Это повторялось при нескольких встречах, а затем Онорато наконец-то оседлал меня и вошел внутрь. Поскольку я уже была подготовлена, то не почувствовала боли — лишь наслаждение, а Онорато, излившись в меня, позаботился и о том, чтобы доставить удовольствие мне. Мне так понравилось это занятие и я так часто требовала повторить, что Онорато смеялся и называл меня ненасытной.
Должно быть, я — не единственная из юнцов и юниц, кто принял вожделение за любовь, но я так увлеклась своим будущим мужем, что в последние дни лета из прихоти посетила женщину, про которую говорили, что она умеет предсказывать будущее. Стрега — так называли ее люди. Ведьма. Но хотя она вызывала почтение и некую долю страха, ее никогда не обвиняли ни в чем дурном, а при случае она даже творила добро.
В сопровождении двух всадников — для защиты — я выехала в открытом экипаже из Кастель Нуово вместе с тремя моими любимыми фрейлинами: донной Эсмеральдой, вдовой, донной Марией, замужней женщиной, и донной Инее, юной девственницей. Мы с донной Марией шутили насчет занятий любовью и то и дело смеялись, а донна Эсмеральда поджимала губы, недовольная столь возмутительной темой для беседы. Мы проехали под ослепительно белой триумфальной аркой, фоном для которой служила Соколиная гора, Пиццофальконе. Воздух был влажным и свежим, пахло морем; на небе не было ни облачка, и солнышко пригревало. Путь наш лежал мимо порта и дальше по берегу Неаполитанского залива; небо отражалось в ярко-синей воде, и трудно было различить линию горизонта. Мы ехали на восток, к Везувию. За нами, на западе, над водой высилась сторожевая громада Кастель дель Ово.
Чтобы не ехать через городские ворота и не привлекать к себе внимание простонародья, я велела кучеру провезти нас через арсенал с его огромными пушками, а потом вдоль старых, возведенных еще при анжуйцах городских стен, тянущихся параллельно берегу.
Я была пьяна любовью, и у меня от счастья так шла кругом голова, что мой родной Неаполь казался мне еще прекраснее, чем обычно, с его сверкающими на солнце белыми дворцами и маленькими оштукатуренными домиками, поднимающимися по склонам. Хотя дата бракосочетания еще не была назначена, я уже грезила о свадьбе, о том, как войду хозяйкой в дом мужа, как буду сидеть за столом с гостями и улыбаться ему, а дети будут прибегать и звать дядю Альфонсо. Собственно, этого я и хотела от стреги: чтобы она подтвердила, что мои желания сбудутся, сказала мне имена моих сыновей, дала мне и моим фрейлинам новую тему, над которой можно посмеяться и посплетничать. Я была счастлива, поскольку Онорато казался добрым и милым человеком. Вдали от Ферранте и моего отца, в обществе Онорато и моего брата я никогда не уподоблюсь мужчинам, на которых я похожа, — скорее стану похожа на тех, которых я люблю.
Я заливисто смеялась, когда взгляд мой упал на Везувий, погубитель цивилизаций. Огромный, невозмутимый, серо-фиолетовый на фоне неба, он всегда казался кротким и прекрасным. Но сегодня его тень делалась все гуще по мере того, как мы подъезжали к нему.
Налетел холодный ветер. Я умолкла; спутницы последовали моему примеру. Мы выехали из города, миновали виноградники и оливковые сады и теперь ехали среди пологих холмов.
К тому времени, как мы добрались до жилища стреги — разваливающегося дома рядом с пещерой, нас охватило подавленное состояние духа. Один из стражников спешился и объявил о моем прибытии, проорав об этом в открытую дверь, а другой тем временем помог мне и моим спутницам выйти из экипажа. Цыплята прыснули в разные стороны. Осел, привязанный к крыльцу, пронзительно заревел. Из дома донесся женский голос:
— Пусть она войдет.
К моему удивлению, голос был сильный, а вовсе не старческий и дребезжащий, как я думала.
Мои фрейлины ахнули. Возмущенный стражник схватился за меч и шагнул на порог дома-пещеры.
— Ах ты, наглая карга! Сейчас же выйди и проси ее высочество Санчу Арагонскую о прощении! Ты примешь ее, как подобает!
Я жестом велела стражнику убрать меч в ножны и встала рядом с ним. Но как я ни вглядывалась, мне не удалось разглядеть внутри ничего, кроме теней.
Невидимая женщина заговорила снова:
— Она должна войти одна.
И снова стражник инстинктивно вскинул меч и шагнул вперед. Я поймала его за руку и удержала. Странный страх охватил меня, и по спине побежали мурашки, но я спокойным тоном приказала:
— Возвращайся к экипажу и жди меня там. Я пойду без сопровождения.
Он неодобрительно сощурился, но я была дочерью будущего короля, и стражник не посмел возражать мне. Позади негодующе загомонили мои фрейлины, но я, не обращая на них внимания, вошла в пещеру стреги.
Это было немыслимо — чтобы принцесса пошла куда-то одна. Меня постоянно сопровождали либо мои фрейлины, либо стражники, за исключением тех редких моментов, когда мы с Онорато оставались наедине, но он был дворянином, и мы встречались с ведома семьи. Я ела в обществе родственников и фрейлин. В детстве мы с Альфонсо даже спали в одной кровати. Я не знала, каково это — оставаться одной.
Я помню, во что я была одета в тот день: на мне был темно-синий бархатный плащ, поскольку день выдался прохладный, а под ним — платье с корсажем, нижней юбкой из светлого серо-голубого шелка с отделкой из серебряной тесьмы и верхней юбкой из того же темно-синего бархата, что и плащ. Я подобрала полы одежды, вдохнула поглубже и вошла в дом гадалки.
Я никогда не бывала в крестьянских домах, а этот, наверное, был хуже прочих. Потолок был низким, осыпающиеся стены все в пятнах, грязный пол вонял куриным пометом — факты, предсказывавшие гибель моим шелковым туфелькам и подолу. Весь дом состоял из одной крохотной комнатушки, а единственным источником света служило солнце, светящее через окна без ставен. Вся обстановка состояла из маленького грубо сколоченного стола, табуретки, кувшина, очага с висящим в нем котелком и груды соломы в углу.
Но в комнате никого не было.
— Проходи, — сказала стрега голосом прекрасным и мелодичным, словно у одной из сирен Одиссея.
Только теперь я увидела ее: она стояла в дальнем, темном углу лачуги, в узком проеме, за которым лежала тьма. Стрега была с ног до головы одета в черное, лицо ее скрывала темная вуаль. Она была высокой для женщины и стройной, и жест, которым она поманила меня, был полон изящества.
Я подчинилась, слишком удивленная, чтобы сделать ей замечание насчет того, что с особой королевской крови следует обращаться почтительнее. Я ожидала, что встречу здесь горбатую, беззубую каргу, а не эту женщину, державшуюся, как высокородная дама.
Миновав темный проход, мы со стрегой очутились в пещере с высоким потолком. Воздух был пронизывающе сырым, и я порадовалась, что на мне плащ; здесь не было ни очага, ни даже кострища. Единственный факел, закрепленный на стене, — тряпка, пропитанная оливковым маслом, — давал ровно столько света, чтобы я кое-как видела, куда иду. Ведьма на миг задержалась у факела, чтобы зажечь лампу, затем мы двинулись дальше, мимо кровати, застеленной зеленым бархатом, мимо красивого кресла, мимо алтаря с большой, раскрашенной статуей Девы с полевыми цветами в руках.
Стрега жестом велела мне садиться к столу, куда более удобному, чем столик в комнате у входа. Стол был накрыт большим отрезом черного шелка. Я уселась на прочный стул, искусно вырезанный каким-то ремесленником, а не сколоченный крестьянином, и старательно расправила юбки. Стрега поставила масляную лампу между нами, потом уселась сама. Лицо ее по-прежнему было скрыто за темной вуалью, но я разглядела его черты. Это была матрона лет сорока, черноволосая и белокожая; годы не умалили ее красоты. Когда она заговорила, виден стал красивый изгиб верхней губы и приятная полнота нижней.
— Санча, — сказала стрега.
Это была фамильярность самого оскорбительного толка — обратиться ко мне без титула, заговорить прежде, чем я заговорила с ней, усесться без моего дозволения, даже не преклонив колени. И все же я была польщена: она произнесла мое имя, словно бы лаская его. Она не говорила со мной — скорее уж выпустила имя ввысь, изучая исходящие от него эманации. Она пробовала его на вкус, наслаждалась им; она запрокинула голову, словно бы следя, как имя тает в воздухе.
Потом она взглянула на меня; сквозь вуаль видны были янтарно-карие глаза, в которых отражался свет лампы.
— Ваше высочество, — сказала стрега, наконец-то обратившись ко мне. — Вы пришли сюда, дабы узнать что-то о своем будущем.
— Да, — нетерпеливо откликнулась я.
Стрега ответила серьезным, степенным кивком. Достав из ящичка стола колоду карт, она положила их на черный шелк между нами, опустила поверх них руки и принялась негромко молиться на языке, которого я не понимала. Затем она одним отработанным движением развернула их веером.
— Давай, юная Санча. Выбирай свою судьбу.
Меня затопило веселое возбуждение, смешанное со страхом. Я с трепетом взглянула на карты, протянула дрожащую руку, потом коснулась пальцем одной из карт и тут же отдернула руку, словно ошпаренная.
