сын, – безжалостно изрекла она, и Дарлинг сжался. – У меня нет никаких причин тебе доверять. Как знать, может, это все лишь слова? Может, стоит ему позвать тебя, и ты уже будешь прыгать перед ним на задних лапках?
– Нет! – Юноша схватил ее за руки, но Уинифред вырвалась. – Я ненавижу его! Ненавижу так же, как ты!
– Никто не ненавидит его так же, как я! – яростно прошипела она.
Она направилась к выходу, но Дарлинг бросился вперед, преграждая ей путь.
– Винни, пожалуйста! – взмолился он.
Что-то дрогнуло в ней, когда он назвал ее по имени. Она вскинула на юношу глаза и вдруг подумала, что в гневе у Теодора и мистера Уоррена, должно быть, совершенно одинаковое выражение глаз.
– Я сделаю все, что ты захочешь! Что угодно! Контракт? Считай, его уже нет! Я его разрываю, и неустойка на мне! Деньги? Сколько захочешь! Правда! Только не покидай меня, прошу!
Дарлинг вновь протянул к ней руки, но Уинифред с презрением отпрянула. Она даже не могла думать о выгоде. Она вообще не могла думать ни о чем другом, кроме того, что Теодор – сын самого жестокого человека, с которым ей приходилось сталкиваться.
Уинифред заставила себя сосредоточиться на жалобном, жалком лице Дарлинга.
– Ты дал мне то, чего я не просила, но в чем нуждалась. Ты дал мне надежду на то, что я исправима, что мне позволено чувствовать, – только затем, чтобы так жестоко ее отнять.
Юноша яростно замотал головой, но она продолжила:
– Ты заставил меня почувствовать себя живой. Любимой. – Уинифред попыталась глотнуть воздуха, но горло как будто сжалось до размеров соломинки. – Я доверилась тебе. Я убила ради тебя. Но ты меня предал. Я не настолько глупа, чтобы снова вручить тебе свою жизнь.
Юноша разрыдался, на щеках проступил красный лихорадочный румянец.
– Винни, нет! Я никогда бы не предал тебя! О, я так раскаиваюсь, что умолчал о своем отце! Если бы я знал, что ты так отреагируешь, то рассказал бы тебе сразу же!
Уинифред снова двинулась к выходу, и тогда Дарлинг бухнулся перед ней на колени.
– Прошу тебя, не уходи! Умоляю!
Каждое его слово становилось все тише и тише. Уинифред подумала сперва, что голос Дарлинга слабеет, но на самом деле у нее заложило уши.
Может, она сдалась бы на его мольбы, кричи он чуть громче?
Вместо острой боли от разбитого сердца Уинифред чувствовала лишь знакомую тяжесть в груди. Она была благодарна ей – так намного проще уходить.
Уинифред обогнула юношу, скорчившегося перед ней на коленях. Открыв дверь, она вышла в коридор, осторожно прикрыла ее за собой и бессильно опустила руку.
В какой-то момент ее слух словно щелкнул, возвращаясь на место. Теперь она не слышала ничего, кроме сдавленных рыданий Теодора Дарлинга за закрытой дверью Малого кабинета.
* * *
Снова зарядил дождь. Уинифред вышла на крыльцо и подставила лицо острым колючим потокам воды. Ко лбу прилипли маленькие прядки. Не оглядываясь на дом, она подобрала подол платья и неторопливо спустилась по ступенькам.
Куда ей идти? В квартирку на Харли-стрит? Нет, стоит Дарлингу хоть немного унять свою истерику, как он непременно туда наведается. В «Рассвет», в собственную маленькую грязную комнату? Уинифред содрогнулась при одной мысли. Нет, в нее она ни за что не вернется. К тому же этому идиоту хватит ума сунуться и туда. Ну и поделом – пускай хоть познакомится наконец с собственным папашей.
Уинифред зашагала куда глаза глядят – тех денег, что у нее были с собой, не хватило бы даже на омнибус. Без шляпки ее волосы быстро намокли. Скрученные в пучок косы потяжелели от воды, струйки заливали глаза, и Уинифред брела по тротуарам почти вслепую, чувствуя себя совершенно беспомощной.
Возможно, она вернется в офис, заберет свои сбережения и взаправду снимет убогую комнатку где-нибудь в Сохо. Возможно, она сбежит, хоть ей и не удалось ничего толком заработать. Возможно, ей станет плевать на собственную гордость, и она вернется жить в «Рассвет». Но только не сейчас.
Уинифред и сама не заметила, как вышла к Темзе. Дождь рисовал на поверхности реки маленькие круги. Она несколько минут отрешенно наблюдала за ними, а потом обессиленно облокотилась на холодный камень перил и застыла.
Онемение в груди сменилось тупой сосущей болью. Снова заныл шрам на руке. Уинифред не знала, от чего ей хуже – от того, что Дарлинг ее обманул, или же от того, что он оказался сыном человека, которого она ненавидит и боится больше всего на свете.
Конечно, они совсем не похожи. Даже зная теперь об их родстве, Уинифред не могла представить, что могло бы сблизить их между собой. Теодор вырос в любви и ласке, в свободе от влияния своего отца, добрым, щедрым, доверчивым и наивным до глупости. Уоррен был его прямой противоположностью: испорченный до мозга костей, безжалостный человек, который жизни людей почитает за игрушки. Однако ни тот, ни другой не спешили открываться ей до конца, даже когда она поверяла им собственные тайны.
Уинифред впервые сумела отдать кому-то свое сердце и жестоко за это поплатилась. Она с озлобленной тоской подумала о Дарлинге – юноша стоял перед ней на коленях, умоляя поверить ему. Будь его тайна любой другой, окажись он сыном хоть королевы, хоть собственной кухарки – Уинифред не было бы до этого дела. Но Уоррен? Как она могла полюбить сына того, кого ненавидела всей душой? Как она могла поверить, что Дарлинг не променяет ее, в сущности почти незнакомку, на родного отца?
Она простояла на берегу зловонной реки несколько часов, промокнув насквозь. Пару раз ее окликали, а когда она отвечала молчанием, трогали за плечо: что прилично одетая девушка забыла во время ливневого дождя на грязной каменной набережной? Но она одаривала незнакомцев яростными взглядами и шипела проклятия, словно уличная торговка. Леди и джентльмены в испуге отшатывались и шли своей дорогой, а Уинифред оставалась на месте – мокрая, злая и испуганная, как бродячая кошка.
Ей некуда идти. Опять.
К вечеру дождь закончился. Уинифред не чувствовала холода – ее, словно печку, согревали собственные беспомощность и боль. Вконец онемели руки и ноги, и теперь она потеряла способность чувствовать еще и свое тело. Оторвав руки от парапета, она попыталась шагнуть, но колени подкосились, и Уинифред упала.
Неподалеку от нее, футах в двадцати, на каменную набережную так же шлепнулся грязный мальчуган лет восьми. Он был босиком, поэтому и поскользнулся на мокром от дождя камне. Кепочка на голове не скрывала
