— Гаааххххх… — Фрэнк повалился назад, хватаясь то за рычаг переключения передач, то за ручной тормоз, а камера клацала по рулевому колесу.
Дженнифер схватила меня за рукав:
— Что с тобой такое?
Я вырвал руку и заглянул в окно машины. Она воняла прокисшим печеньем, сигаретами и кофе.
— Слушай меня, засранец! Если я еще раз увижу тебя рядом с этим местом, если я вообще тебя увижу, я твой телеобъектив в эндоскоп[38] превращу. Понял?
Фрэнк закашлялся и пустил слюни.
— Эш! — Дженнифер снова схватила меня за руку.
Я резко обернулся и оттолкнул ее. Она попятилась и ударилась о «порш» — взревела охранная сигнализация, замигали фары.
— Вбей это в свою хорошенькую тупую головку — все кончено. Я тебе ни хрена не должен.
Ее глаза превратились в две холодные щели, по обеим сторонам узкогубого рта образовались глубокие морщины. Оскалилась:
— Ты что о себе возомнил, черт возьми? — Плюнула — беловатый пенистый комок шлепнулся мне на грудь.
Я повернулся и пошел прочь.
— Ничего не кончено, Эш! Ты слышишь меня? Ничего не кончено!
— Сейчас получше? — Я задернул занавеску.
Доктор Макдональд сидела, нахохлившись, на краешке больничной каталки. Левый глаз почти заплыл, лоб и щека закрыты марлевой повязкой.
— Нет.
— Доктор сказал, что могло быть гораздо хуже. По краю прошло, честное слово.
Она хмуро посмотрела на меня:
— Больно очень.
— Я предлагал болеутоляющее.
— Я не беру таблеток от человека, которого почти не знаю… в смысле, там что угодно может быть — «отключка»[39] или кетамин.
— «Отключка», кетамин? Можешь мне поверить — ты не в моем вкусе.
Доктор Макдональд слегка надула нижнюю губу, йотом напружинилась и спрыгнула с каталки.
— Место захоронения, — сказала она, сделав вид, что не услышала моих слов, — это какая-то глупость, я не имею в виду парк, парк — это не глупость, но закапывать в нем труп — вот это глупость. Доступ имеет сравнительно ограниченное количество людей, но вы только представьте — а что если кто-нибудь выглянет из окна и увидит, как вы закапываете большой пластиковый сверток? А кто такая Дженнифер?
Не твое сонливое дело — вот кто она такая.
Бросил пластиковый стаканчик с недопитым кофе в мусорное ведро.
Можно сказать, что за последние двенадцать лет Кэмерон-парк был местом совершенно заброшенным. Муниципалитет срезал бюджет на эксплуатацию, жителям сообщили, что теперь это входит в их обязанности, — тут-то все и накрылось.
По коридорам эхом загуляли обычные звуки отделения неотложной помощи: приглушенная ругань, рыдания какого-то юнца и пьяное пение.
— Когда делали поквартирный опрос, разговорились с одной старушенцией, которая прожила там лет шестьдесят. Говорит, что люди все время оставляют в парке мусор из своих садов.
— Ну, это говорит о том, что они поступают несознательно.
Доктор Макдональд хмуро посмотрела на пол. По потрескавшемуся линолеуму шли разноцветные прямые линии: желтая, синяя, красная, лиловая, белая и черная. Она поставила на черную линию одну ногу, потом вторую. Развела руки в стороны и пошла по ней, пошатываясь, как канатоходец по натянутой веревке.
Я показал рукой в другом направлении:
— Выход там.
Она продолжала идти.
— А в ту сторону — морг, да?
— Нет, в ту сторону — покойницкая. Слишком много смотрите американских сериалов.
— Звучит гораздо элегантнее — «покойницкая». Морг набит жертвами серийных убийц, а покойницкая — это то место, куда ты приходишь, чтобы попрощаться с двоюродной тетушкой Несси, ушедшей из жизни в почтенном возрасте девяноста двух лет.
— И все равно вы идете в неверном направлении.
— Иди но маленькой черной линии. — Она схватила меня за руку и радостно подпрыгнула. — Как Дороти в «Волшебнике страны Оз».[40]
За угол и все дальше и дальше по больничным коридорам. Растрескавшаяся грязная краска, ободранные и помятые передки больничных каталок, пол в заплатках, заклеенных серебристой лентой, картины, разбавляющие беловато-розовую монотонность, — в основном портреты и пейзажи, выполненные школьниками…
Доктор Макдональд едва на них взглянула.
— Детектив-старший инспектор Вииибер — это из немецкого конечно же, но почему не произносится как «Вебер» или «Вейбер»… в смысле, я уверена, что он отлично знает, как произносить свое имя, но…
— Вебер позволит Смиту привыкнуть говорить «Виибер», это продлится недели две, а потом, специально для него, изменит произношение. Снова вздрючит за то, что его имя произносится неправильно, и все пойдет по новой. — Я улыбнулся. — Я видел, как Вебер подобным образом месяцами развлекался. Просто удивительно, как быстро подобные мелочи могут сломать человека.
Она пожала плечами:
— Кажется, слишком жестоко…
— Так ему и надо — он полный кретин.
Мы еще немного помолчали, наслаждаясь смешанной вонью дезинфектанта и тушеной цветной капусты.
Доктор Макдональд вдруг остановилась:
— В месте захоронения есть что-то очень значительное — не только в том, где оно находится, но и в самой природе захоронений. В смысле, вы видели тело Лорен Берджес? Он даже не побеспокоился положить ее голову туда, где она должна находиться, просто сгреб все в одну кучу, притащил в середину парка и закопал в неглубокой могиле.
За нами голос:
— Биин, биип!
Мы прижались к стене — мимо нас прогрохотала больничная каталка, толкаемая лысеющим санитаром с кривой улыбкой. За ними шла пара коренастых медицинских сестер, сплетничавших о каком-то враче, которого поймали, когда он самым непристойным образом мерил температуру пациентке. Парень на каталке выглядел так, как будто его выпотрошили, оставив только обтянутый восковой кожей костяк, сипящий в кислородную маску.
— Вам это не кажется странным? — Как только эта группа миновала нас, доктор Макдональд снова запрыгнула на черную линию. — Лично мне кажется, что кому-нибудь вроде Мальчика-день-рождения точно захотелось бы сохранить их как трофеи. Вот Фред и Розмари Вест[41] начали закапывать своих жертв в саду только тогда, когда в их доме уже не оставалось места, им хотелось, чтобы они находились рядом, а Мальчик-день-рождения сваливает их, словно тачку обрезков с газона.
— Ну, может быть, он…
Тут зазвонил мой мобильный телефон. Я вытащил чертову штуковину из кармана и проверил дисплей: «МИШЕЛЬ». Вот ведь хрень… С кислой гримасой взглянул на доктора Макдональд:
— Я догоню.
Она пожала плечами и, покачиваясь, вышла в двустворчатую дверь. Так и не сойдя с черной линии.
Нажал на кнопку.
— Мишель.
Дважды за один день. Вот счастливчик.
— Я тебя видела в новостях. — Голос более резкий, чем обычно. — Кажется, Сьюзан была блондинкой, ты у же сменил ее на кого-нибудь помоложе? И она тоже стриптизерша?
— Я говорил тебе — Сьюзан не стриптизерша, она танцовщица.
— Она танцует с шестом. Это одно и то же.
— Пока, Мишель.
Но я не успел отрубить телефон.
— Нам нужно поговорить о Кета.
— Что она еще натворила?
— Почему ты всегда думаешь о самом плохом?
— Потому что ты звонишь только тогда, когда тебе хочется, чтобы кто-нибудь прочитал ей закон об охране общественного порядка.
По коридору прошаркала седоволосая женщина в ночнушке, катившая за собой капельницу на подставке.
— Это не… — Пауза — вполне достаточная, чтобы сосчитать до десяти, — и Мишель снова возвращается, и в ее голосе натужная жизнерадостность: — Ну, а как ты устроился?
Проковылявшая мимо старушенция хмуро взглянула на меня:
— Тут нельзя с мобильными телефонами!
— Полиция.
— Нечего в больнице по мобильному трепаться… — Бросила на меня еще один хмурый взгляд и ушла прочь.
— Эш? Я спросила, как…
— Уже три года прошло, Мишель. Может быть, стоит перестать задавать вопросы?
— Я только…
— Это дерьмовый муниципальный домишко в Кингсмит — канализация воняет, кто-то все время бросает мне в сад на задний двор собачье дерьмо, а сам сад представляет собой нечто вроде джунглей, между прочим. И бесполезный ублюдок Паркер все еще продавливает мой диван. Я устроился просто великолепно.
На другом конце линии молчание.
Как обычно. Она начинает, а в дерьме оказываюсь я.
— Прости, просто… Не хотел тебе грубить. — Я откашлялся. — Как твой отец?
— Я думала, мы больше не будем этого делать.
— Я ведь извинился, о’кей? — И так каждый раз, черт возьми. — Ну так что с Кети? Я могу поговорить с ней?
