Я схватил трубу чуть ниже перьев из болтов и гаек и резко дернул.
Что-то большое и неуклюжее ударилось о другую сторону двери. Петли не выдержали, вылетели из рамы, конструкция переломилась посредине и с шумом рухнула вниз вместе с ублюдком. Глаза навыкате. Кровь капает с подбородка. Руки хватаются за воздух… Так и вылетел.
И врезался прямо в меня, отбросив спиной на перила. Дерево прогнулось, хрустнуло и переломилось.
Мы покачались на краю, секунда свободного падения, потом — ШЛЕП. Ощущение — как будто взбесившаяся лошадь врезала копытом между лопаток. Воздух вылетел из моих легких вместе со стоном. А потом я покатился вниз по ступенькам, переплетясь руками и ногами с громадным вонючим ублюдком. Хрипя и изрыгая проклятия.
ХРЯСЬ.
Пол врезался в грудную клетку Как будто и без этого не было трудно дышать…
Господи, как больно.
Вставай. Вставай, пока он снова не начал махать этой чертовой трубой.
ВСТАВАЙ!
Я с хрипом всосал в себя воздух, закашлялся и встал на колени.
В прихожей полный разгром: ковер засыпан кусками двери и выбитыми балясинами, на свернувшихся кусках обоев следы крови.
Мистер Боль лежал на спине у входной двери, стонал, левая рука в области локтя была неестественным образом вывернута.
Выглядел он хреново.
Это хорошо.
Опираясь на стену, я встал, покачался на страдающем морской болезнью ковре, сделал пару вдохов. Шатаясь, подошел и врезал ему ногой по локтю.
Здоровяк не закричал. Он просто лежал с широко раскрытыми глазами, открывая и закрывая рот, потом схватил свою руку и прижал ее к груди:
— Аггггххххххххх…
Так ему и надо. Он мог…
Удар пришел из ниоткуда, прямо в живот, оторвав мои ноги от пола и бросив спиной о стену. Гипсокартон хрустнул, и в воздух взлетело облачко белой пыли.
Мои ноги согнулись в коленях, внутренности обожгло огнем. Я едва удержался на ногах.
Мистер Боль, со стоном поднявшись на ноги, стоял, качаясь взад-вперед; кровь и слюна капали из открытого рта. Потом он засмеялся.
Я схватился за то, что осталось от лестницы, — чтобы не упасть.
— Какого… Какого черта… тебе… надо?
Здоровяк повертел шеей, растягивая мышцы, сначала в одну, потом в другую сторону. Голос у него был глухой и какой-то мокрый:
— А ты нахальный малый. Надо бы тебя отшлепать. — Его левая рука безвольно висела вдоль тела, а правая заканчивалась громадным кулаком.
Он нагнул голову и бросился на меня…
Его правое плечо врезалось мне в грудь. Голова застряла у меня под мышкой, и мы, пятясь, врезались в стену. Гипсокартон не выдержал и взорвался кучей заостренных кусков, обдав нас облаком пыли.
Мне в живот прилетел кулак.
Из меня сквозь стиснутые зубы с шипением вырвался воздух вместе с брызгами слюны.
Конечно, самое разумное, что можно было сделать в этом случае, — это обхватить руками шею этого ублюдка. Держать удары и продолжать сжимать руки, пока кислород ни перестанет поступать в его кривой неандертальский мозг… Но это только при одном условии — если труба с гайками была единственным оружием, которое Мистер Боль принес на вечеринку. Значительно труднее будет, если в кишки воткнется нож.
Еще один удар, в то же самое место, в два раза сильнее.
Займемся рукой.
Я схватил его за левый бицепс и рывком завел руку за спину и вверх. Потом другой рукой поймал его запястье и резко дернул. Внутри что-то хрустнуло и лопнуло.
Следующий его удар был похож на легкое похлопывание. Мистер Боль с всхлипом втянул в себя воздух, но крика не последовало. Вместо этого он упал на колени, вытянув вперед правую руку с растопыренной пятерней — как будто хотел помахать ручкой сидящему в аду дьяволу.
Я врезал ему коленом в лицо.
Он хрюкнул и опрокинулся на спину. Я выпустил искалеченную руку, схватил Мистера Боль за клок волос на затылке и ударил мордой по третьей ступеньке снизу.
ХРЯСЬ.
— Скушай за маму…
Я поднял его голову и снова изо всей силы опустил на ступеньку.
ХРЯСЬ.
— Скушай за папу…
Ступенька покрылась кровавыми пятнами.
— И тебе самому не хворать…
ХРЯСЬ.
Он обмяк.
Я отпустил его и, тяжело дыша, отступил на пару шагов:
— Домашнее задание… домашнее задание делать надо… тупой… ублюдок, и друзей с собой приводить… я из таких, как ты… козлов… говно вышибал… еще когда ты… когда ты…
Да и хрен с ним. Я прислонился к стене.
Гостиная превратилась в груду обломков, лестница в руинах, ковер покрыт обломками дерева и выпачкан в крови, в воздухе запах гипса, меди и прокисшего пота.
Сантехнический пернач блестел в углу, рядом с вешалкой. Я, шатаясь, подошел к нему, наклонился и поднял.
Когда я выпрямился, мир вокруг меня завальсировал, а внутри черепа что-то застучало, угрожая выдавить мне мозги через уши.
Прислонился к кухонной двери. Восстановил дыхание. Постарался не блевануть.
О’кей.
Опять подступило.
Сделал несколько глубоких вдохов.
Ох… Адреналин, конечно, великолепное обезболивающее, но что будет, когда начнется отходняк? Костяшки левой руки пронзало пульсирующей болью, плечи как будто обернуты раскаленной колючей проволокой, поясница раскалывалась, желудок жгло, а все остальное просто нестерпимо болело.
Слишком стар я для таких вещей.
Точно. Пора позаботиться о визитере.
Я повернулся, держа у бедра утыканную шипами трубу.
Он лежал перед лестницей, свернувшись в клубок, и дрожал, прижимая к себе искореженную левую руку. Лицо — бесформенное месиво. Наверное, тому, кто называл себя «Мистер Боль», это совсем не нравилось.
Я схватил его за шиворот и потащил на кухню, оставляя скользкий темно-красный след на грязном линолеуме. Потом открыл заднюю дверь и выволок его в сад.
Темновато здесь. Из-под низких облаков прорывался болезненный свет, окрашивающий все в черно-белые цвета, которого едва хватало, чтобы различить очертания предметов. Тело здоровяка обмякло, а изо рта вырывался пар, пока я тащил его к тому месту, где должна была стоять сушилка для белья, если какой-нибудь предприимчивый ублюдок не спер ее.
Снова закрапал мелкий дождик, холодный и освежающий. Я поднял лицо к небу и позволил дождику намочить мою кожу.
Приходится искать удовольствие в малозначимых вещах. Поставил оперенный конец трубы на лодыжку Мистера Боли. Постучал по суставу:
— Знаешь, как больно будет, правда?
Здоровяк захрипел и дернулся.
— Да. — Я занес пернач над головой. — Ты абсолютно прав.
Я открыл багажник машины и опустил в него свой чемодан на колесиках — рядом с шикарными красными чемоданами доктора Макдональд.
Она повернулась и уставилась на меня в проем между сиденьями:
— Кажется, вы сказали, что будете через пять минут, а прошло целых четверть часа, и эта собака бегала здесь вокруг машины и принюхивалась… — Она отвернулась — брови нахмуренные, верхняя губа презрительно искривлена. — Что с вашим лицом?
Я закрыл дверь машины, потом повернулся и пошел в дом. Взял в одной из комнат картонную коробку. Поставил ее в багажник, потом сделал то же самое еще два раза, пока места в нем совсем не осталось. Единственная положительная вещь, когда живешь в подобном дерьме, — не стоило распаковываться после того, как Мишель выкинула меня из дома.
Еще один, последний заход в дом. Пока поднимался по раздолбанной лестнице, достал мобильник и набрал номер Паркера. Казалось, что прошла целая вечность, но наконец он ответил — голос пьяный и невнятный:
— Уголек! Как там дела?
Уже надрался. Или обдолбался.
— Я хочу, чтобы ты держался подальше от дома какое-то время.
— Ты ведь не будешь ее сегодня пялить, а, Уголек? Слушай, чувак, ты просто похотливый…
— Это небезопасно, о’кей? Кто-то весь дом вверх дном перевернул.
Я завернул вверх ковер в спальной комнате и поднял половицу. Сунул руку внутрь, вытащил сигарную коробку Ребекки и спрятал ее на груди.
Твою мать… Неужели Большой Джонни Симпсон? Чувак, клянусь, я не знал, что она его сестра, она…
— Найди какое-нибудь другое место, где можно отсидеться. К маме пойди или еще куда-нибудь.
Потом я пошел в ванную комнату. Передняя панель отошла довольно легко. Схватил несколько пластиковых пакетов на молниях, спрятанных под ванной, и рассовал их по карманам. Вышел обратно на лестницу.
— Уголек, прости меня, ладно? Я не хотел.
— Позвоню тебе, когда вернусь обратно. — И, закончив разговор, захлопнул за собой входную дверь и потащился к «рено».
