Тут стражник покраснел, осознав, что он, похоже, открыл нам больше, чем хотелось бы его командиру, — и умолк.
— Ну пожалуйста! — продолжала умолять донна Эсмеральда.
Она не унималась до тех пор, пока стражник не смягчился.
— Ну хорошо, пускай они быстренько пройдут на галерею. Если они выйдут на балкон, то смогут увидеть процессию, когда та будет идти мимо.
Заслышав это, Лукреция встала. Я устало последовала ее примеру и вышла следом за солдатами в теплую летнюю ночь.
Тени — вот и все, что я помню. Штук двадцать трепещущих факелов вокруг гроба, который несли на плечах несколько человек, и силуэты двух священников. Я знала, что с телом моего брата поступят так же, как и с прочими жертвами Борджа: поспешно омоют и засунут в деревянный ящик.
Альфонсо заслуживал пышных похорон с сотнями скорбящих; его доброта давала ему право на прекраснейшие молитвы и надгробные речи; за его гробом должны были бы идти папы, императоры и кардиналы. Но его поспешно похоронят во мраке люди, которые даже его не знали.
Тогда я решила, что Бог, даже если он и существует, жесток, как никто на свете, и более вероломен, чем мой отец, чем Папа Александр, чем Чезаре, — ибо он оказался способен создать человека, исполненного лишь любви и доброты, а потом погубить его самым бессердечным и бессмысленным образом. В этой жизни не было справедливого воздаяния ни для злых, ни для добрых.
Мы с Лукрецией смотрели, как маленькая процессия прошествовала не в собор Святого Петра, где подобало бы хоронить моего брата, а в маленькую, скромную соседнюю церквушку Санта Мариа делле Феббри. Там, как я впоследствии узнала, Альфонсо без всяких церемоний опустили в землю, и место его погребения отметил лишь небольшой камень.
Донна Эсмеральда принесла мне пергамент и перо и мягко уговорила меня написать дяде Федерико об убийстве Альфонсо. Что с этим письмом сталось дальше, я не обратила внимания, поскольку снова позволила себе погрузиться во тьму. Я не спала, не ела и не пила, не плакала; я просто сидела. Я была не в силах что-либо делать, кроме как сидеть и смотреть с балкона в сад.
Лукреция была так же беспомощна. В лучах любви моего брата она цвела. Когда он был ранен, она нашла в себе волю и силу, которых никто в ней не подозревал. Теперь же все это умерло, и у нее не было силы духа, чтобы отомстить. Она плакала днями и ночами напролет. Она даже не могла заботиться о маленьком Родриго. Настало утро, и на пороге появилась нянька; она держала за руку начинающего ходить малыша.
— Он плачет, мадонна, и зовет вас, — обратилась она к Лукреции, но мать ребенка лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене, и даже не взглянула на мальчика. — Он целый день не видел ни вас, ни отца, и он беспокоится.
Негромкие всхлипывания малыша пробудили меня от забытья, что было глубже и сильнее сна. Я моргнула и встала, а потом опустилась на колени и распахнула объятия, впервые выпустив из рук туфлю Альфонсо.
— Родриго, милый… Твоя мама очень устала, и ей нужно отдохнуть. Но тиа Санча здесь, и я очень рада видеть тебя.
По какой-то неизъяснимой милости мне удалось улыбнуться. Развеселившись, малыш заковылял ко мне, и я прижала его к груди. И, уткнувшись лицом в его волосики, я чуть лучше поняла Лукрецию: в тот миг я пожертвовала бы ради этого ребенка всем на свете.
Но ведь наверняка должен был существовать способ не жертвовать другим человеком, не менее драгоценным, — Альфонсо!
На глаза мне навернулись слезы: малыш с его голубыми глазами и золотыми кудрями был так похож на моего брата! Но ради Родриго я заставила себя успокоиться и продолжать улыбаться.
— Может, пойдем погуляем? Пойдем поиграем?
Родриго очень любил бегать наперегонки — в точности, как его тетя и мама, — и особенно любил бегать со мной, потому что я всегда позволяла ему выигрывать.
Стражники были добры: они разрешили нам выйти, и один из них сопровождал нас, держась в отдалении. Я повела мальчика в сад, и мы принялись играть с ним в прятки среди кустов; в присутствии племянника я ненадолго обрела передышку. Но когда малышу пришло время возвращаться в детскую, я вернулась во дворец, к своему безутешному горю. Я обнаружила туфлю моего брата там, где я ее выронила, и снова с отчаянием прижала ее к груди.
Два дня я оставалась вместе с Лукрецией в ее покоях; за нами обоими непрестанно наблюдали. За все это время его святейшество не явился утешить дочь и не потрудился прислать свои соболезнования. Точно так же не было никаких вестей от Джофре.
На второй день после смерти Альфонсо Лукрецию вызвали в Ватикан на встречу с ее братом Чезаре.
Это не было обычным семейным советом. Чезаре принял сестру, восседая за столом в большом зале, а вокруг стояло не менее сотни вооруженных солдат гонфалоньера.
Вот и все, что рассказала мне Лукреция об этой встрече, да и это сказала лишь через несколько часов. Она вернулась в таком глубоком потрясении, что даже не смела плакать. Но сразу же после возвращения она забрала маленького Родриго из детской к себе в спальню и больше не отпускала от себя. Я не сомневалась, что Чезаре еще раз пригрозил убить ребенка, если Лукреция во всеуслышание скажет об убийстве либо обратится к отцу с какими-то просьбами, которые заставили бы Александра симпатизировать Неаполю, а не выбранной Чезаре Франции.
Через день после мучительной встречи с Чезаре к Лукреции вновь вернулась способность плакать. Она отказалась идти ужинать с отцом, затем отказалась присутствовать на аудиенции — Александр хотел, чтобы она снова, как раньше, сидела на подушке на ступенях трона.
Лукреция не стала ничего этого делать. Она подчинилась Чезаре, чтобы спасти ребенка, но ее горе и гнев были слишком сильны, чтобы делать вид, будто никакого убийства не было. Она лежала на постели и пропускала мимо ушей все просьбы отца.
Александр вскоре рассердился настолько, что прислал Лукреции письмо, в котором говорилось, что он больше не любит ее.
Лукреция и глазом не моргнула. Неудовольствие отца больше не будило в ней отчаянного желания заслужить его одобрение. В ответ она заявила, что намерена удалиться вместе с ребенком в принадлежащее ей поместье в Непи, к северу от Рима, и вести там жизнь затворницы.
Лукреция говорила так, словно собиралась остаться там навсегда. Никто не посмел сказать ей о том, о чем знал весь Рим, — что Папа и Чезаре уже строят планы касательно ее следующего брака, решая, какой союз принесет наибольшую политическую выгоду дому Борджа. Тем временем донна Мария успела упаковать большую часть вещей Лукреции — кроме прекрасных, расшитых золотом и драгоценностями платьев, которые она носила в более счастливые времена. В Непи, где не будет ни церемоний, ни празднеств, ей понадобится лишь черное.
Лукреция постоянно стремилась к моему обществу, уж не знаю почему, ведь после смерти брата я перестала относиться к ней с теплотой. Точно так же я не могла дать ей утешения: я сама была поглощена горем, и лишь племянник вырывал меня из его пучины. Возможно, Лукреции просто хотелось, чтобы рядом был кто-то, напоминающий об Альфонсо. А может, это в ней говорило чувство вины.
Но каковы бы ни были движущие ею мотивы, Лукреция пригласила меня отправиться с ней в Непи. Я согласилась — лишь потому, что туда должен был отправиться маленький Родриго. Донна Эсмеральда позаботилась о том, чтобы собрать вещи, которые понадобятся мне на время длительного отъезда из Рима.
У открытых дверей моей прихожей стояли вооруженные стражники (после смерти Альфонсо меня, не таясь, держали под охраной; за Лукрецией присматривали более тонко), а я тем временем сидела в спальне и наблюдала за хлопотами Эсмеральды. Я больше месяца не появлялась в этих покоях, столь долго бывших мне домом. За время моего отсутствия отсюда исчезли многие вещи: красивые шторы, серебряные подсвечники, меховые ковры и золотое парчовое покрывало с кровати.
Но я снова ничего не хотела от Рима. Мне не нужны были роскошные наряды — лишь простые черные платья, которые я привезла с собой из Неаполя; они куда лучше подходили для траура. Я хотела забрать лишь мой потрепанный томик Петрарки, туфлю, упавшую с ноги мертвого брата, да еще кое-какие мелочи.
Пока Эсмеральда возилась с моей одеждой, я отправилась к тайнику с драгоценностями, устроенному в платяном шкафу; мне подумалось, что, может, стоит прихватить с собой самые ценные — не потому, что мне хотелось украшать себя, а потому, что я уже начала обдумывать побег из Непи — если мне удастся уговорить Лукрецию отпустить мальчика со мной в Неаполь. Мне понадобятся ценности, чтобы подкупить охрану, и деньги, чтобы добраться до дома.
С этой мыслью я тайком осмотрела содержимое тайника и спрятала самые ценные вещи себе в корсаж.
А потом мне на глаза попался изящный стеклянный флакончик самого безобидного вида, маленький, зеленый и невзрачный по сравнению со сверкающими драгоценностями.
