27 августа солдатам лагеря Лакуртин было объявлено распоряжение Временного правительства об отозвании наших войск из Франции, однако и после этого мятежники упорно отказывались сдать оружие. По просьбе артиллеристов из их состава была послана к мятежным солдатам выборная депутация, которая вернулась через несколько дней, придя к убеждению в бесполезности переговоров. Такие же отрицательные результаты дали уговоры мятежников выборными от пехотной дивизии. К вечеру 1 сентября была прекращена доставка пищевых продуктов в бунтующий лагерь, однако эта мера могла иметь только моральный характер, так как в распоряжении бунтовщиков имелись значительные запасы продовольствия; войска заняли назначенные позиции. В тот же день был передан членам комитета лагеря Лакуртин и в толпу мятежников-солдат ультимативный приказ ген. Занкевича о сложении оружия бунтовщиками с угрозою открыть артиллерийский огонь в случае неисполнения этого приказания к 10 часам утра 1 сентября. После неоднократных предупреждений в 10 часов утра 3 сентября был открыт по лагерю редкий артиллерийский огонь, всего 18 снарядов, и мятежники были оповещены, что огонь станет интенсивным. Ввиду того, что в ночь с 3-го на 4-е сдалось около 160 человек, 4 сентября вновь начался обстрел лагеря, и в 11 часов утра после выпуска 30 снарядов мятежники выкинули два белых флага и начали выходить без оружия из лагеря. К вечеру вышедших оказалось около 8.300 человек. Они были приняты французскими войсками. В этот день артиллерийская стрельба более не производилась. Оставшиеся в лагере — 150 — с вечера открыли сильный пулемётный огонь.
Вечером был отправлен в лагерь врач с 4 фельдшерами для оказания медицинской помощи раненым. 5 сентября с целью ликвидирования дела был открыт интенсивный огонь по лагерю, и наши части постепенно занимали лагерь. Мятежники упорно отвечали стрельбой из пулемёта. К 9 часам 6-го лагерь был занят целиком. Всего зарегистрировано вышедших из лагеря 8.515 солдат. Потери наших частей: 1 убитый, 5 раненых. Мятежников — 8 убитых, 44 раненых. Среди французов были лишь две случайные жертвы: один убитый и один раненый; оба — почтальоны, сбившиеся с дороги и попавшие в полосу попадания пуль мятежников. Таким образом, куртинский мятеж был ликвидирован нашими войсками без какого-либо активного участия французских войск. По обезоружении среди мятежников был произведён 81 арест. По выделении арестованных из остальной массы мятежников были сформированы особые безоружные маршевые роты, из коих две, составленные из особенно беспокойных элементов, выделены и отправлены в Бурд-Лаотие, другая — на Ильд-Экс, остальные оставлены в лагере Лакуртин для выяснения виновных и степени их ответственности. Распоряжением представителя Временного правительства военным комиссаром образована особая следственная комиссия».
После этого победители хладнокровно расстреляли свыше 200 восставших.
РЕЧЬ ТЕРЕЩЕНКО(
Выдержки)
«…Вопросы обороны и внешней политики тесно связаны между собой… Таким образом, если вопросы национальной обороны вы считаете необходимым обсуждать при закрытых дверях, то иногда нам приходится соблюдать такую же тайну и в вопросах внешней политики…
Работа германской дипломатии определённо идёт в направлении воздействия на общественное мнение… Поэтому заявления руководителей крупных демократических организаций, которые говорят о возможности или близости революционного конвента и о невозможности зимней кампании, представляют собою величайшую опасность… Всякие такие заявления оплачиваются человеческими жизнями.
Я хочу говорить исключительно с точки зрения государственной целесообразности, т.е. совершенно оставляя в стороне вопросы о чести и достоинстве нашего государства. С точки зрения целесообразности международная политика России должна руководиться правильно понятыми государственными интересами России… Эти интересы говорят, что нельзя нашей родине оставаться одинокой и что та группировка сил, которая в настоящее время создалась, для нас целесообразна… Всё человечество жаждет мира, но в Россия никто не допустит такого мира, который был бы унизителен для неё и нарушил бы государственные интересы нашей родины…».
Оратор указывает, что подобный мир на долгие годы, если не на столетия, задержал бы торжество демократических принципов во всём мире и неизбежно вызвал бы новые войны.
«Все помнят апрельские и майские дни, когда братание на нашем фронте грозило прервать войну путём простого прекращения боевых действий и довести страну до позорного сепаратного мира… Какие усилия потребовались тогда для того, чтобы заставить фронтовые солдатские массы понять, что не этим путём должно Российское государство закончить войну и обеспечить свои интересы…»
Далее Терещенко говорит об изумительном действии июньского наступления, о том, какой вес оно придало за границей всякому слову русских послов, о том, какое отчаяние распространили в Германии русские победы. Затем он рассказывает о разочаровании, каким сопровождалось в союзных странах поражение русской армии.
«Что до российского правительства, то оно твёрдо держится апрельской формулы: “Мир без аннексий и контрибуций”. Мы считаем необходимым не только провозгласить принцип самоопределения народов, но и отказаться от империалистических целей…»
Германия беспрерывно делает попытки заключить мир. В Германии говорят только о мире. Немцы знают, что добиться победы они не могут.
«Я отвергаю все упреки, делаемые правительству в том, что российская внешняя политика недостаточно ясно говорит о целях войны…
Если возникает вопрос о том, какие цели преследуют союзники, то прежде необходимо спросить, на каких целях сошлись центральные державы…
Часто приходится слышать требования, чтобы мы опубликовали все подробности договоров между союзниками; но все забывают, что мы до сих пор не знаем тех договоров, которыми связаны центральные державы…»
Терещенко утверждает, что Германия явно стремится отделить Россию от Запада рядом мелких буферных государств.
«Мы должны обратить самое напряжённое внимание на эту тенденцию, пытающуюся нанести удар самым жизненным интересам России…
И неужели российская демократия, начертавшая на своём знамени право народов на распоряжение своей судьбой, — неужели она и впредь допустит угнетение самых культурных народов, совершаемое Австро-Венгрией?!
Тот, кто боится, что союзники попытаются воспользоваться нашим затруднительным положением, чтобы заставить нас взять на себя слишком большую часть военных тягот и чтобы разрешить вопросы мира за наш счёт, находится в глубочайшем заблуждении… Наш враг смотрит на Россию, как на рынок для сбыта своих продуктов. С прекращением войны мы оказались бы в очень слабом положении; границы наши оказались бы открытыми для потока германских товаров, которые на долгие годы задержали бы развитие нашей промышленности. Против такого положения дел необходимо принять решительные меры…
Я заявляю прямо и открыто: соотношение сил, связывающее нас с союзниками, благоприятно для интересов России. Поэтому очень важно, чтобы наши взгляды по вопросам войны и мира находились в возможно точном и ясном соответствии с точкой зрения союзников по тем же вопросам… Во избежание всяких недоразумений я должен прямо заявить, что на Парижской конференции Россия должна выражать единую точку зрения…»
Оратор не стал комментировать скобелевского наказа, но зато он сослался на только что опубликованный в Стокгольме манифест германо-скандинавского комитета. Этот манифест требовал автономии для Литвы и Латвии; «Но, — заявил Терещенко, — это явно невозможно, ибо Россия не может обойтись без незамерзающих портов на Балтийском море…
В этом пункте вопросы внешней политики тесно связываются с вопросами политики внутренней, ибо если бы у нас существовало сильное чувство единства всей великой России, то мы не были бы свидетелями повсеместных и повторяющихся манифестаций, говорящих о желании различных народов отложиться от центрального правительства… Подобный сепаратизм противоречит интересам России, и русские делегаты не могут поддерживать его…»
БРИТАНСКИЙ ФЛОТ (и т.д.)
Во время морской битвы в Рижском заливе не только большевики, но и сами министры Временного правительства считали, что британский флот покинул Балтийское море с определённым умыслом и что этот его поступок был выражением позиции, часто и открыто излагавшейся в английской прессе и полуофициально высказывавшейся английскими представителями в России: «С Россией кончено, с ней больше не стоит возиться…».
