— Прошу прощения за то, что мы подвергли вас опасности, — на хорошем, беглом английском проговорил он, — не предполагали, что мост так быстро возьмут под охрану. Путь из города по реке казался самым безопасным. Зовите меня Барзани.
— Черт с ней, с опасностью. Ваши люди стреляли в американцев. Как журналист я, конечно, сохраняю нейтралитет, но мои симпатии целиком и полностью на стороне союзников, а не на стороне здешнего режима.
— Нет больше никакого режима. Саддам бежал, его министерские крысы попрятались кто куда. Для нас война закончилась. Мои люди ни в кого не стреляли, а лишь бросили несколько светошумовых гранат и поставили дымовую завесу, чтобы скрыться. Уверяю вас, что никто не пострадал.
Барзани опустился в мягкое кресло и жестом пригласил журналиста последовать его примеру.
— То есть ваши люди раньше воевали. Кто они?
— Бойцы одного из подразделений, которое уже расформировано. Я — их командир. Мы занимались военной разведкой. Самые верные остались со мной.
— Допустим, — кивнул Дэвид, также присаживаясь в кресло, — но к чему весь этот маскарад? Нельзя было устроить встречу где-нибудь в городе без всех этих скаутских игр?
— Можно, но время слишком дорого. Тема, о которой я хотел поговорить, не терпит отлагательств. Вы ведь были возле музея во время нападения на него, а я знаю, что именно украл тот юноша, что взорвался на ваших глазах.
— Знаете, так говорите, — по-прежнему с вызовом произнес репортер.
— Он вынес из здания артефакт, который представляет огромную историческую и культурную ценность. Знаю, что во многих других странах этим не принято гордиться, но у нас, на Востоке все иначе. Так вот, я — патриот. Вас я позвал по двум причинам. Во-первых, в обмен на мою информацию, мне хотелось бы узнать, что видели вы. А во-вторых, мне понадобится ваша помощь.
— С чего вы взяли, что похитив человека, можно рассчитывать на его помощь.
— Да, тысяча злых джинов, никто вас не похищал. Вы свободны. Можете идти куда хотите. Одно ваше слово, и мои люди тут же доставят вас обратно в город. Но вам ведь, как журналисту, должно быть свойственно некоторое любопытство. Неужели не хотите узнать то, что известно мне?
— Хочу.
— Тогда, предлагаю построить беседу в форме интервью. Я задаю вопросы, вы отвечаете. Затем наоборот. А просьбы и пожелания оставим на потом.
— Идет, — кивнул Дэвид, — но я начну первый.
Барзани жестом предложил журналисту начинать. Подошел успевший переодеться в гражданское Абдулла и разлил кофе по пузатым фарфоровым стаканчикам.
— Откуда вы узнали о моем существовании и о том, где меня искать? — спросил журналист.
— Люди рассказали. Вас видели на похоронах, а то, что иностранные журналисты в большинстве своем живут в «Палестине», известно всем.
— То есть, у вас есть свои осведомители?
— Скорее, друзья. Они мне сообщили, что вы были рядом с погибшим парнем.
— Что вы знаете о нем?
— Он работал в музее. Это все.
— Что именно он вынес из здания?
— Табличку. Очень древнюю.
— Табличку? — переспросил репортер.
— Ну да. Никогда не слышали?
— Табличку, подобную тем, которые использовались для письма в древнем Вавилоне. На мягкой глине выдавливали клинописные символы.
— Их же найдены тысячи, — возразил Дэвид, — эта чем-то отличается от других?
— Безусловно. Прежде всего, тем, что она — не из глины. Она — из золота. Вес — чуть больше девятисот граммов, с действительно нанесенными на нее символами. Но это не клинопись. Это буквы греческого алфавита. По документам она проходила, как «Объект хранения № 1255».
— Греческого? Получается, что она относится к эпохе эллинизма — периоду, который начался здесь, в Месопотамии в третьем веке до нашей эры.
— Даже чуть раньше. Считается, что ее отлили во времена завоевания Персидской империи Искандером Двурогим.
— Александром Великим, — поправил Барзани журналист.
Дэвид часто замечал за собой, что в периоды напряженных размышлений о чем-либо автоматически исправляет ошибки или упущения в речи собеседников, даже не отдавая себе в этом отчета. Также он иногда и комментировал услышанное.
— Это для вас, европейцев, он — великий. Здесь, на Востоке им до сих пор детей пугают.
— Оставим дефиниции ученым, — быстро произнес репортер, который вдруг ясно представил себе, что сейчас узнает о сказочных сокровищах Междуречья, — продолжайте.
— Не исключено даже, что речь идет о последней воле этого, бесспорно, выдающегося, но крайне жестокого завоевателя.
— Невероятно. И факт существования такого документа до сих пор скрывали от науки?
— Ну, это не совсем факт. Скорее, предположение. Сложность заключается в том, что текст выглядит полной абракадаброй. Это, вероятно, шифр, разгадать который никто до сих пор не смог. Отчасти, наверное, потому, что и попыток было предпринято не так много.
— В это трудно поверить.
— И, тем не менее, это так. Возможно, все станет понятнее, когда я расскажу историю обнаружения таблички и то, как она, в конечном счете, попала в музей. Ее нашли немцы из экспедиции Кольдевея[4].
— Того самого, который открыл Древний Вавилон, — опять же механически произнес Дэвид.
— Да не было никакого открытия, — раздраженно парировал Барзани, — все это байки, которыми вас кормят на Западе. Любой здешний крестьянин с рождения знает, где находился этот город. И не потому, что кто-то его якобы открыл. Да там даже один из холмов издревле называется Бабил. Лет за тридцать до того же Кольдевея начать раскопки пытались и ваши соотечественники, но не оценили весь масштаб работ.
— Пусть так. Не будем спорить, дальше…
— Немцы подошли к делу с размахом. Собрали полмиллиона золотых марок. Бешеные деньги по тем временам. И это только на первый этап работ: узкоколейку проложили для вывоза грунта, речную пристань построили. Мечтали о сказочных богатствах.
— Но ни золота и ни драгоценностей так и не нашли, — согласился Дэвид.
— Раскопали одни руины, в том числе и обломки ворот Иштар. Нашли основание Вавилонской башни, амфитеатр, место, где стояли сады Семирамиды и, в общем-то, все.
— Кольдевей в письмах домой жаловался на воровство со стороны местного населения, которое нанимали для работы на раскопках, — припомнил репортер деталь, о которой читал, будучи студентом.
— Я бы назвал это попытками патриотов сохранить исторические ценности и не дать их вывезти из страны.
— И снова — не будем устраивать дебаты. Что с табличкой?
— Ее обнаружили в начале 1917 года. Самого Кольдевея тогда на месте не было. Он уехал в Багдад, решать какие-то технические вопросы. Руководили всем его помощники. В тот день в лагере царило невероятное оживление. Еще бы — такая сенсация: годы работы, одни кирпичи да черепки. И вдруг такое! Табличку положили в сейф в палатке, где жил сам Кольдевей. Охранять его вызвались четыре человека, считай, все руководство экспедиции, а на утро их нашли убитыми. Ходили слухи, что погибли они все по-разному, но какой-то жуткой смертью. Табличка пропала.
— Одну минуту. То, о чем мы сейчас говорим — это из разряда легенд? Откуда вам все это известно?
— Один старик рассказал. О нем — чуть позже.
Кофе давно был выпит, и Абдулла принес кальян. Одну трубку протянул Барзани, тот с наслаждением затянулся. Дэвид от предложения покурить отказался.
— Описание таблички никто не успел сделать. И даже сегодня нет ни фотографий, ни рисунков. Она не была занесена ни в один из археологических справочников, о ней не писали в газетах и не упоминали другие участники раскопок.
— Убийцу не искали вовсе?
— Шла же Первая мировая. Англичане начали наступление с юга, и немцы были вынуждены спешно свернуть работу. Табличку похитили представители одного из племен, которое кочевало в пустыне к западу от Евфрата. Еще года через три был образован Ирак — государство в тех границах, в которых оно существует и по сей день. Вождь племени, назовем его, скажем, Али, мог расплавить золотую вещицу, но не стал этого делать. Тогда повсюду наблюдался невероятный патриотический подъем: Великое арабское восстание, освобождение Сирии. Потом мы прогнали османов, которые веками здесь хозяйничали. У нас появился свой король.
— Фейсал Первый, — произнес Дэвид, но не для того, чтобы поддержать разговор, а чтобы Барзани понял: его собеседник в курсе истории страны, в которую приехал с журналистским заданием. Незначительные детали можно просто опустить.
— В новом короле видели основателя будущей династии, — не понял намека араб.
— На престол он взошел не без помощи Британии, — не смог тем временем удержаться от реплики репортер.
— Верно. И его так опекали ваши вездесущие соплеменники, что на коронации за пробковыми шлемами трудно было разглядеть монаршую куфию. Вскоре был открыт Багдадский музей.
