Отворив дверь, я с удивлением увидел на лестничной площадке рассыльного из фирмы Тредголдов. Он протянул мне пакет в оберточной бумаге:
— Вот, сэр, это пришло в контору на ваше имя. И еще письмо.
Сначала я, не без любопытства, прочитал письмо — короткое послание с извинениями от друга доктора Даунта, профессора Люсьена Слейка из Барнака.
Глубокоуважаемый сэр!
С сожалением сообщаю вам, что служащие гостиницы «Георг» сегодня известили меня, что присланный мной пакет для вас по недосмотру затерялся и только сейчас обнаружился. Я написал управляющему весьма резкое письмо, где выразил недовольство по поводу неудобств, причиненных всем заинтересованным лицам. Но поскольку доктор Даунт на всякий случай снабдил меня адресом вашего работодателя, я отсылаю вам гранки его неполного перевода Ямвлиха. По моему мнению, это превосходная работа, где исправлены многие ошибки и неточности, допущенные в переложении Тейлора, — впрочем, вам виднее.
Засим остаюсь, с уважением к вам,
Люсьен М. Слейк.
Странное дело. Я тотчас же вскрыл пакет — и там действительно оказались гранки перевода. Что же в таком случае находилось в другом пакете, переданном мне гостиничным слугой, когда я садился на поезд до Питерборо?
Он так и лежал на моем письменном столе, под несколькими несвежими газетами «Таймс». На нем значилось «Э. Глэпторну, эскв., гостиница „Георг“», и я только сейчас обратил внимание на пометку «конфиденциально».
В пакете я обнаружил тридцать-сорок листов нелинованной бумаги, сложенных в подобие книжицы ин-кварто. На первой странице, оформленной в виде титульной, содержались несколько слов, выведенных аккуратными печатными буквами, а все прочие были сплошь исписаны мелким убористым почерком — отличным от почерка на самом пакете.
Заинтригованный, я разжег камин, придвинул к нему кресло и до упора выкрутил фитиль лампы. Дрожащими руками я поднес рукопись поближе к свету и начал читать.[233]
Письменное свидетельство П. Картерета, эскв., касательно покойной леди Лауры Тансор
I
21 октября 1853, пятница
Лицам, которых сей документ может касаться.
Я, Пол Стивен Картерет, обитатель вдовьего особняка в Эвенвуде, графство Нортгемптоншир, находясь в здравом уме и твердой памяти, торжественно клянусь, что нижеследующее свидетельство содержит правду, только правду и ничего кроме правды. Да поможет мне Бог.
Я начинаю таким образом, поскольку хочу с самого начала заявить о своем намерении выступить в роли очевидца неких событий, облеченного соответствующей ответственностью, хотя я и не стою за свидетельской трибуной в суде. Тем не менее настоятельно прошу всех вероятных читателей данного документа считать меня человеком, стоящим (пусть лишь в воображении) за означенной трибуной перед лицом Слепого Правосудия и под торжественной присягой дающим самые полные и точные показания, какие он только может дать.
Преступления, как и грехи, разнятся по характеру и по тяжести последствий, а потому разнообразны и наказания, назначаемые лицам, их свершившим. Но преступление, о котором я поведаю ниже, — к какому разряду противозаконных деяний его следует отнести и какого наказания оно заслуживает? В том, что это было преступление, я не сомневаюсь — но какое определение к нему применить? Вот первая трудность, вставшая передо мной.
Вынести суждение на сей счет я предоставлю особам, превосходящим меня умом. Сам же я уверен в одном: поступок, о коем пойдет речь ниже, являлся целенаправленным и сознательным актом причинения морального вреда другому человеку. А как еще назвать подобное деяние, если не преступлением? Пусть никого не лишили материальной собственности и ничья кровь не пролилась. Но я все же утверждаю: имело место воровство — своего рода, и имело место убийство — своего рода. Одним словом, имело место преступление — своего рода.
Есть еще одна трудность: лицо, совершившее противоправный поступок, давно ушло из жизни, а жертва не знает о беззаконии, против нее сотворенном. Однако я упорно продолжаю называть случившееся преступлением, и совесть не даст мне покоя, покуда я не изложу письменно все известные мне факты. Чем кончится дело, мне пока непонятно, поскольку я знаю не все, а лишь кое-что. Посему я пишу данное свидетельство как необходимое уведомление перед некими грядущими событиями, исхода которых я в настоящий момент предсказать не в силах и в которых я сам, возможно, приму участие, а возможно, и нет. Ибо мне думается, что сделанное мной открытие повлекло за собой опасные и уже непредотвратимые последствия.
Через четыре дня у меня назначена встреча с представителем фирмы «Тредголд, Тредголд и Орр» — юридическими консультантами моего работодателя. Я не знаком с этим господином, но меня заверили, что он пользуется полным доверием мистера Кристофера Тредголда — а последнего я вот уже двадцать пять лет знаю и уважаю как партнера по деловой переписке и друга. Я обязался посвятить агента мистера Тредголда в некие обстоятельства, обнаруженные мной в ходе моей работы и превелико меня взволновавшие.
Дабы дать ясное представление о положении вещей, я должен сначала сказать несколько слов о себе и некоторых фактах своей биографии.
Я начал работать в должности секретаря у своего кузена, двадцать пятого барона Тансора, в феврале 1821 года. Тремя годами ранее я закончил Оксфорд, не имея определенных видов на будущее, и какое-то время самым безответственным образом предавался праздности дома.
Наша семья — то есть мои родители и я (мой старший брат в ту пору уже получил дипломатическую должность за границей) — тогда жила припеваючи через реку от Эвенвуда, в Эшби-Сент-Джон, в чудесном старом доме, купленном моим прадедом по отцовской линии, основателем семейного благополучия. Однако, будучи младшим сыном, я не мог вечно оставаться на иждивении отца; вдобавок я хотел, очень хотел жениться на старшей дочери одного из наших соседей, мисс Марианне Хант-Грэм. А потому, немного попутешествовав, я наконец решил по примеру своего старшего брата Лоурена поступить на дипломатическую службу — ведь помимо уважаемой ученой степени и братнина содействия я располагал рекомендациями своего влиятельного кузена лорда Тансора, водившего знакомство с тогдашним министром иностранных дел.[234] Под впечатлением от такого моего решения отец позволил мне — хотя и неохотно — сделать предложение мисс Хант-Грэм и согласился выдавать нам небольшое содержание, покуда я не укреплю свои позиции на избранном поприще. Моя возлюбленная приняла предложение, и в декабре 1820-го мы поженились — день нашего бракосочетания навсегда останется для меня одним из счастливейших в жизни.
Но через месяц после свадьбы мой отец заболел и умер, а с его кончиной наше благополучие рухнуло. Втайне от всех нас, даже от моей матери, в девичестве Софии Дюпор, он вложил все свои деньги в неудачные спекуляции, самым безрассудным образом наделал долгов и, как следствие, оставил нас почти без средств. Дом, конечно, пришлось продать, вместе с весьма ценной отцовской коллекцией римских монет, и мы с молодой женой лишились всякой возможности начать новую жизнь в Лондоне. Моя бедная мать тяжело переживала постигшее нас бесчестье, и если бы не великодушие ее именитого племянника, незамедлительно предложившего мне поступить к нему на службу секретарем и всем нам поселиться во вдовьем особняке Эвенвуда вместе с его мачехой, я даже не представляю, что бы мы делали. Я всем обязан лорду Тансору.
В пору, когда я приступил к секретарской работе, мой кузен состоял в браке со своей первой женой, леди Лаурой Тансор, чьи предки, как и предки моего отца, издавна жили на западе страны. Немногим ранее у лорда и леди Тансор произошел глубокий разлад в отношениях (впоследствии восстановленных), вследствие чего ее светлость оставила мужа и более года прожила во Франции. Она вернулась с континента в конце сентября 1820 года совершенно другой женщиной.
Я вспоминаю леди Тансор с неизменной любовью, ибо иначе невозможно. Не спорю, у нее было много недостатков, но, когда я впервые встретился с ней, в первые годы ее супружества с моим кузеном, она представилась моему впечатлительному уму спенсеровской Кипридой, «из пены океанских вод рожденной».[235] В ту пору я уже любил без памяти мисс Хант-Грэм, и никакие другие женщины меня не интересовали; но я был обычным человеком из плоти и крови, а ни один молодой мужчина, обладающий смертной природой, не мог не восхищаться леди Тансор. Она была сама красота, само изящество, сама жизнерадостность — веселая, остроумная, наделенная многими талантами, такая живая и пылкая, что все рядом с ней казались бездушными автоматами. Она ни в малейшей мере не походила на моего кузена, своего мужа, ибо он по натуре чрезвычайно серьезен, сдержан и являл собой полную противоположность своей страстной, порывистой жене. Однако, несмотря на разницу темпераментов, они довольно долго на удивление хорошо ладили между собой и словно уравновешивали друг друга.
