Сулла кисло улыбнулся и собрался уходить; вдруг его улыбка смягчилась. Посмотрев через наши головы в коридор, он поднял бровь и приосанился.
— Руф, дорогой, — промурлыкал он, — какая нежданная радость!
Я оглянулся и увидел Руфа, застывшего в дверном проеме, растрепанного и запыхавшегося.
— Луций Сулла, — пробормотал он и кивнул, отводя глаза; покончив с приветствием, он обратился к Цицерону. — Прошу прощения. Я видел свиту снаружи. Разумеется, я знал, кто это может быть. Я подождал бы, но новости… Я бежал всю дорогу, чтобы сообщить тебе, Цицерон.
Цицерон наморщил лоб.
— Что сообщить?
Руф взглянул на Суллу и закусил губу. Сулла громко рассмеялся.
— Дорогой Руф, ты можешь говорить в этой комнате все, что хочешь. Перед твоим приходом мы побеседовали в высшей степени откровенно. Ни у кого из присутствующих нет от меня секретов. Никто в этом государстве не может ничего утаить от Суллы. Даже твой добрый приятель Цицерон.
Руф стиснул челюсти и уставился на зятя. Цицерон встал между ними.
— Продолжай, Руф. Говори, что хотел сказать.
Руф сделал глубокий вдох.
— Секст Росций… — прошептал он.
— Да?
— Секст Росций мертв.
Все взгляды были обращены на Суллу, который выглядел столь же ошарашенным, как и остальные.
— Но как это произошло? — спросил Цицерон.
— Он упал, — Руф в ужасе покачал головой. — Упал с балкона в задней части дома Цецилии. Там очень высоко. Под первым этажом — крутой обрыв. По нему вьется узкая каменная лестница. Очевидно, он ударился о ступени и прокатился вниз. Его тело страшно изувечено.
— Дурак! — Голос Суллы был подобен раскатам грома. — Недоумок! Если ему так хотелось себя уничтожить…
— Самоубийство? — негромко проговорил Цицерон. — Но у нас нет никаких доказательств этого.
По его глазам я понял, что мы разделяем общее подозрение. Без вооруженной стражи у дома Цецилии в комнаты Секста Росция мог пробраться кто угодно — убийца, подосланный Росциями, Хрисогоном или самим Суллой. Диктатор провозгласил перемирие, но насколько можно доверять ему или его друзьям?
Однако негодование Суллы выглядело вполне убедительным доказательством его невиновности.
— Разумеется, самоубийство! — огрызнулся он. — Нам всем известно, в каком помрачении он пребывал все последние месяцы. Отцеубийца, потихоньку сходящий с ума! Что ж, в конце концов торжествует правосудие, и Секст Росций стал собственным палачом, — Сулла невесело рассмеялся, потом помрачнел. — Но если он решил себя покарать, зачем ему было дожидаться окончания суда? Почему он не покончил с собой вчера, или позавчера, или в прошлом месяце и не избавил нас от всех наших хлопот? — Он покачал головой. — Оправдан, и все-таки кончает с собой. Суд его отпускает, и тут его настигает чувство вины. Это нелепо, смешно. Единственный итог — меня посрамили на глазах у всего Рима! — Он сжал кулаки и поднял глаза к небу. Я слышал, как он пробормотал низким, обвиняющим голосом: — Фортуна!
Я понял, что подсмотрел за любовной ссорой человека со своим гением. Всю свою жизнь Сулла купался в счастье; слава, богатство, уважение, плотские удовольствия доставались ему без малейших усилий и даже малейшие неудачи не омрачали его торжественного шествия по жизни. Теперь он был стар, его тело и влияние ослабли, и Фортуна, как пресыщенная любовница, начинала ему изменять, заигрывая с его врагами, терзая его жалкими поражениями и мелкими провалами, которые казались катастрофами человеку, столь избалованному успехом.
Он закутался в тогу и направился к выходу, понурив голову, словно нос идущего на таран корабля. После того как Цицерон и Руф отступили, я сделал шаг вперед, преграждая ему дорогу и смиренно склонив голову.
— Луций Сулла — достойный Сулла — я надеюсь, что это ничего не меняет в сегодняшних соглашениях?
Я стоял достаточно близко, чтобы слышать его сиплое дыхание и чувствовать, как оно тепло овевает мой лоб. Мне показалось, что он долго собирался с ответом — достаточно долго, чтобы я мог услышать ускоряющийся стук своего сердца и недоумевать, какой безумный порыв заставил меня встать у него на пути. Но его голос, при всей своей холодности, был решителен и ровен:
— Все остается по-прежнему.
— Значит, Цицерону и его друзьям по-прежнему нечего бояться мести Росциев?
— Разумеется.
— …а семья Секста Росция, несмотря на его гибель, все равно получит возмещение от Хрисогона?
Сулла помедлил. Я смотрел в сторону.
— Разумеется, — наконец вымолвил он. — Несмотря на его самоубийство, о его жене и дочерях позаботятся.
— Ты милосерден и справедлив, Луций Сулла, — сказал я, уступая ему дорогу. Он ушел, не оглянувшись, даже не подождав раба, чтобы тот проводил его до дверей. Несколько мгновений спустя послышался звук хлопнувшей двери, после чего улица наполнилась шумом удаляющегося кортежа. Затем все вновь стихло.
В наступившей тишине в комнату прокралась служанка, чтобы убрать остатки трапезы Суллы. Пока она собирала осколки посуды, Цицерон отстутствующим взглядом рассматривал прилипшую к стене кашу.
— Только не трогай свитки, Аталена. Ты все перепутаешь. Тирон соберет их позднее. — Она покорно кивнула, и Цицерон принялся расхаживать по кабинету. — Какая ирония судьбы, — молвил он наконец. — Столько усилий с обеих сторон, и в конце концов разочарован даже Сулла. В самом деле, кому это выгодно?
— Например, тебе, Цицерон.
Он лукаво посмотрел на меня, но не смог сдержать улыбки, задрожавшей у него на губах. В другом углу комнаты сидел Тирон, еще более смущенный и подавленный, чем обычно.
Руф покачал головой.
— Секст Росций самоубийца. Что имел в виду Сулла, когда говорил о совершении правосудия, о том, что Росций сам себя казнил?
— Я все объясню тебе по дороге к дому Цецилии, — сказал я. — Если Цицерон не предпочтет объяснить тебе сам. — Я посмотрел прямо в глаза Цицерону, которого эта перспектива явно не радовала. — Он также может мне объяснить, как много ему было известно, когда он меня нанимал. А пока я не вижу причин верить в то, что падение Росция было самоубийством. По крайней мере, до тех пор, пока я не увижу место гибели своими глазами.
Руф пожал плечами.
— Но как еще это объяснить? Разве только несчастным случаем — балкон ненадежный, а он весь вечер пил; думаю, он мог споткнуться. Кроме того, кто из домашних мог желать его гибели?
— Возможно, никто, — я обменялся вороватым взглядом с Тироном. Разве могли мы позабыть озлобленность и отчаяние Росции Майоры? Оправдательный приговор разрушил все ее надежды на отмщение и безопасность любимой сестры. Я прокашлялся и протер усталые глаза. — Руф, если ты не против, проводи меня в дом Цецилии. Покажи мне, как и где погиб Росций.
— Прямо сейчас? — Утомленный и растерянный, он имел вид молодого человека, слишком рано перебравшего этим вечером.
— Завтра может оказаться слишком поздно. Рабы Цецилии могут испортить все улики.
Усталым кивком Руф выразил согласие.
— И Тирон, — сказал я, заметив мольбу в его глазах. — Ты отпустишь его с нами, Цицерон?
— Посреди ночи? — Цицерон неодобрительно поджал губы. — Ну ладно, пускай идет.
— И, конечно, ты.
Цицерон покачал головой. Во взгляде, которым он меня наградил, были смешаны жалость и презрение.
— Игра кончена, Гордиан. Для всех людей с чистой совестью настала пора вкусить честно заработанный отдых. Секст Росций мертв, и что из этого? Он умер по собственной воле; сам Всезнающий Сулла это подтверждает. Последуй моему примеру и ложись в постель. Приговор вынесен, дело завершено. Все кончилось, друг мой.
— Может, да, Цицерон, — сказал я, направляясь к вестибюлю и делая знак Руфу и Тирону следовать за мной. — А может быть, и нет.
— Наверное, это произошло здесь, на этом самом месте, — прошептал Руф.
Полная луна ярко освещала плиты балкона и каменную ограду по колено высотой. Заглянув за край, я увидел лестницу, о которой говорил Руф, футах в тридцати прямо под нами; гладкие, истертые края ступенек тускло поблескивали в лунном свете. Лестница, извиваясь, пропадала во тьме и была окружена высокими сорняками и зарослями кустарника; кое-где над ней нависали ветки дубов и ив. Из глубины дома по теплому ночному воздуху разносились звуки плача; тело Секста Росция было помещено в святилище Цецилиевой богини, и рабыни оплакивали его, рыдая и вопя, как полагается по обряду.
— Эта перегородка кажется ужасно короткой, — сказал Тирон, с безопасного расстояния поддавая ногой одну из приземистых колонн. — Она едва ли достаточно высока, чтобы даже ребенок чувствовал здесь себя в безопасности. — Он с содроганием отпрянул назад.
