Агнесс смотрела на нее с открытым ртом.
— Ушла?
— Ага. Ее кровать была пустой. Нэнси подумала, что она ушла вниз раньше и не разбудила ее нарочно, чтобы Нэнси проспала. Они накануне жутко полаялись, даже подрались. Но вы же видите, что Роуз здесь нет. Это Филипп сказал, что она ушла. Прошлой ночью он видел, как мистер Мэттью все запирал, а сегодня утром, когда он пошел за углем, дверь была открыта.
— Еще повезло, что нас всех не поубивали в постелях, — сухо заметил Филипп.
Агнесс вспомнила про синяк на щеке Роуз. Нэнси и Роуз часто ругались, но она никогда не обращала на это внимания. Надо ли было ей вызнать, что случилось, и заставить девушек помириться? Был ли весь этот хаос ее виной?
— Из-за чего они поссорились? — спросила она.
— Не знаю, миссис Мидоус, — ответила Дорис. — Но орали они ужасно громко.
— Они обе в меня втюрились, — жизнерадостно сообщил Филипп. — Наверняка из-за меня подрались.
Агнесс бросила осуждающий взгляд на буфетную, где из-за полузакрытой двери виднелся профиль Филиппа. Он с демонстративным усердием очищал от грязи подол плаща.
— Мне послышалось, ты сказал, будто не знаешь, где она может быть, — заметила она.
— Она ссорилась из-за меня, но это не значит, что сказала мне, куда собралась.
Не утруждая себя ответом, Агнесс повернулась к Дорис:
— Могла бы додуматься позвать меня раньше. Дорис сглотнула и моргнула, глядя вниз на свои опухшие руки. Грязная прядь волос выбилась из-под плохо пришпиленного чепца и прилипла к блестящему лбу. Она начала дергать край своего фартука ногтями, которые явно могли бы быть почище.
— Я не знала, что делать, мэм. Нэнси сказала, чтобы я не лезла ни к вам, ни к миссис Тули, иначе мы можем попасть в беду. Сказала, что нам надо постараться как можно больше сделать до вашего прихода.
— Нэнси всего лишь горничная, — мрачно сказала Агнесс. — Она не имеет права распоряжаться.
— Не слишком ли вы суровы, миссис Мидоус? — донесся голос Филиппа из буфетной. Затем он обратился к Дорис: — Не обращай на нее внимания, красотка. Я за тебя заступлюсь.
Подбородок Дорис задрожал, а щеки сравнялись цветом с волосами.
— Простите меня, миссис Мидоус. Ведь только после того как я вымыла пол и вычистила горшки, пришёл Джон и сказал, что он не знает, куда все подевались, и если я не разожгу огонь, мне здорово попадет за то, что я знала, что случилось, и ничего не сделала.
Агнесс взяла себя в руки и выдавила улыбку.
— Да, да, — сказала она. — Я вижу, ты сделала все, что могла, хотя было бы лучше, если бы ты сообщила мне, что она исчезла. Так или иначе, потом нам поможет Нэнси.
— Если вам повезет, — пробормотал Филипп, появляясь из буфетной.
Между большим и указательным пальцами он держал ботинки, а плащ перекинул через руку. Он послал Дорис воздушный поцелуй.
— Достаточно, Филипп, — рявкнула Агнесс, забыв про иерархию.
Он добродушно подмигнул ей и, насвистывая, пошел к лестнице черного хода.
Дорис, которой очень хотелось думать, что Филипп подмигнул ей, и которая дорожила его комплиментами, как золотом, сделала реверанс и собралась идти за ним. Агнесс подавила свое раздражение и осторожно попыталась раскочегарить огонь. Филипп дразнился только для того, чтобы все было, как ему хочется. Но какое право он имеет умасливать другую женщину, после того что делал с Роуз в кладовке? Заигрывания и комплименты Филиппа всегда раздражали Агнесс. Ее постоянно удивляло то, что остальные женщины из прислуги его боготворили. Ее мысли вернулись к Роуз. То, что девушка ушла, потрясло ее; но теперь, раздумывая над этим, она сознавала, что в глубине души не была удивлена.
Роуз нанялась на работу к Бланшарам год назад. По ее словам, до этого она работала в лондонском особняке лорда, где было тридцать слуг, включая полдюжины грумов для четырех карет, камергера и четырех прислуг только в детской. Она никогда не говорила, что заставило ее покинуть такое роскошное место ради столь скромного дома на Фостер-лейн, да Агнесс и не спрашивала. Тем не менее, наблюдая за повадками Роуз, она часто думала, что причиной ухода вполне мог быть мужчина. И теперь, когда она сбежала, Агнесс своего мнения не изменила. Скорее всего, какой-нибудь мужчина сманил Роуз, наобещав с воз до небес.
Больше всего Агнесс интересовало, кто этот мужчина и каковы его намерения. Собственный опыт заставлял Агнесс относиться к мужчинам с большим предубеждением. Ее отец был врачом и имел приличный доход. Суровый вдовец относился к единственному ребенку как к своей собственности, разрешая даже с соседскими девушками общаться лишь изредка, не говоря уже о потенциальных поклонниках. Он умер, оставив ей достаточно средств, чтобы жить независимо, но Агнесс хотелось общения, и она поспешила выйти замуж за одного из пациентов отца, обеспеченного торговца мануфактурными товарами. Только после свадьбы она обнаружила, что недомогания и неудачи ее мужа происходят главным образом от его глубокой привязанности к бренди, что после возвращения из таверны его обычно мягкий характер меняется и он начинает размахивать кулаками.
На шестую годовщину их свадьбы, когда ее муж погубил свое дело и истратил большую часть ее наследства, в их несчастливую жизнь вмешалась судьба. После ужина муж решил провести остаток вечера в кабаке «Золотистая болтунья». Когда часы пробили полночь, его случайно толкнула под ребра слишком дружелюбно настроенная официантка, он покачнулся, споткнулся о корзину с дровами и упал прямиком в камин, напоровшись грудью на железный прут.
Агнесс почувствовала облегчение, освободившись от него, но она осталась практически без гроша в кармане и с Питером на руках. И тогда она решила попробовать наняться на работу, чтобы содержать себя и сына. Стряпня всегда была для нее утешением. Достигнув такой значительной должности, как кухарка, Агнесс пришла к странному выводу: для независимой жизни отношения с мужчинами не нужны. Если она будет выполнять свои обязанности, то может быть уверена, что у нее будет крыша над головой, теплая постель и что никогда больше ее не разбудят среди ночи удары кулаком.
Роуз еще не получила такого урока, но Агнесс не сомневалась, что ей придется все это пережить. Она также была почти уверена, что, какие бы обещания тот мужчина ни давал Роуз, они не будут выполнены. Возможно, думала Агнесс со смесью опасения и надежды, Роуз через пару дней вернется.
В половине девятого — с получасовым опозданием — горничная Нэнси постучала в дверь спальни Николаса Бланшара и пожелала ему доброго утра. Она несла корзинку с углем, поверх которого лежали щепки. Поставив корзину у камина, она пошла к окну, отдавая себе отчет в том, что Николас Бланшар следит за ней, как кошка за бабочкой.
В спальне были два больших подъемных окна, выходящих на узкую улицу, камин с искусной деревянной резьбой и потолок с лепниной. Тридцать лет назад, когда Николас заменил в мастерской отца и имел жену, согревавшую его по ночам, комната была увешана дамасским шелком, а на окнах висели занавески с рюшечками. С той поры шелк поблек и выцвел от сырости, а жена умерла, оставив его искать тепло в другом месте.
Нэнси осторожно раздвинула занавески — тяжелая ткань подгнила на солнце и могла рассыпаться в ее руках. Как обычно, Нэнси протерла круглое пятно в запотевшем окне и посмотрела на небо.
— Неплохая погода, сэр. Морозно, но ясно, — сказала она, крепко обхватив свой живот.
Николас что-то буркнул в ответ, а Нэнси вернулась к камину и принялась раздувать угли. Когда пламя начало равномерно потрескивать, она оглянулась на своего хозяина. Николас, заметив ее взгляд, как он это часто делал в последнее время, откинул одеяло и позвал ее. Нэнси отколола чепчик и молча двинулась к нему, чувствуя, что из-за беспокойной ночи ее немного подташнивает и кружится голова.
Все завершилось за несколько минут. Сняв ботинки и распустив лиф, она напряженно легла рядом. Он задрал свою ночную рубашку, забрался на нее и ущипнул за грудь костлявой рукой. Она постаралась не морщиться, хотя грудь в последнее время стала значительно чувствительнее. Она почувствовала, как его небритый подбородок царапает ей щеку; от него и пахло иначе, чем от Филиппа, — табаком, помадой и кларетом, а не потом и элем. Еще через минуту он вошел в нее и начал качаться вверх и вниз. Нэнси молча лежала, глядя в потолок с купидонами и нимфами, обнимающими друг друга, и стараясь не дышать полной грудью, чтобы заглушить охватывающую ее тошноту. Обычно она испытывала благодарность к Николасу за то, что он выделил ее среди других и был к ней благосклонен. Она сохранила большую часть денег, полученных от него, и у нее уже набралось почти десять фунтов. Но теперь все изменилось.
Должна ли она признаться Николасу, что носит его ребенка? Вдруг он откажется от ответственности и уволит ее? Как было бы хорошо, если бы одна из этих нимф вознесла ее высоко и она бы весь день провисела в воздухе без всяких домашних обязанностей, без ребенка в животе и без Николаса, которого нужно ублажать! Что можно сделать, чтобы Филипп стал добрее? Она закрыла глаза и представила себе мир белых облаков, цветов и музыки. Еще через секунду Николас вздрогнул и кончил.
