Мег вскрикнула, ибо Фентон стоял широко расставив руки с незащищенной грудью. Но он успел отскочить вправо так стремительно, что его шпага зазвенела о каменный зубец. Острие шпаги Дюрока проткнуло левую сторону его рубашки. Фентон почувствовал, как холод клинка ожег ему бок.
И затем ловушка захлопнулась.
Левая рука Фентона рванулась вниз. Когда чашечка рапиры Дюрока оказалась между его левой рукой и боком, Фентон зажал ее рукой, одновременно подняв свою шпагу и опустив клинок вертикально внутрь выпуклой дужки. В результате шпага Дюрока оказалась прочно запертой — выдернуть ее он не мог.
Мнимый француз осознал это слишком поздно. Внезапно отведя в сторону левую руку, Фентон с силой рванул правую руку, державшую шпагу, вправо. Дюрок, клинок рапиры которого был направлен вперед по горизонтали, естественно, не мог выдержать этого мощного рывка. Впрочем, это вообще было не в человеческих силах. Шпага Дюрока вылетела из его пальцев, взвилась над каменными зубцами в лунном сиянии и упала в реку.
— Здесь Дьявол в бархате, сэр! — совсем близко прозвучал голос снизу. — Полюбуйтесь-ка, что он проделал!
— Заключенный, стойте и сдавайтесь! — послышался властный голос офицера.
На широкой дорожке между стенами загремели быстрые шаги. Пламя факелов, шипя, взвилось вверх.
Готовясь нанести противнику последний удар, Фентон взглянул в ошеломленные и испуганные глаза Дюрока, знаменитого по всей Европе бретера, и не смог этого сделать. Его рука, державшая шпагу, дрогнула. Дюрок, неправильно поняв его взгляд, повернулся и бросился бежать. Сунув нетвердыми пальцами в ножны окровавленный клинок, Фентон увидел, что Мег стоит в четырех футах от него, положив руку на каменный зубец.
— Лезь наверх и прыгай! — прокаркал Фентон, который едва мог говорить.
Без колебаний и посторонней помощи Мег влезла на стену и спрыгнула вниз. Он услышал всплеск воды.
Раздался лязг железа, когда отодвигали засовы с двери, ведущей в камеру Фентона с винтовой лестницы в Средней башне. В отверстиях замелькали огни факелов. Фентон бросился к двери, выходящей из камеры на дорожку для часовых, и закрыл наружные засовы.
Обернувшись, он услышал:
— Из Средней башни принесли мушкеты, сэр!
— Отлично! Станьте вдоль дорожки! Вот так! Можете стрелять, если он… Заключенный! Остановитесь и сдавайтесь!
— Подойдите и попробуйте взять меня! — прохрипел Фентон.
Дорожка казалась ему лабиринтом факелов, слепящих глаза. Свет пригвоздил его, как насекомое к стене. Двое гвардейцев с обнаженными шпагами и в съехавших набок париках поднимались по ступенькам к каменным зубцам у башни Святого Фомы.
Фентон повернулся спиной к дорожке и вскочил в промежуток между двумя зубцами. Снизу донесся звук, похожий скорее на взрыв, чем на мушкетный выстрел. В тот момент, когда пуля из тяжелого мушкета врезалась в зубец на расстоянии дюжины футов, он бросился в воду.
Фентон слишком поздно вспомнил о том, что причал с орудийной батареей построен чересчур близко к стене, чтобы прыгать с такой высоты. Это пришло ему в голову, когда причал стремительно приближался к нему. В результате он сломал о край причала каблук башмака и ободрал лодыжку, после чего, ударившись о поверхность воды, погрузился в ее грязные глубины, словно оглушенный ледяным молотком.
Сильные руки вынесли его на поверхность. Ударившись плечом о пиллерс причала, «Фентон поплыл вперед, избегая препятствий и мусора. Прилив был еще слабым, и течение оказалось менее сильным, чем выглядело сверху.
Сбросив оба башмака, Фентон поплыл кролем от причала по освещенной луной воде со скоростью, которую сделали возможной его теперешние двадцать шесть лет. Впереди он заметил белое пятно — Мег плыла к двум зеленым огням корабля. Это зрелище наполнило его сердце радостью.
Холодный ветер, казалось, начал менять направление. Прибавив скорость, Фентон приподнял голову, чтобы вдохнуть воздух, и в этот момент пуля ударила по воде и запрыгала вперед. Со стены Тауэра донесся грохот мушкетного залпа.
— Ныряй! — крикнул или, вернее, попытался крикнуть Фентон Мег.
Он сам глубоко нырнул. Течение мягко подхватило его, но Фентон плыл вперед несколько минут, так что его легкие едва не разорвались. Высунув голову и стряхивая волосы с глаз, он рискнул взглянуть назад.
Мушкетный огонь прекратился. Но горящие запальные фитили, шнуры которых были обмотаны вокруг рук несущих их солдат, двигались среди батареи причала.
Фентон посмотрел вперед.
Линейный корабль» Принц Руперт» вырисовывался на фоне ночного неба уже на совсем близком расстоянии. Покачивающиеся на реях фонари освещали ряд пушек на верхней орудийной палубе. Корма тоже была освещена. На грот-мачте развевался королевский штандарт.
Коренастый мужчина в парике, опирающийся на поручни кормового квартердека и другой рукой держащий у рта рупор, крикнул раскатистым басом, гулко прозвучавшим над водой:
— Они собираются палить по королевскому кораблю? Эй, канонир, если увидишь, что фитиль подносят к пушке, заряди орудие двадцатифунтовым ядром!
На шкафуте «Принца Руперта» затопало множество босых ног, на фоне фонарей суетились тени. Шторм-трап с деревянными ступеньками ударился о борт и спустился ближе к воде.
Далеко позади мерцающий пушечный фитиль остановился в воздухе, словно по приказу со стены Тауэра. Через несколько секунд Мег вылезла из воды и стала, покачиваясь, карабкаться по шторм-трапу с прижатыми к голове мокрыми волосами и в мокрой одежде, пока уставившийся на нее матрос не подал ей руку.
Над Фентоном также нависли изогнутый борт и серые паруса корабля. Поймав трап, он начал карабкаться наверх. Теперь его сердце и душа обрели покой. Несмотря ни на что, он нашел в этом столетии то, что искал. Лидия, как бы он ни любил ее, была романтическим идеалом, который скоро должен потускнеть. А Мег, несмотря на все ее недостатки, принадлежала ему с самого начала.
— Мы победили дьявола, — промолвил Фентон, — и изменили историю!
Шпага работы Клеменса Хорнна все еще болталась на его бедре, когда он поднимался навстречу своему спасению.
Примечания автора для любознательных
Личность Карла II
«Король Англии, — писал французский посол Баррийон Людовику XIV, — обладает столь скрытным характером, в котором так трудно разобраться, что может обмануть самых проницательных». (Баррийон — Людовику, 9 — 19 сентября 1680 г., Дэлримпл, стр. 204). «Король, — заявлял в приватной беседе выдающийся юрист сэр Франсис Норт, — понимает в иностранных делах лучше всех своих советников, вместе взятых». (Роджер Норт. «Жизнь лорда Гилфорда», издание 1816 г., стр. 181). «Он так умен, — замечает сэр Джон Рерсби в своих» Мемуарах «, — что вы никогда не можете догадаться о его намерениях». Так говорят некоторые из современников Карла II, знавших его.
«Письма, речи и заявления Карла И», собранные и изданные мистером Артуром Брайентом в 1935 году, демонстрируют ум и здравомыслие короля, так же как и его политику. Молодому Томасу Брюсу, ставшему позднее графом Эйлсбери, Карл сказал следующее: «Черт возьми, они окружили меня своими людьми, и все равно ничего не узнают!» (Эйлсбери. «Мемуары», издание 1890 г., стр. 112).
Целями Карла были сохранение стабильности в королевстве, обеспечение законности престолонаследия и недопущение своего повторного изгнания. Труды таких позднейших историков, как сэр Джон Поллок, мистер Артур Брайент, мистер Сирил Хьюз Хартманн, начисто опровергают гротескную пародию на короля, которая долгое время присутствовала в школьных учебниках, и которую ныне никто не принимает всерьез.
Причины такой трактовки в учебниках нетрудно понять. При жизни Карла партия двора стала известна как партия тори136, а партия Шафтсбери — как партия вигов. В течение викторианской эпохи все исторические труды были написаны, главным образом, вигами. А историки-виги, особенно Маколи137, не жаловали короля, поддерживавшего монархические принципы с таким опытом, как это делал Карл II.
Пользуясь такими источниками, как «Мемуары графа Граммона» Энтони Хэмилтона, «Дневник» Джона Эвелина, «Дневник» Сэмьюэла Пеписа (все они доступны во многих изданиях), виги опирались на анекдоты, которые честный Пепис черпал через третьи или четвертые руки у королевского цирюльника, и пытались изобразить Карла II как бабника и дурака. Бабником он был вне всякого сомнения, и народ любил его за это. «Бог, — говорил Карл, — не станет проклинать человека за маленькие греховные •развлечения на стороне». Доктор (позднее епископ) Бернет отмечал, что иногда король бывал тронут до глубины души. (Гилберт Бернет. «История моего времени», издание 1833 г., стр. 23). Однако историки-виги проявили чудеса ловкости, годами изображая глупцом короля, бывшего одним из самых проницательных людей в Европе.
