Люка оторвался от перемешивания углей в камине и в подтверждение слов маркиза вытянул вперед свои обезображенные кисти рук.
– И ты, Ежевика. И верный Филипп, и дядюшка Франсуа – все вы желаете расквитаться с Маратом. Что ж, мы сделаем это. Мы выследим, поймаем и казним его. Казним ужасно и жестоко, как того требует наше желание, – сказал Антуан своим спокойным тоном, как если бы речь шла о приготовлении блюда в будний день.
На присутствующих его слова произвели сильное впечатление. «Если уж отец-маркиз был извергом, то чего же ожидать от сына?» – неожиданно подумалось Ежевике.
Вероятно, остальные подумали о том же, потому что тень страха пробежала по лицам Нуаре и повара Филиппа, хотя они и ни разу не видели от маленького господина ничего дурного для себя.
Антуан, ощутив повисший в зале вкус страха, догадался, откуда тот возник. Поэтому, не желая пугать друзей, он стал развивать перед ними план поимки предателя Марата:
– Завтра же утром Ежевика с дядюшкой Франсуа отправятся в город, где закажут в типографии выпуск срочных афиш. В афишах будет говориться, что господин Франсуа Нуаре, рантье, проживающий по такому-то адресу, желает разыскать Марата Бенона, иначе именуемого Одноглазым Валетом или Одноглазым Маратом, Другом народа, бывшего комиссара бордоской коммуны. Указавшего его местоположение ждет вознаграждение в одну тысячу ливров золотом. Приведшего же его живым ждет вознаграждение в пять тысяч ливров золотом. Господин Франсуа Нуаре гарантирует обязательность выплаты, а также полную конфиденциальность сделки. Дополнительным гарантом является нотариус такой-то, у коего можно осведомиться и об остальных сторонах сделки.
Забыв о только что терзавшем их страхе, присутствующие с волнением слушали объявление. Они не могли не отметить гениальность и простоту плана, предложенного Антуаном.
«Как он умен!» – подумал Нуаре.
Никто в нынешние тяжелые времена не откажется от тысячи, а уж тем более пяти тысяч ливров, да еще золотом, когда бумажные ассигнации дешевели с удивительной быстротой. Даже самый закоренелый якобинец и революционер, связанный с Маратом, сто раз пересмотрит свои принципы, пока наконец не придет к единственно правильному решению – сдать бывшего коммунара.
– Прекрасно! А главное, мы практически ничего не будем делать для поисков. Проклятый Марат сам найдется, – сказал Ежевика, немного побаивавшийся Антуана.
– А почему вы, Ваше сиятельство, считаете, что Одноглазый Валет все еще находится в Бордо? – неожиданно спросил Филипп.
– А куда он может деться? По моему предположению, ему сейчас что-то около пятидесяти-пятидесяти трех. В подобном возрасте, мой дорогой Филипп, долго в бегах не протянешь. Когда человеку перевалило за пять десятков, ему хочется покойной жизни вдали от города, в родных местах, в которых он провел большую часть своей жизни, а вовсе не бегать, скрываясь из укрытия в укрытие, ради некой эфемерной идеи свободы, равенства и братства.
– А может, он уплыл к себе на Корсику, – предположил Ежевика. – Одноглазый Марат ведь корсиканец.
– Вряд ли. Его ищем не только мы. Границы для него закрыты. Скорее всего, Марат сейчас отсиживается внутри провинции в какой-нибудь маленькой деревеньке. У него имеется небольшое хозяйство, купленное им еще во время торговли контрабандной солью как раз для такого случая. Хозяйство, естественно, куплено на чужое имя, каковым ныне и прозывается наш Одноглазый, – сказал Антуан.
Все присутствующие вынуждены были согласиться с правотой юного маркиза. Поставив себя на место Одноглазого Марата, каждый пришел к выводу, что уж лучше отсидеться где-нибудь инкогнито, ожидая спокойной старости и тихой смерти.
– Felix, qui potuit rerum cognoscere causas. Счастлив тот, кто смог понять причины вещей, – видя, что подчиненные поняли его мысль, сказал Антуан, вспомнивший двоюродного прадеда, любившего лаконичный и назидательный слог древних поэтов. – Так и поступим.
Доказав таким образом умственное превосходство над присутствующими, юный маркиз покинул зал и отправился спать.
Наутро Мясник и Франсуа Нуаре отправились в город, где исполнили все в точности, как приказал Антуан. Распорядившись о срочном выпуске афиш, они заехали к нотариусу, знакомому дядюшки Франсуа, где предъявили тысячу и пять тысяч ливров золотом. Нотариус заверил наличие суммы, необходимой для уплаты за Одноглазого Марата, а также внимательно выслушал условия сделки по передаче сведений либо самого беглеца в руки Нуаре. Затем Мясник уплатил нотариусу причитающиеся деньги, и они с охотником за трюфелями покинули контору, где все комнаты пропахли сургучом и законом.
Антуан же тем временем устроил смотр своему новому войску – своре собак, собранных поваром Филиппом со всей провинции. Псины, и правда, казались весьма мерзкими на вид, крупными и злобными, этакими клыкастыми монстрами неопределенных пород, как раз такими, какие были нужны юному маркизу де Ланжу для запланированной еще в Италии мести.
– Прекрасно, прекрасно, – нахваливал он сгрудившихся вокруг него и Филиппа собак, которые настороженно принюхивались к незнакомцу.
Повар с удивлением заметил, что собаки сильно побаиваются Антуана, словно чуют в нем зверя более опасного, чем они. Филипп еще более уверился в исключительности того, кого он знал еще совсем ребенком и кому когда-то показывал, как правильно разделывать туши.
– Скажи-ка мне, дорогой Филипп, а чем ты кормишь собак? – неожиданно спросил его юный маркиз, бесстрашно глядя на злобных тварей, крутившихся подле него, поджав хвосты.
– Иногда костями с мяса, но чаще просто помоями с кашей.
– Что ж, теперь ты будешь кормить их только мясом, – распорядился Антуан.
– Как будет угодно Вашему сиятельству.
Вечером Мясник вновь отправился в Бордо. Теперь он сопровождал уже самого маркиза де Ланжа. Антуан отправился к судье. Живительное дело, но оказалось, что главным судьей провинции является все тот же старик, что судействовал еще во времена интендантства его отца, Жоржа де Ланжа.
Старый судья принял Антуана в своем доме, примыкавшем к зданию судебной палаты. Они долго говорили о чем-то, старик все никак не соглашался. Тогда Антуан, видимо не надеясь более уговорить его, достал из кармана свой последний аргумент – красивейший алмаз и надменно-равнодушным жестом протянул его судье. Люка, стоявший во дворе при лошадях, видел в освещенное окно, как жадно загорелись глаза старого судьи и как быстро схватил он алмаз и сунул его себе за пазуху. Не медля больше ни минуты, старик оделся и в сопровождении Антуана и Мясника отправился в караульное помещение судебной палаты. Оттуда Антуан и Мясник уже в сопровождении начальника караула, получившего самые строгие указания, направились в тюрьму. Там начальник караула провел их к камере, где содержались предполагаемые убийцы. Они как раз спали, когда троица вошла в камеру. Огромный Люка сдернул ближайшего от него заключенного с нар, зажал ему рот и, взвалив себе на плечо словно куль, вынес из тюрьмы. Начальник караула, подозрительно посмотрев ему вслед, самолично вычеркнул задержанного из тюремных списков.
Мясник и Антуан, отъехав уже порядочное расстояние от города, остановились недалеко от рощицы, примерно на том же самом месте, на котором Антуан убил свою мать, маркизу Летицию. Люка сбросил висевшего поперек седла выкупленного задержанного, слез следом с лошади сам и стал неторопливо натягивать на руки огромные металлические перчатки, те самые, что были изготовлены во Флоренции. Антуан подхватил за узду коня Мясника, чтобы тот, испугавшись, не убежал в рощу.
Вставший на ноги несчастный испуганно озирался, искоса поглядывая то на красивого юношу, то на жуткого рыжего великана, надевшего страшные на вид перчатки с рыцарских доспехов и разминавшего сейчас пальцы. Мясник же, размявшись, с извечной усмешкой подошел к выкупленному узнику и со всей силы ударил его в грудь. Раздался хруст костей, несчастный упал, откатился от Мясника и попытался встать на ноги, но резкая острая боль в боку помешала ему. Похоже, что у него были сломаны ребра. Мясник схватил жертву за шиворот, поднял и свободной рукой снова ударил, на этот раз в лицо. Брызги крови полетели во все стороны. Антуан жадно втянул воздух, наполняя легкие кровавыми флюидами, а рот – вкусом плоти несчастного. Вместо лица у жертвы образовалось огромное кровавое месиво, острые края металлических перчаток сорвали с него кожу, которая висела лоскутами. Несчастный закричал диким голосом и попытался вырваться из рук Мясника, но тот крепко держал его за шиворот, продолжая наносить удар за ударом в лицо, в голову, в шею. Вскоре выкупленный заключенный замолк и повис на мускулистой руке, словно вызревшая виноградная кисть. Тогда Антуан слез с коня, подошел, достал из ножен на удивление остро отточенный кинжал, примерился и одним ловким взмахом отсек у несчастного икру. Тот закричал из последних сил и навсегда затих. Антуан же приподнял кусок отрезанного мяса и выдавил кровь себе в рот.
