сыщику, и с Трубкиным встречаться?.. Мне на Стрелку… Пусть спит. И я рядышком. Разбужу его, а он меня утром на машине подбросит. Вот и успеем кругом. Трубкин-то раньше десяти не заявится. — Кинул мрачный взгляд на оставшуюся водку в бутылку, вылил до капли в свой стакан, выпил, утёрся рукавом и побрёл к дивану: — Не проспать бы…
ХV
У больницы они всё же расстались. Странников, кивнув Ковригину, остановил машину.
— Вылезай, Григорий Иванович, — скомандовал он артисту, подавая руку. — Добежишь дальше сам. Негоже, чтобы секретарь губкома с тобой раскатывал да подвозил. Что народ на обваловке подумает?
— И на том спасибо, — махнул рукой Зотов, не огорчаясь, соскочил на землю. — Привет там Турину.
— Поправляется Василий Евлампиевич, — улыбнулся Ковригин, разворачивая автомобиль на пустынной дороге.
— А тебе откуда известно? — Странников даже вздрогнул.
— Ребята вчера сказали в гараже, ну я ночью и смотался к нему. Пропустили, документик-то всё храню, — и он показал из нагрудного кармана краешек красного удостоверения.
— Назад вернуться душа болит?
— Как прикажете.
— Служи, боец, — хлопнул его по плечу секретарь. — Здесь пока твоё место.
В больнице ещё спали, и Странникову пришлось несколько раз нервно нажимать на звонок у двери. Суетилась напуганная старушка, расспрашивала, пока ему не надоело, он оттеснил её плечом, но бежала уже дежурная сестра, узнав, ойкнула, покраснела, провожала до самой палаты.
Турин лежал один, хотя рядом пустовала прибранная койка.
— Оставьте нас, — ещё в дверях распорядился Странников и протянул руку приподнявшему голову Турину.
Выбритая до блеска голова наполовину в бинтах, глаза с тёмными кругами, но знакомая улыбка, удивлённая немым вопросом.
— Как же тебя угораздило? — не видя его рук, опустил и свою секретарь. — Я уж и не знаю, можно до тебя дотронуться?
— Лучше не надо, — продолжал тот виновато улыбаться.
— Сяду рядом? — примостился он в ногах. — Извини. Я без подарков.
— Да что вы, Василий Петрович! Благодарю за визит.
— Я ведь и не знал ничего! — зашумел он. — С наводнением закрутился. Вчера Задов сообщил.
Вошла женщина. Странников обернулся. Она поздоровалась, задержала на нём взгляд. Смутилась, заторопилась уходить:
— Я попозже с уколами, Васенька.
И исчезла, тихо затворив за собой дверь.
— Кто?
— Сестричка.
— Не похожа.
— У вас глаз острый, Василий Петрович, — улыбался Турин. — Знакомая моя. Разрешили ей в порядке исключения за мной присматривать, как себя вспомнил.
— Было и такое?
— Всё было. Страшное позади.
— Как сейчас?
— Надоедаю уже доктору.
— Ну?
— О выписке пока и слушать не желает.
— Ты толком расскажи, что произошло.
— Писали в газетах.
— Кроме своих приказов ничего в руках не держал. Кстати, вчера на митинге про оружие спрашивали. Председатели районных троек, особенно в сельских, где населённые пункты затоплены, натыкаются на мародёров. На лодках разъезжают, скот, имущество брошенное грабят. Хорошо, если натыкаются на вашего сотрудника, но часто один на один оказываются с бандитами. А их баграми да вёслами не одолеть. Ты бы выдал распоряжение вооружить наших. Я проконтролирую, кому можно вручить, а кто обойдётся.
— Пусть начальник охраны гарнизона распорядится…
— Да нет у него свободного оружия. Всё, что имелось, уже на руках. Он по секрету поделился, что у тебя должно быть отобранное у бандитов.
— Это вещественные доказательства. Нельзя.
— Формалист ты! Я же не себе прошу, у меня имеется. Я для общего дела. И не вижу здесь никаких серьёзных нарушений. После наводнения каждый возвратит.
— А убьют кого из этих пушек?
— Разберёшься. Если по делу, так правильно, а нет, сам отвечать будет, дурачок. Я, как председатель губернской тройки, приказ бы подписал, а?..
— Читаю я ваши приказы, — кивнул Турин на груду газет на полу возле койки. — Регулярно Маргарита Львовна поставляет.
— Маргарита? Хороша баба. Кем, говоришь, она тебе доводится?
— А никем. Артистка. К вашему Задову, кстати, петь в театр приехала. Он и пригласил.
— Вот как! Паразит!.. Вчера ни слова не сказал.
— Она ему тоже приглянулась. Круги возле неё описывал, — хмыкнул Турин, но глаза не смеялись, а зорко следили за Странниковым, стараясь не упустить ни слова, ни жеста.
— Ничего не пойму! Как она в больницу-то угодила, если в театр приехала? От Задова так просто… — Секретарь передумал завершать свою мысль, отвернулся. — Он за своими присматривает.
— Тут клубок целый, — улыбнулся опять Турин. — Вылечусь, выпишусь, обязательно всё растолкую, Василий Петрович, если интерес не остынет.
— Интерес? Ты про что?
Турин дёрнулся и застонал.
— Ухожу, ухожу, — приподнялся Странников с койки. — Понимаю. Не до меня тебе. Выздоравливай.
— Вы только у других не расспрашивайте, — пересиливая боль, поморщился Турин и совсем тихо добавил: — Сам всё расскажу про эту женщину. Случайно она оказалась в этой истории со стрельбой. И не виновата ни в чём.
— Хорошо, хорошо, — попятился к двери Странников. — Ты выздоравливай. На ноги встанешь, тогда ко мне. Жду. Позарез нужен. — И позвал погромче: — Сестричка, Маргарита Львовна!
Она вошла тут же, словно за дверью и дожидалась. Бросилась к Турину, но столкнулась с ним. Будто искра пробежала по обоим; не сводил с них глаз Турин — сторониться друг друга они явно не собирались, так и стояли, будто склеенные, глаза в глаза.
Первой опомнилась Серафима, румянец на щеках прикрыла платочком, на шаг отступила:
— Извините покорно…
— Это вы меня, — шагнул к двери Странников.
И они расстались, не задумываясь и не догадываясь, что скоро странным образом сведёт их судьба снова и оставит в их жизни не след даже, а огромную болезненную борозду навеки…
I
Снилось, что он тонет.
Захлёбываясь холодной горькой водой, задыхаясь, он будто погружался в тёмную муть глубокого, заглатывающего его дна, но закашлялся, поперхнувшись, выплюнул действительно заливавшую открытый рот воду, перевернулся на живот… И проснулся.
В предрассветных сумерках молнии одна за другой терзали небо, глушил, раскатываясь раз за разом, гром, палатку свалил бушующий ветер и заливал хлеставший дождь. С трудом продрав глаза, Ковригин огляделся, попытался подняться, но укрепиться удалось лишь на четвереньках. Он повертел головой, хрустя позвонками, его покачивало и тошнило, перед глазами бегали мушки, стискивала виски невыносимая боль — вчерашнее, теперь уже второе, застолье без конца и края сказывалось и на нём вроде привыкшему ко всякому.
Под разбросанной палаткой кто-то шевелился ещё, не подавая голоса. Ковригин с трудом сумел сесть, дотянуться до брезента, откинуть — голая женщина, зябко съёжилась, забурчала во сне, недовольно забираясь в
