Ночью Шубин проснулся от холода. Печка потухла и остыла, он снова растопил ее, стараясь не разбудить жену, спавшую на соседней кровати, откинул полог, вылез из юрты помочиться и обомлел. Мела метель, с невидимого неба струями текла снежная крупа. Погода переменилась внезапно, как часто бывает в Монголии в конце сентября. У монголов не четыре времени года, а пять, осени нет, зато есть три разных лета. За последним из них сразу наступает зима.
Автомобильная стоянка находилась возле ограды. Издали Шубин с трудом различил силуэт засыпанной снегом «хонды». Баатар спал в ней, как медведь в берлоге. По совести, следовало увести его в юрту, все равно в такую погоду непрофессиональные воры на дело не ходят, но до стоянки было метров сто, не хотелось тащиться туда в трусах и майке. Шубин решил, что черт с ним – замерзнет, сам придет.
В юрте он до отказа набил печку дровами, взял со свободной кровати еще одно одеяло и снова лег. Жена в двух свитерах спала как убитая, не реагируя ни на бряканье заслонки, ни на гудение рвущегося к небу пламени. При таком ветре тяга была отличная.
Под тремя одеялами удалось проспать до утра. Когда проснулся, в дырке вокруг трубы голубело ясное небо. Метель прекратилась. Жена лежала в постели, изучая карту Монголии.
– Сходи узнай насчет завтрака, – попросила она.
Шубин оделся и по пути в столовую завернул на стоянку. Лобовое стекло «хонды» оказалось почти чистым, значит, под утро Баатар включал «дворники». Видно было, что он спит, сидя за рулем и как-то странно отвалив голову набок.
Вдруг сделалась очевидной неестественность его позы. Тело по-неживому вывернуто, скрюченная шея не держит голову. В панике Шубин ладонью замолотил по стеклу, одновременно со всей силы дергая ручку дверцы. Баатар открыл глаза, увидел над собой его лицо и заулыбался непослушным спросонья ртом. Шубин испытал такое облегчение, будто воскресил его из мертвых.
После завтрака жена уселась перед зеркалом, достала косметичку и минут двадцать приводила себя в порядок. Шубин с Баатаром ждали ее возле юрты. За это время к монастырю подкатил автобус с немецкими туристами. Они, видимо, ехали всю ночь, плохо спали и вяло тянулись к воротам, то и дело сбивая снег с ботинок, словно так им будет легче идти. Большая часть экипирована была явно не по погоде. Это вселяло надежду, что надолго их не хватит, удастся побродить по монастырю в одиночестве. Голландцы, как сообщил Баатар, с утра отбыли обратно в Улан-Батор.
– Тут один бизнесмен есть, – кивнул он в сторону Хар-Хорина, раскинувшегося слева от них россыпью рубероидных и шиферных крыш. – Тоже красной икрой интересуется. Я с ним сейчас говорил.
– Про икру?
– Про мою карту. В прошлый раз он мне пятьдесят долларов за нее давал. Теперь сто дает.
– Отдашь за сотню?
Баатар качнул головой как человек, поставленный перед нелегким выбором.
– Не знаю. До вечера думать буду.
Наконец жена соизволила выйти из юрты. На ней была финская куртка на синтепоне и кожаная шапка монгольского цирика со свисающим сзади лисьим хвостом, купленная в сувенирном отделе улан-баторского ЦУМа. От приобретения не оскорбляющих землю сапог с загнутыми носами Шубин сумел ее удержать. В приступах расточительства она осыпала его и себя ворохами ненужных тряпок, потом все это воспринималось как морок и помутнение рассудка, оборачивалось слезами, попытками сдать покупки обратно в магазин и переходило в режим такой же бессмысленной экономии с отказом от всего способного доставить им удовольствие. Они так тяжело выкарабкивались из бедности, что на шестом десятке жена заново училась обращению с деньгами. Она панически боялась их тратить, но в то же время знала, что этого зверя, стерегущего семейный покой, нужно иногда выпускать на волю, чтобы не взбесился и не покусал хозяев.
Шубину не терпелось увидеть, какое впечатление произведет на нее Эрдене-Дзу при солнечном свете. Вчера он едва проступал из темноты, а сейчас открылся во всем своем великолепии.
Сразу за дорогой, разделяющей владения двух братьев, сто восемь соединенных невысокой стеной белоснежных субурганов с мощными квадратными основаниями, длинными шпилями и вспыхивающими на солнце навершьями уходили в обе стороны от центральных ворот. Они казались цепью фантастических крепостных башен. За ними виднелись припорошенные снежком кровли храмов.
Было чуть ниже нуля, снег не таял, но с возвышенностей и открытых мест его уже сдуло ветром. К утру ветер переменил направление и порывами налетал с юга. Начинала шуметь сухая трава, становилось теплее и вместе с этим эфемерным теплом охватывало молодое, забытое чувство предельной полноты жизни. Все, что в ней было не так, как хотел бы Шубин, затмевалось восторгом этой минуты.
– Да-а! – благоговейно прошептала жена и в благодарность за то, что он все-таки привез ее сюда, хотя она, дура, думала остаться в «Нюхте», чмокнула его в щеку.
Мимо, оживленно переговариваясь, прошли двое пожилых монголов с темными морщинистыми лицами, одетые в синие дэли с оранжевыми, как положено мужчинам, поясами. О чем они говорят, Шубин не понимал, но слышал, что по-монгольски.
– Китайцы, – вслед им констатировал Баатар.
– А похожи на монголов, – сказала жена.
– Потому что давно у нас живут, лет сто или больше. Имена у них монгольские, говорят по-нашему. Многие даже китайского языка не знают.
– Ты их легко отличаешь? – спросил Шубин.
– Легко. Мы умеем.
– По лицам?
– Нет, в них монгольской крови много. По лицам не отличишь.
– А как?
– По зубам, – объяснил Баатар.
Он остался сторожить свою «хонду», а Шубин с женой двинулись через дорогу, стараясь не смотреть на заборы и унылые бараки слева от монастыря. Там начинался Хар-Хорин. По здешним понятиям этот убогий поселок городского типа считался крупным административным центром, в газетах постоянно поднимался вопрос о переносе сюда столицы из Улан-Батора. Тотальное возвращение к заветам предков стояло на повестке дня, идея устранить разрыв между монгольской государственностью и главной национальной святыней успела проникнуть в массы. Нынешний президент включил ее в свою предвыборную программу, но пока дело не шло дальше разговоров о разработке генерального плана будущей столицы. Как всегда, все упиралось в финансы.
Под стеной с субурганами стоял туристский автобус, водитель через шланг отливал бензин в ведро, которое держал гололобый лама в багровой монашеской курме. Немцы уже разбрелись по территории, но кое-кто задержался в проеме ворот. Под их черепичной крышей расположились торговцы сувенирами. Чтобы попасть в монастырь, нужно было пройти между двумя шеренгами длиной метров по пять каждая. В сезон они наверняка были длиннее.
Шубин взял курс на правую. Сувенирные развалы завораживали его едва ли не больше, чем сами достопримечательности. Жена знала за ним эту слабость и приготовилась ей противостоять.
– Пойдем, потом посмотришь, – сказала она как бы рассеянно.
Он огрызнулся:
– Почему всегда – потом?
– Не всегда, не ври.
– Практически всегда.
– Хорошо, – смирилась жена, – посмотри, только, пожалуйста, ничего не покупай.
– Почему?
– Потому что это глупость – покупать у первых попавшихся. Дальше будет то же самое, но дешевле.
Тут она была права, и Шубин не стал спорить.
Продавцы стояли или сидели на корточках над кусками полиэтилена, расстеленными на земле и прижатыми по углам камешками, чтобы не хлопали на ветру. То, что на них лежало, Шубин множество раз видел в других местах и легко дал увести себя от этих сокровищ.
Слева за воротами сгрудились монастырские здания. Он начал показывать их жене. Вон то, небольшое, в китайском стиле, – это Западный храм, триста лет назад построенный Абатай-ханом, который и прикатил сюда из Тибета колесо учения. За ним – Средний, более поздний, но с уникальным вторым этажом, изображающим лес и горы, там в пещерах и в дуплах деревьев сидят отлитые из бронзы великие проповедники желтой религии. Дальше – трехэтажный тибетский Лавран с плоской крышей.
Правее глазу не на чем было остановиться. Там царила абсолютная пустота, вдали очерченная все той же линией сливающихся с заснеженным полем субурганов. Ровная, безжизненная белизна этого пространства нарушалась только обнажившейся на пригорках землей, светло-желтыми островками иссохшего ковыля и беспорядочно разбросанными повсюду пористыми серыми камнями. Некоторые сохранили следы приданной им формы, но большинство ничем не обнаруживало тот факт, что когда-то с ними имели дело каменотесы.
Семь столетий назад здесь блистал прославленный в веках и народах Тумэн-Амалган – дворец Десяти Тысяч Благословений, резиденция Чингисхана и Угэдэя. Потрясатель вселенной повелел воздвигнуть его на своей малой родине, в Приорхонье, где простирались отцовские кочевья. Из дерева, камня и обожженной глины китайские мастера сотворили чудо. Тумэн-Амалган восхищал и вселял трепет, подавлял мощью, но и внушал мысль о том, что подобная красота не может таить в себе зло. Дворец имел форму прямоугольника, его своды поддерживали шестьдесят четыре колонны из цельных стволов хангайской лиственницы, покрытые резьбой, ярко раскрашенные и укрепленные в базах черного гранита. Многоярусные кровли устилала черепица, облитая зеленой и красной глазурью, крышу венчали изваяния львов и драконов. Они тем щедрее ниспосылали богатство и долгоденствие, чем выше их возносили над землей.
