Шведов тоже, тяжело и неуклюже, спрыгнул на землю, сразу же закашлялся до слез.
- Слазьте, мужики, передохнем чуток, пока парни подымят.
- А ты, Иван Петрович, никогда табачком не баловался? - спросил Новиков.
- Было по молодости, но когда на копи пошел, то эта дурь быстро отстала, - прокашлявшись и вытерев рот грязным бумазейным платком, извлеченным из кармана порыжелых кавалерийских галифе, ответствовал Шведов. - Угольная пыль да крошка так тебя за смену накурят, что другого зелья не надобно. На, глянь, антрацитова чернота въелась - пемзой не отодрать, поди таково же и в нутрях.
Шведов протянул к Новикову мозолистые ладони-лопаты с черной сеткой трещинок. Огромные руки Шведова, словно живущие отдельно от его нескладной, худой и долговязой фигуры, состоящей, как казалось, только из переплетенных жил, бросились Новикову в глаза еще при их первой встрече.
А встреча эта была для Новикова даром небесным. К тому времени он уже седьмой год гнил за колючей проволокой - как бывшая «белогвардейская сволочь». Под штыками выводили на лесоповал, вечером загоняли обратно в сырые щелястые бараки, кишевшие вшами. К тому же, год назад побывавшая в лагере важная комиссия постановила, что не достиг заключенный Новиков той степени социального исправления, которая позволила бы «закоренелому контрреволюционному элементу» выйти на свободу. И Новиков понял: тут он и сдохнет.
Оказалось, поспешил заточковать свою судьбу. В феврале двадцать седьмого в лагере появились двое незнакомцев. Это и были долговязый Шведов и рябой коротыш Дорожный, комиссары новой красной власти. С большими, как оказалось, полномочиями. И касались эти полномочия исключительно его, Новикова!
Вызвали комиссары зэка Новикова, дошедшего до «восковой спелости покойника», и без выкрутасов предложили ему поработать на новую власть. Хорошо изучили комиссары дела в бывшей золотой компании Кузнецова, а главное - прознали откуда-то про деминское золото.
Из-за него и приехали за Новиковым. Мол, так и так, выводишь на месторождение, которое край как необходимо пролетарскому государству, а за это тебе - полная амнистия и даже трудоустройство по специальности.
Надо ли говорить, что размышлял Новиков над предложением комиссаров ровно столько, сколько дымила папироска Дорожного.
И вот снарядилась полтора месяца назад маленькая горная разведка: оба комиссара и Новиков. А в качестве рабочих - двое старых его знакомых, с которыми уже довелось ему побывать в Тункинских гольцах. Семь лет назад.
НОВИКОВ экспедицию вывел точно. Не то, что до гражданской они со Шнеллем блукали. Надо ли говорить о комиссарской реакции на увиденное.
Четыре дня Шведов и Дорожный гоняли Новикова и обоих рабочих по кручам над водопадом и окрестностям: обмеряли жилу, проводили топографические засечки. Еще полторы недели долбили пробные шурфы и собирали образцы породы.
Наконец, максимально нагрузив находками вьючных лошадей, тронулись в обратный путь. Отдельно, в переметных сумах, Шведов и Дорожный везли больше двух пудов самородного золота - все то, что насобирала «разведка» в озерце под водопадом и удалось отколоть от выходов золотой жилы на скальной стене. Когда бы еще скалолазная снасть была да горноегерские навыки!..
На обратной дороге, оглушенные увиденным и обилием найденного, оба рабочих, до этого говоруны и любители всяких побасенок, почти все время молчали. Зато необычайное оживление овладело Шведовым и Дорожным. Их буквально распирало от радости.
Причины этой радости, а комиссары их не скрывали, для Новикова казались дикими. Он не мог найти в поведении и восторженных суждениях Шведова и Дорожного хотя бы проблеска той неуправляемой самосознанием алчности, которая, казалось, всегда, когда дело шло о золоте, охватывала тех, кто добрался до желтого металла.
Новиков помнил, как сверкали глаза бывшего его хозяина Кузнецова, уж на что пресыщенного видом золотых самородков. Или тот же Шнелль. А «вашбродь» Горлов? Как не крутила жандармского подполковника судьба, но с затаенной своей мечтой жил в обнимку.
НА БУХНУВШИЙ выстрел сбежались все. Взъерошенные и взбудораженные. Большинство закемарили, лишь только Новиков объявил привал, и теперь, вырванные из сладкого сонного царства, ошалело крутили башками и таращили зенки.
- Ты чо, блядина старая, наделал? - морщась, как от зубной боли, повторял Новиков, сверля глазами переминающегося с ноги на ногу Назара. - Защитничек хренов. И чо мы теперь? Куда без него за кордоном, образина?
- А каво, начальник, вышло-то? - тронул за плечо Новикова юркий и любопытный Ваньча Ширинкин, кося глаза на лежащее тело.
- Да иди ты на хрен! - заревел Новиков, выматерился многоэтажной тирадой, быстро поднял валявшийся под ногами револьвер убитого подполковника, засунул его в карман ватника. - Сидите тут тихо! Я по ручью пройдусь. За старшего - Брязгин. Брязгин, мать твою ети, слыхал?! Давай.
Отойдя с десяток шагов Новиков помедлил, потом обернулся и прокричал:
- Назар! Прибери за собой! Да по-христиански все сделайте, уроды! Я - не более часа.
И скрылся в кустах.
Бывший казачий урядник Брязгин, низкорослый и худой, поскреб заросшую густой рыжей щетиной щеку, недовольно глянул на разглядывающих из-за его спины труп братьев Леоновых.
- Чево зенки вылупили? Назару на подмогу - марш!
- Дык. я кулеш собрался. - старший Леонов ткнул руками в сторону костра.
- Куле-еш, ядрить-тя! - зло передразнил Брязгин. - Без тебя стряпух хватат! Ваньча! Ваньча, ядрить-тя, иди на варево! А вам - что сказано! Путинцев, бери энтих вахламонов да выкопайте яму где- нибудь. И не мельчите! Щоб водой не вымыло и зверье не разрыло. Давай шибче, ядрить-тя!..
Могилу Горлову рыли долго. Место выбрали на бугорке с парой молодых сосенок, саженях в десяти от ручья. Плохо поддавалась дресва - переплетенная корнями лесная земля, набитая мелким камнем.
Матерясь сквозь зубы, отплевываясь от мошки, клубом вьющейся над вспотевшими спинами и нагло лезшей в глаза, нос, в рот, Петька и Леха Леоновы ржавым широким японским тесаком, выщербленной шашкой долбили дресву, выгребая землю и камни из ямы руками. Поначалу вдвоем, потом, устав, стали чередоваться.
А Назар Путинцев завалил рослую сосенку, очистил топором от веток и коры, обкорнал тонкую верхушку и, разрубив белое бревнышко на две части, устроился у пня мастерить крест, стесывая округлость дерева в подобие бруска.
Плотничал Назар неторопливо, явно получая удовольствие от работы. Поднимет, жмурясь, страшное бородатое лицо к солнцу, замрет на мгновение и опять - тюк-тюк, тюк-тюк.
- Ишь ты. Глянь, Леха, - никакого трепета. Завалил нашего важного охвицерика и - хоть бы хны. Топориком помахивает да на солнышке щерится, - скосился, отгребая от ямы землю, Петька. Взопревший и до ушей вымазанный в земле младший Леонов разогнулся, зыркнул глазами на Путинцева.
- А чо ему! Ужо столь народу постреляли. Одним больше, одним меньше.
- Дурень! То ж в бою! А тута-то.
- Дык, это. Ты ж, Петька, не знашь, каво они там с Новиковым. Можа энтот Горлов тово. Он воопче мутный. Леший их поймет.
- Эт точно. Дворяне сраные! Чево там на уме. Я тебе одно скажу, Леха: ежели ба чево не так, то начальник наш махом ба в приструн Назара сгреб! А он, вишь, спокойнешенько подался.
- Слышь, а куды он?..
- На разведку округи, - назидательно ответил старший Леонов. - Ладно, вылазь, подолблю малость.
Плотничавший Назар их опередил. Крепко примотав поперечную половинку креста к его вертикальной части куском проволоки, которая нашлась в одной из переметных сум, Путинцев подволок крест к яме и прогудел:
- Хорош колупаться. Не на погосте. И так уже глыбоко. Петро, возьми у Макара полог брезентовый, и с мужиками тащыте покойничка. А ты тоже в яме не сиди, - продолжил, уже обращаясь к Лехе, - не на тебя покудова копана. В карманах у вашего благородия пошарь, нащет документа. Хвамилию, имя-очество на кресте вырежем, штоб как полагается.
Леха вылез из ямы, бросил тесак под березку, поплелся к ручью, сполоснуть руки и лицо. Убитого тормошить ему страсть как не хотелось, но Назара он и раньше побаивался, а уж после сегодняшнего. Поди, ослушайся!
Нет, мертвецы на Леху обморочного впечатления не производили. Неприятно, святые угодники, ворочать жмурика, но на то он и покойничек, чтобы беспокойства не причинять. Поболе живых, таких, как этот верзила Назар, остерегаться надобно. Живые - они на разные пакости способны. Иной раз, хоть башку наизнанку выверни, а и не дотумкаешь, по какому интересу или надобности кто-то пакость затеял и исполняет со всем усердием. Навроде навару ему никакого, а, ить, пакостит другим. Для удовольствия личного или уж такова натура людская?.. Иногда Леха думал об этом, но этак, походя.
