Открытый лист произвел на городового устрашающее впечатление. Он побагровел и развел руками:
– Терентий Павлович, ничем не могу-с…
– Вот что, Иван Силыч, – сказал Артемий Иванович, выбираясь из санок. – Садись на мое место и доставь-ка господина лихача на Гороховую. А мы следом на одном из этих подъедем.
Городовой покорно полез в сани к Ухабову.
– Господа, не погубите, – вдруг неожиданно плаксивым голосом сказал лихач. – Ежели чего надо, за мной дело не станет.
– Городовой, выметайся, – велел Артемий Иванович. – Иди дальше тумбу изображать.
Городовой сделал под козырек и испарился. Артемий Иванович закурил и вернулся на сидение рядом с поляком.
– Что вы хотите от меня, господа? – спросил лихач.
– А хотим мы от тебя, Терентий Ухабов, – сказал Артемий Иванович, стряхивая пепел в пепельницу, висевшую сзади у лихача на поясе, – закладку твою на сутки, со всею сбруею и твоим лихаческим прибором.
– Куда ехать прикажете? – тяжко вздохнул Ухабов.
– Никуда-с. Мы без тебя обойдемся.
– Как это?! – Ухабов испуганно обернулся. – Вы же не сдюжите!
– И не с такими управлялись! – сказал Артемий Иванович. – Мы с Нижебрюховым-купцом уж столько рысаков загнали – тебе и не снилось!
– Помилуйте, барин! Мне ж без рысака никуда!
– Покатаемся и отдадим, господин лихач. – Поляк похлопал лихача рукоятью трости по плечу.
– Только не окормите и не опоите его, ради Христа! И ежели на галоп собьется – не насилуйте, все равно не сдюжите. Вам-то не все ли едино? Не на бегах.
Ваше превосходительство!
Это письмо попадет к Вам только в случае моей смерти, поэтому прошу Вас не оставить своим отеческим попечением мою вдову, Пенелопу Фаберовскую, урожденную Смит, и детей, прижитых нами в законном браке, а также тещу мою Эстер Смит, которые являются британскими подданными и пребывают в настоящий момент в Якутске, не имея средств выехать оттуда. Покорнейше прошу также Ваше превосходительство не отказать в зависящем распоряжении об отправлении за казенный счет упомянутых выше особ на родину.
Степан Фаберовский
* * *
В середине дня Фаберовский отправился на квартиру к Черевину и получил у Карпа подробное письмо от генерала с сообщением о том, что жандарм, который дежурит вечером на Миллионной у Зимнего, предупрежден, чтобы Артемия Ивановича он от дворца не гонял, а других извозчиков на Миллионную не пускал. Далее следовали подробнейшие и бесполезные указания, что делать, если на них нападут за городом на улице, и что делать, если поведут в дом. Все они начинались словами «Боже упаси» либо «Ни при каких обстоятельствах», и заканчивались утверждением: «Я направлю туда казаков».
С Артемием Ивановичем, пожелавшим «набраться опыту» в качестве лихача, они договорились встретиться у кухмистера, чтобы перекусить напоследок, поэтому поляк от Черевина направился прямиком на Шпалерную. Лукич сообщил, что Артемия Ивановича до сих пор нет, и продемонстрировал у себя в швейцарской «Дневник происшествий», который он продолжал скрупулезно вести. В дневнике было записано, что утром в дом Балашовой явился отец Серафим Свиноредский с двумя подручными и пробыл там десять минут, изгоняя переселившегося туда от сапожника нечистого духа.
– И вот ведь зараза этот дух: только батюшка ушел, как у нас во дворе опять вой начался, – сказал Лукич. – Эта политика понятная: отец Серафим будет теперь этого беса с одной стороны улицы на другую гонять, и со всех поочередно деньги собирать. Только я на него больше денег сдавать не буду. Кто как хочет, а я завтра к Иордани пойду, да два ведра святой воды принесу. Ни один бес не устоит!
– И что, отец Серафим с дьяконом приходил?
– Нет, два каких-то с ним страшненьких приходили, длинноруких, в малиновых кушаках. Может, теперь у них в церкви порядок такой: не с дьяконом, а с какими-нибудь двумя особыми служками ходить?
– Сомневаюсь я. Черная кухарка ваша где, которая в том доме живет?
– Где же ей быть? На кухне, в кухмистерской.
– Позови-ка ее сюда.
Лукич сходил за кухаркой, и та рассказала, стеснительно обтирая грязные лапы о фартук, что она видела утром, как отца Серафима провожал из своей квартиры капитан Варакута, а потом остановил ее в дверях и попросил услужить ему на Сретение: сварить у него на квартире котел картошки, а поутру прибрать за гостями.
– Интересно, когда это он собрался в Сретение на ночь у себя собирать? – задумчиво пробормотал Фаберовский, когда кухарка ушла. – А, Лукич?
– Похоже, на постой немало народу встанет. Взвод наверное. Я ее котел знаю, она в нем скатерти вываривает.
– Швейцар! – затопал кто-то у камина в парадном и захлопал рукавицами по бокам, отряхивая снег. – Лукич, мать твою! Я тут во дворе лошадь с санками поставил, пригляди, чтобы не умыкнули.
– Ваш подчиненный прибыл, – сказал Лукич, и они с поляком вышли из швейцарской. – Прикажете лошади овса задать, Артемий Иванович?
– Ни-ни, ее ни поить, ни кормить нельзя. А то галопом будет ходить. Благородных кровей животное.
– Где был, пан Артемий? – спросил Фаберовский.
– Нравственности и благочестия семейные восстанавливал, – ответил Артемий Иванович, в картинной позе облокачиваясь о каминную полку.
– Это как это? – спросил Фаберовский.
– Оно сперва само вышло, – сказал Артемий Иванович, направляясь вверх по лестнице в квартиру кухмистера. – Встал я на Фонтанке, садится ко мне генерал один в немалых чинах. Весь напомаженный, надушенный, усы торчат – ясное дело, к своей фее намылился. «В «Славянскую гостиницу», голубчик, – говорит. – Да пошевеливай.» Тут меня как черт дернул: «А на Гороховую, 2, не желаете, ваше превосходительство?» «Да ты белены объелся», – кричит. «Белены – не белены, а указ имеется всех неверных мужей в Отделение по охранению общественной безопасности и нравственности доставлять». И бумагу ему под нос. Тут у него все опустилось, усы поникли, и к фее больше не хочет. Ну, на десяти рублях сговорились, я его к дому подвез, и он быстро-быстро к семейному очагу поспешил. Не успел я отъехать, вдруг из того же подъезда другой выскакивает. В чинах не столь существенных, но молод и на рожу смазлив. Шапка с портфелем под мышкой, шинель наискось застегнута. «Скорей, – кричит, – скорей!» Этот десятью рублями не отделался. И пошла машина! Две сотенных насшибал!
– Пан Артемий у нас добытчик, – согласился Фаберовский. – А я перед Черевиным к Лабурде заходил, якобы справиться о самочувствии после прививок. Выяснил, чем бразильцы послезавтра заниматься будут. Сам Лабурда с послом пойдут в Зимний на водосвятие, а камердинер ихний поедет в Биржевой сквер за попугаями вместо Лабурды. Так что если жив буду, в квартиру к бразильцу самое время будет лезть. А если не жив – то у Луизы я бумагу оставил, передашь ее Черевину.
– Это можно.
– Заодно скажешь Черевину, что Свиноредский договорился с Варакутой в ночь, когда в посольстве бал будет, поставить у него своих бандитов в малиновых кушаках, которых он у себя на царское чучело натаскивает.
– Тссс! – сказал Артемий Иванович. – Разве можно на лестнице говорить «царское чучело»! А тебе хоть объяснили, где тебя убивать будут?
– Если бы! Или по дороге на нас нападут, или завезут меня куда-нибудь в укромное место и там прикончат. Вот тебе, пан Артемий, твой револьвер. – Поляк достал из-за пазухи оружие и сунул его Артемию Ивановичу. – Если случится это на дороге, будем вместе отстреливаться, а если завезут куда, то дуй до ближайшей части и телеграфируй Черевину, и пристав пусть туда же команду городовых высылает.
Артемий Иванович покрутил шишку звонка. Было слышно, как открылась внутренняя дверь, и Петр Емельянович раздраженно сказал жене, отпирая замок наружной:
– Да если ничего не сладится, я лучше с тобой разведусь, вину на себя приму, и тебя за него выдам – но он от меня только через венец выйдет. Мне терять нечего.
Увидев перед собой Фаберовского с Артемием Ивановичем, кухмистер осекся и покраснел. Стоявшая позади него с заплаканными глазами Агриппина Ивановна закрыла лицо руками.
– А Глашка с Василиской гулять убрались, на Марсово поле глазеть пошли, как балаганы к Масленице строят, – сказал Петр Емельянович, и было видно, что он врет.
– А вот нам на царской службе на балаганы не поглазеешь, – с сожалением в голосе сказал Артемий Иванович. – То лихачом приходится обряжаться, то в смертельные сражения с нигилистами вступать. Вот эту жестянку поставьте куда-нибудь пока, она мне еще жизнь может спасти в лихой момент. И на все это еще столько сил уходит, что потом так есть хочется…
– Ой, да что же вы в дверях стоите? – Агриппина Ивановна засуетилась, и побежала в столовую накрывать на стол. Артемий Иванович лихорадочно рассупонил лихаческий армяк, скинул его на руки будущему тестю и побежал следом.
