Как враг Папы, кардинал Лоренцо Карафа был полезен фра Микеле; по крайней мере, кардинал располагал необходимыми контактами, чтобы пригласить немецкоязычного бригадира каменотесов в священный трибунал. Обычно посетители со стороны избегали контактов с инквизицией, ведь вызов в inquisitione haereticae pravitatis[87] был чреват роковыми последствиями.
Фра Микеле, святоша низкого происхождения из Боско, что близ Александрии, ненавидел немцев, поскольку они породили протестантизм и массу опасных еретиков и перевели Священное Писание на свой язык, а это, последуй прочие их примеру, могло бы привести к вавилонскому смешению языков и концу Святой Матери Церкви.
— Чего ты хочешь? Будь краток!
Леберехт и не ждал более любезного приветствия. Великий инквизитор был облачен в красное, он носил длинные красные перчатки из шелка и восседал за простым черным деревянным столом, который вместе с тремя стульями составлял единственную мебель в комнате.
— Я пришел, — начал Леберехт, вспоминая свою лучшую цицероновскую латынь, которая была очень далека от церковной латыни священников, — чтобы поведать о вопиющей несправедливости, которую учинил священный трибунал одного немецкого города (название оного я с тех пор не произношу) по отношению к моему отцу, Адаму Фридриху Хаманну. Отец мой был похоронен в освященной земле, но явились свидетели против него, которые якобы видели его дух, бродивший по городу. Эти недостойные доверия люди дают свидетельства против всех и каждого, только плати…
Фра Микеле, внимавший словам Леберехта с ледяной миной, вскочил, насколько позволяла его тучность, и выкрикнул низким голосом:
— Не хочешь ли ты тем самым сказать, что святая инквизиция подкупает свидетелей, чтобы приговорить еретика?!
— Да, именно это я и хочу сказать. Деньгами или посулами отпускает все смертные грехи — не могу сказать точно. Ясно только одно: отец мой был набожным, добропорядочным человеком, а не колдуном, в чем его обвинила инквизиция.
Великий инквизитор издал ироничный смешок, оперся на стол своими короткими ручками и подался к Леберехту.
— Ты говоришь на чудной латыни, — похвалил он, — и это означает, что ты умен. Почему же ты опускаешься до таких глупостей?
— Вы называете глупостями, фра Микеле, то, что я борюсь за честь своего отца? Помощники ваших помощников сожгли труп моего отца на костре, посмертно обвинив его в вещах, которые находятся за пределами всякой реальности, — горько усмехнувшись, сказал Леберехт. — И возражения против этого вы называете глупостью?
Фра Микеле опустился на стул и отвечал теперь с более серьезным лицом:
— Намерение твое, брат во Христе, чрезвычайно похвально, но человек твоего положения должен бы знать, что священный трибунал никогда еще не пересматривал приговора о ереси. Как известно каждому, в этом нет необходимости, поскольку инквизиция, осененная Святым Духом, не может ошибаться. Non est possible, ex officio![88]
— И у Святого Духа может быть неудачный день! — дерзко заметил Леберехт. Он чувствовал себя довольно уверенно, и инквизитор, привыкший к обращению с достойными жалости осужденными, воля которых была сломлена одной уже мощью той организации, которую он представлял, почувствовал это и отреагировал соответственно.
— И ты всерьез веришь, что священный трибунал Рима будет расследовать приговор за ересь, вынесенный в немецких землях? — спросил инквизитор. — Думаю, ты переоцениваешь свои возможности.
Тут Леберехт, который до этого вел беседу стоя, подошел к столу, нагнулся вперед, как немного раньше сделал фра Микеле, и, покраснев лицом, спокойно, но твердо произнес:
— Господин великий инквизитор, я не ожидал от вас иного ответа, а потому потрясен меньше, чем полагается в подобной ситуации. Заметим, сегодня день Богоявления, и я даю инквизиции 365 дней — год времени, чтобы пересмотреть позорный приговор против моего отца. Иначе…
— А что "иначе"? — Фра Микеле поднял брови.
— Иначе я позабочусь о том, чтобы книга Коперника, за которой курия годами охотится, как черт за грешной душой… чтобы эта книга получила распространение.
Одетый в красную мантию доминиканец в возмущении покачал головой, но тик, пробежавший по его лицу, выдал внутреннее волнение.
— Не знаю, о какой книге ты говоришь, — проворчал он. — Я не знаю никакого Коперника.
— Я тоже, — нашелся Леберехт, — ибо он умер, когда мне не было еще и трех лет. Но мне известно, что он оставил манускрипт из двадцати двух глав, как в "Откровении" Иоанна Богослова. Этот манускрипт носит название "De astro minante", и он был отдан в печать одним бенедиктинцем из аббатства Бурсфельд. Я знаю также, что сей труд был издан в количестве ста одного экземпляра — по одному экземпляру на каждую библиотеку конгрегации Бурсфельда. Посвященным содержание книги достаточно хорошо известно: Земле, которая, по Святому Писанию, создана Богом, отпущено лишь короткое время, и Страшный суд, о котором так убедительно сообщает Писание, не состоится, во всяком случае, состоится не так, как это предвещают Евангелия и "Откровение". Ведь то, что Иоанн описывает словами "Се грядет с облаками, и узрит Его всякое око; и возрыдают пред Ним все племена земные", это не Господь Бог наш, но неведомая звезда, которая неудержимо несется к Земле и которая при столкновении погубит все живое. Лишь немногие знают об этом, даже не все Папы; но те, кто знали, жили, на диво всему миру, по-скотски и распущенно, как дикие твари пред лицом грозящего им уничтожения.
Пока Леберехт говорил, голова дородного великого инквизитора, казалось, готова была треснуть.
— Откуда ты все это знаешь? — осведомился фра Микеле. Затем, сложив ладони и упершись взглядом в стол, он прерывисто задышал: "Libera me, Domine, de die illa tremenda, quando coeli et terra sunt motui…"
— "…sunt movendi", — поправил его Леберехт. — Если, конечно, вы хотите сказать, что Господь избавит вас от того ужасного дня, когда небо и земля пошатнутся. Но, чтобы ответить на ваш вопрос, скажу: все это описано в книге Коперника.
— Нет такой книги! Ты слышал это от какого-нибудь еретика. Мир полон лживых историй, которые сеет Антихрист! — Великий инквизитор ударил кулаком по столу. — Я поверю тебе лишь в том случае, если книга эта будет лежать здесь, на моем столе!
Леберехт презрительно рассмеялся:
— Фра Микеле, вы держите меня за болвана. Неужели вы всерьез верите, что я положил бы на ваш стол книгу, в существовании которой вы сомневаетесь? Тогда моя жизнь не стоила бы и ломаного гроша! О нет, книга эта, пока я жив, будет храниться в надежном месте. К тому же я позаботился о том, чтобы в случае моей насильственной смерти она была опубликована без моего участия.
Доминиканец с серьезным видом покачал головой, потом начал барабанить кулаками по столешнице, словно хотел уничтожить насекомое, и, наконец, воскликнул:
— Я не верю! Этого не может быть! Absit, absit![89]
И тут ему в голову пришла мысль, как он может проверить Леберехта. Он хитро взглянул на него и сказал:
— Если ты утверждаешь, что какими-то путями заполучил эту трижды проклятую книгу, то тебе наверняка знакомы слова, которыми начинается эта фальшивка…
Мгновение, пока инквизитор упивался уверенностью в том, что обошел этого выскочку, Леберехт наслаждался, ибо знал: чувство превосходства противника будет длиться недолго. И действительно, уже в следующий миг Леберехт легко и без раздумий начал цитировать слова, которые врезались ему в память, поскольку они принадлежали медику и доктору церковного права и были выдержаны в блестящих формулировках: "Arictotelis divini universum nec lulii Caesaris calendarium protegere nos non possunt ab astro minante…"
— Стой! — гневно и одновременно разочарованно воскликнул фра Микеле. — Я верю тебе!
Доминиканец рухнул на стол, как раненый зверь, широко раскинув перед собой руки. Голова его, вывернутая в сторону, лежала на столешнице. Он тяжело дышал. В большой пустой комнате воцарилась необыкновенная тишина. Лишь через окна, выходящие на север, доносился шум со строительной площадки собора Святого Петра.
Леберехт чувствовал себя так хорошо, как давно уже не бывало. Чувство власти над жирным инквизитором дало ему никогда до сей поры не испытанную самоуверенность. Страх и напряжение минувших дней улетучились. Человеческое зло (теперь это было совершенно ясно) можно одолеть только злом.
Подавленный, растерянный и почти безучастный, инквизитор спросил:
— И что ты теперь собираешься делать?
— Я? — Леберехт дерзко рассмеялся. — Дело ведь не во мне, господин инквизитор. Священному трибуналу дается задание снять с моего покойного отца обвинение в ереси. У вас есть 365 дней — это больше, чем понадобилось Микеланджело для его Моисея, а какой шедевр получился!
