наших семей. То, что мы с нею сами желали этой помолвки, не имело никакого значения ни для кого из наших многочисленных родственников, но рассматривалось всеми как довольно удачное обстоятельство. В тот период семейство Метеллов лихорадочно налаживало отношения с различными противостоящими друг другу блоками и альянсами, борющимися за власть и влияние. Кретик выдал свою дочь за молодого Марка Красса. Гай Юлий Цезарь уже считался восходящей звездой комиций, народных собраний, так что стало желательным установить более тесные связи с этой старинной, хотя и не слишком заметной семьей. Цезарь уже обещал свою дочь в жены Помпею, а у его брата Люция тоже имелась незамужняя младшая дочь, вот мы и были помолвлены.
– Добро пожаловать в Александрию! – воскликнул я. Потом коротко пожал ручку Фаусты, после чего Юлия подставила мне щечку для поцелуя. Я был только рад.
– А ты набрал вес, Деций, – заметила она.
– Какая же ты ехидная! – ответил я. – Эти египтяне считают, что нарушат волю своих богов, если позволят римлянину сделать хоть один лишний шаг, и кто я такой, чтобы смеяться над их понятием о благочестии и ревностном служении богам? – Я обернулся к подруге моей невесты. – Фауста, твоя красота украсит этот город подобно царской короне. Надеюсь, ваше путешествие было приятным?
– Нас качало и болтало с того самого момента, как мы покинули Остию, – ответила она. – И выворачивало наизнанку.
– Уверяю вас, что здесь для вас готовы такие покои, которые с лихвой возместят вам все страхи и неудобства морского путешествия.
Рабы уже занимались выгрузкой их багажа с корабля. Когда весь он оказался на берегу, корабль приподнялся в воде на добрый фут. С дамами, разумеется, прибыли их личные служанки, а также несколько других рабов. Они наверняка потеряются в многочисленных толпах дворцовых и посольских слуг.
– Александрия и впрямь такой замечательный город, как все утверждают? – спросила Юлия, возбужденная, несмотря на довольно утомленный вид и осунувшееся лицо.
– Ты даже не можешь себе представить, какой он волшебный и замечательный! – уверенно заявил я. – И мне доставит огромнейшее удовольствие вам его показать.
Фауста криво улыбнулась.
– И даже те дешевые притоны и забегаловки, в которых ты, несомненно, развлекаешься?
– В этом нет никакой необходимости, – ответил я. – Нет развлечений ниже и примитивнее, чем те, которым предаются во дворце Птолемея.
При этих словах даже не слишком-то благонравная Фауста пришла в некоторое замешательство.
– Ну а я хочу видеть более красивые вещи, – сообщила Юлия, размещаясь в своих носилках и невольно предоставляя мне возможность полюбоваться белейшим бедром из всех, которые я видел. – Я хочу посмотреть Мусейон и побеседовать с учеными, послушать лекции всех знаменитых и умных людей.
У Юлии была эта довольно утомительная тяга к культуре и образованию, которая частенько поражала римских матрон.
– Я буду только счастлив познакомить тебя с ними, – тут же обещал я и поспешно добавил: – У меня уже сложились с ними близкие отношения.
На самом-то деле я был там только один раз, посетил одного старого друга. Кому охота возиться с этим стадом старых педантов, когда на ипподроме выступают самые лучшие в мире скаковые лошади?
– Правда? – спросила Юлия, в сомнении чуть приподняв бровь. – Тогда ты должен представить меня Эвмену из Карии, знаменитому логику, а также Сосигену, великому астроному, и Ификрату с Хиоса[26], математику. И я должна осмотреть Библиотеку!
– Библиотеки, – поправил ее я. – Здесь их, знаешь ли, две. – Тут я решил сменить тему разговора и обернулся к Фаусте: – А как поживает мой добрый друг Милон?
– Занят, как обычно, – ответила она. – Все время сражается с Клодием. А знаешь, он получил должность квестора[27]!
– Да, я слышал, – посмеиваясь, ответил я. – Но я как-то не могу себе представить Милона, работающего в казначействе или в продовольственном ведомстве.
Милон был самым успешным проходимцем и бандитом, каких только знал Рим.
– Можешь не беспокоиться. Он, как обычно, действует, не выходя из своей штаб-квартиры. Думаю, он нанял кого-то, чтобы тот за него работал. Кстати, твой друг шлет тебе самые горячие приветы и заявляет, что ты никогда не достигнешь никаких высоких постов, если так и будешь лениво обретаться в чужих странах вместо того, чтобы делать карьеру в Риме.
– Ну, наш милый Тит всегда любил превозносить прелести и достоинства прилежания и трудов. Я же, напротив, всегда полагал эти добродетели достойными лишь рабов и вольноотпущенников. Вот посмотри, как усердно трудятся эти носильщики. И что? Это приносит им какие-то выгоды?
– Я знала, что ты скажешь что-нибудь в этом роде, – заметила Юлия, привставая и вытягивая шею, чтобы впитать то великолепие, сквозь которое мы продвигались.
– Люди, самой судьбой предназначенные для великих свершений, сейчас сражаются в Риме друг с другом, – сообщила Фауста.
– И все они до единого погибнут на этом поле битвы или от яда, или от кинжала убийцы, – решительным тоном заявил я. – Я же, напротив, намерен закончить свой век сенатором старшего ранга.
– Ну, я полагаю, каждый человек имеет право на собственные амбиции и намерения, – фыркнула она в ответ.
– Ох, посмотрите! – воскликнула Юлия. – Это Панеум, да? – Странный искусственный холм с обвивающей его спиралью дорожкой только что возник в отдалении.
– Да, это он, – подтвердил я. – Там внутри стоит совершенно возмутительная статуя. А вот и наше посольство.
– И это все находится при дворце Птолемея? – спросила Юлия, когда я помогал ей выйти из носилок. Мне пришлось отпихнуть в сторону раба, чтобы исполнить эту простую, но приятную обязанность.
– Да. По сути дела, во всем, что касается политики и практических дел, посольство и есть истинный царский двор. Идемте, я покажу вам ваши апартаменты.
Но мне не было позволено сделать даже это. Едва мы вошли в атриум*, туда же ввалилась немалая толпа придворных в сопровождении безумствующих музыкантов, натертых маслами нубийцев, ведущих на поводках дрессированных гепардов и ручного льва, а за ними целая стая бабуинов в придворных ливреях и девушек-подростков в греческих хитонах с корзинами розовых лепестков, которыми они принялись усыпать все вокруг без всякого разбора. А в середине этой толпы к нам двигалась молодая женщина, которой все оказывали знаки особого внимания и уважения.
– Мне сообщили, что к нам прибыли гостьи, – вместо приветствия сообщила эта особа. – Если бы я узнала об этом раньше, то непременно явилась бы на Царскую пристань, чтобы встретить и приветствовать вас там.
Я поклонился так низко, как позволила мне моя римская гордость и чувство собственного достоинства.
– Одно твое присутствие здесь – большая честь для нас, высокородная Береника. Позволь представить тебе Фаусту Корнелию, дочь покойного прославленного диктатора* Луция Корнелия Суллы, и Юлию-младшую, дочь почтенного сенатора Луция Юлия Цезаря.
Береника обняла обеих дам, а придворные защебетали и завопили от восторга.
Дамы-римлянки демонстрировали при этом делающую им честь самоуверенность, принимая эти объятия с должной холодностью и достоинством. Их апломб был сейчас весьма уместен, поскольку Береника была одной из тех Птолемеев, кто предпочитает египетские одежды и фасоны. Верхняя часть ее тела была прикрыта кисейной пелериной, совершенно прозрачной. А то, что она носила ниже, в Риме вызвало бы такое возмущение, что одетую подобным образом танцовщицу выгнали бы из города палками и плетьми. Что же до ее ювелирных украшений, то они своей тяжестью и количеством вполне могли бы сравниться с доспехами легионера.
– Мы оказались в невыгодном положении, – протестующим тоном заявила Фауста. – Мы, сами того не ведая, оказались совершенно не готовы к приему у особы царской крови.
– О, не беспокойтесь, – ответила Береника. – Мне почти никогда не приходится принимать интересных женщин, вокруг одни утомительные и надоедливые мужчины со своими политическими делами и глупыми интригами. – Она махнула рукой, как бы указывая на римское посольство, в том числе и на меня.
– А чужестранные царицы и их дочери, что сюда приезжают, невежественны и неграмотны, это не более чем прилично одетые крестьянки. И вот две настоящие патрицианки – и это все мне одной! Проходите дальше, здесь вы жить не будете. Я отведу покои в моем дворце. – Да, здесь был еще один дворец, и он принадлежал Беренике.
И вот она повела их дальше, словно римлянки были новыми прибавлениями к обитателям ее зверинца. Интересно, а не сочтет ли Береника нужным посадить их также и на поводки, подумалось мне.
