Таким образом, от своего отца Джон Рид получил хорошее наследство — кровь бойца, первоклассный ум, смелый и мужественный дух. Его блестящие дарования проявились рано, и по окончании средней школы он был послан учиться в знаменитейший университет Америки — Гарвардский. Сюда обычно посылали своих сынков нефтяные короли, угольные бароны и магнаты стали. Они отлично знали, что их сынки, проведя четыре года в занятиях спортом, в роскоши и в «бесстрастном изучения бесстрастной науки», вернутся с душою, абсолютно свободной от малейшего налёта радикализма. Таким именно способом в колледжах и университетах десятки тысяч американских юнцов превращаются в защитников существующего порядка — в белую гвардию реакции.
Джон Рид провёл четыре года в стенах Гарварда, где сделался благодаря своему личному обаянию и талантам всеобщим любимцем. Он ежедневно сталкивался о юными отпрысками богатых и привилегированных классов. Он слушал напыщенные лекции правоверных учителей социологии. Он слушал проповеди верховных жрецов капитализма — профессоров политической экономия. И кончил тем, что организовал Социалистический клуб в самом центре этой твердыни плутократии. Это был удар прямо в физиономию учёным невеждам. Его начальники утешали себя мыслью, что это просто мальчишеская блажь. «У него пройдёт этот радикализм, — говорили они, — как только он выйдет из ворот колледжа на широкую арену жизни».
Джон Рид кончил курс наук, получил учёную степень, вышел в широкий мир и в невероятно короткий срок покорил его. Покорил своей любовью к жизни, своим энтузиазмом и пером. Ещё в университете в роли редактора сатирического листка Lampoon («Насмешник») он уже показал себя мастером лёгкого и блестящего стиля. Теперь с его пера полились потоком стихотворения, рассказы, драмы. Издатели забрасывали его предложениями, иллюстрированные журналы начали платить ему чуть не баснословные суммы, крупные газеты заказывали ему обзоры важнейших событий иностранной жизни.
Так он стал странником больших дорог мира. Кто желал быть в курсе современной жизни, тому достаточно было следовать за Джоном Ридом, ибо всюду, где случалось что-нибудь значительное, он неизменно поспевал, как некий буревестник.
В Петерсоне стачка текстильных рабочих превратилась в революционную бурю — Джон Рид оказался в самой гуще.
В Колорадо рабы Рокфеллера выползли из своих окопов и отказались туда вернуться, несмотря на дубинки и винтовки вооружённой стражи, — и Джон Рид уже тут заодно с мятежниками.
В Мексике закабалённые крестьяне (пеоны) подняли знамя бунта и под начальством Виллы двинулись на Капитолий — и Джон Рид верхом на коне шёл рядом с ними.
Отчёт об этом последнем подвиге появился в журнале «Метрополитен», а позднее — в книге «Революционная Мексика». Рид в лирических тонах описал алые и пурпурные горы и обширные пустыни, «кругом защищённые исполинскими кактусами и испанскими иглами». Его пленили безбрежные равнины, но в ещё большей степени её обитатели, беспощадно эксплуатируемые помещиками и католической церковью. Он описывает, как они сгоняют свои стада с горных лугов, стремясь присоединиться к освободительным армиям, как они поют свои песни у лагерных костров по вечерам и, несмотря на голод и холод, в лохмотьях, босые, великолепно дерутся за землю и волю.
Грянула империалистическая война — и Джон Рид всюду, где грохочут пушки: во Франции, Германии, Италии, в Турции, на Балканах и даже здесь, в России. За свои разоблачения предательства царских чиновников и за собирание материалов, доказывающих их участие в организации еврейских погромов, он был арестован жандармами вместе с знаменитым художником Бордманом Робинсоном. Но, как и всегда, благодаря искусной интриге, счастливой случайности или остроумной проделке, он вырвался из их когтей и, смеясь, бросился в следующую авантюру.
Опасность никогда не могла его удержать. Она была его родной стихией. Он всегда пробирался в запретные зоны, на передовые линии окопов.
Как живо воскресает в моей памяти моя поездка с Джоном Ридом и Борисом Рейнштейном на Рижский фронт в сентябре 1917 г.! Наш автомобиль направлялся к югу, в сторону Вендена, когда германская артиллерия стала засыпать гранатами деревушку на восточной стороне. И эта деревушка вдруг стала для Джона Рида самым интересным местом в мире! Он настоял на том, чтобы мы поехали туда. Мы осторожно ползли вперёд, как вдруг позади нас разорвался огромный снаряд, и участок дороги, который мы только что проехали, взлетел на воздух чёрным фонтаном дыма и пыли.
Мы в испуге судорожно ухватились друг за друга, но спустя минуту Джон Рид уже сиял восторгом. По-видимому, какая-то внутренняя потребность его натуры была удовлетворена.
Так странствовал он по всему миру, по всем странам, по всем фронтам, переходя от одного необычайного приключения к другому. Но он был не просто авантюрист, путешественник-журналист, зритель со стороны, спокойно наблюдающий муки людей. Напротив, их страдания были его страданиями. Весь этот хаос, грязь, муки и кровопролития оскорбляли его чувство справедливости и приличия. Он настойчиво стремился добраться до корней всех этих зол, чтобы затем вырвать их с корнем.
И вот он вернулся из своих странствий в Нью-Йорк, но не на отдых, а для новой работы и агитации.
Вернувшись из Мексики, он объявил: «Да, в Мексике мятеж и хаос, но ответственность за всё это падает не на безземельных пеонов, а на тех, кто сеет смуту, посылая золото и оружие, т.е. на соперничающие друг с другом американские и английские нефтяные компании».
Из Петерсона он возвратился за тем, чтобы организовать в огромнейшем зале Нью-Йорка, в Madison Square Gardens, грандиозное драматическое представление, названное «Битва петерсонского пролетариата с капиталом».
Из Колорадо он вернулся о повествованием о расправе в Лудло, отчасти затмившем своими ужасами ленский расстрел в Сибири. Он рассказал, как шахтёров выбрасывали из их домов, как они жили в палатках, как эти палатки были облиты керосином и подожжены, как бегущих рабочих расстреливали солдаты — и как погибло в пламени два десятка женщин и детей. Обращаясь к Рокфеллеру — королю миллионеров, он сказал: «Это ваши шахты, это ваши наёмные бандиты и солдаты. Вы убийцы!».
И с поля сражений он вернулся не с пустой болтовней о жестокостях той или другой воюющей стороны, но с проклятиями самой войне как одному сплошному зверству, как кровавой бане, организованной враждующими между собою империализмами. В «Либерейторе» («Освободитель»), радикальном революционном журнале, в который он безвозмездно отдавал лучшие свои писания, он напечатал яростную антимилитаристскую статью под лозунгом «Добудь смирительную рубашку для своего солдата-сына». Вместе с другими редакторами он был привлечён к нью-йоркскому суду за государственную измену. Прокурор всеми силами старался добиться обвинительного приговора от патриотически настроенных присяжных; он дошёл даже до того, что поместил близ здания суда оркестр, игравший национальные гимны во всё время судоговорения! Но Рид и его товарищи твёрдо отстаивали свои убеждения. Когда Рид мужественно заявил, что он считает своим долгом бороться за социальную революцию под революционным знаменем, прокурор задал ему вопрос:
«Но в нынешней войне вы воевали бы под американским флагом?»
«Нет!» — категорически отвечал Рид.
«Почему же нет?»
В ответ на это Рид произнёс страстную речь, в которой обрисовал ужасы, свидетелем коих он был на поле сражения. Описание получилось настолько живое и сильное, что даже некоторые из предубеждённых мелкобуржуазных присяжных расчувствовались до слёз и редакторов оправдали.
Как раз в момент вступления Америки в войну случилось так, что Рид подвергся операции, в результате которой лишился одной из почек. Врачи объявили его негодным для военной службы.
«Потеря почки может освободить меня от службы войне между двумя народами, — объявил он, — но она не освобождает меня от службы войне между классами».
Летом 1917 г. Джон Рид поспешил в Россию, где в первых революционных стычках распознал приближение великой классовой войны.
Быстро проанализировав ситуацию, он понял, что завоевание власти пролетариатом логично и неизбежно. Но его волнуют промедления и отсрочки. Каждое утро он просыпался и с чувством, похожим на раздражение, убеждался, что революция ещё не началась. Наконец, Смольный подал сигнал и массы двинулись в революционную борьбу. Вполне естественно, что и Джон Рид пошёл вперёд вместе с ними. Он был вездесущ: при роспуске предпарламента, при постройке баррикад, при овациях Ленину и Зиновьеву, когда те вышли из подполья, при падении Зимнего дворца…
Но обо всём этом он рассказал в своей книге.
