Пятилетний Фрэнсис Долархайд лежал в постели на втором этаже бабушкиного дома. Окно было занавешено черными шторами. От японцев. Он не мог произнести слово «японец». Фрэнсису хотелось в туалет. Но он боялся темноты.
Фрэнсис позвал бабушку, которая спала внизу:
— Бе-бе…
Фрэнсис блеял, как козленок.
Он звал, пока не утомится.
— Пыжалста, бебе…
Вдруг ему на ноги брызнула тонкая, горячая струйка. А потом стало холодно, и ночная рубашка прилипла к телу. Фрэнсис не знал, как быть. Он глубоко вздохнул и повернулся лицом к двери. Ничего не случилось. Он опустил ноги на пол, встал. Рубашка словно приклеилась к ногам, щеки пылали от стыда. Фрэнсис кинулся к двери. Наткнувшись на ручку, он шлепнулся на пол, но моментально вскочил и ринулся вниз по лестнице, цепляясь за перила. Он бежал к бабушке! Подкравшись в темноте к ее постели, Фрэнсис забрался под одеяло, в тепло…
Бабушка повернулась. Ее тело напряглось. Фрэнсис почувствовал, что спина, к которой он прижимался щекой, словно окаменела. Затем раздался шепот:
— В жижни не шлыхала…
Нащупав на тумбочке вставную челюсть, бабушка засунула ее в рот и причмокнула.
— В жизни не слыхала о таком мерзком грязнуле! А ну, вылезай, быстро вылезай из моей постели!
Бабушка включила ночник. Фрэнсис стоял и дрожал. Она провела пальцем по его бровям и увидела кровь.
— Что-нибудь разбил?
Он мотнул головой, и на бабушкину рубашку попало несколько капелек крови.
— Наверх. Живо!
Он взбирался по лестнице в кромешной темноте. Свет он не мог включить — выключатели были очень высоко и до них могла дотянуться только бабушка. Фрэнсису не хотелось возвращаться в мокрую постель. Он долго стоял в темноте, держась за верхние ступеньки лестницы. Ему казалось, что бабушка не придет. Чудовища, притаившиеся в самых темных углах, в один голос утверждали, что она не придет.
Но она пришла и щелкнула где-то под самым потолком выключателем. В руках бабушка держала кипу простыней.
Перестилая постель, она не обмолвилась с Фрэнсисом ни словом.
Затем бабушка схватила его за руку и потащила по коридору в ванную. Свет зажигался над зеркалом, и бабушке пришлось встать на цыпочки, чтобы достать до выключателя.
Она дала ему полотенце, мокрое и холодное.
— Сними рубашку и вытрись.
Запах лейкопластыря и щелканье портновских ножниц… Бабушка раскрыла коробочку пластыря, поставила Фрэнсиса на крышку унитаза и заклеила ему ранку под глазом.
— А теперь… — сказала она и прижала ножницы к его круглому животу. Ему стало холодно.
— Смотри, — сказала бабушка.
Она схватила его за голову и нагнула ее, чтобы он увидел свой маленький пенис, к которому подбирались раскрытые ножницы. Бабушка сдвинула половинки ножниц, слегка защемив ими нежную кожицу.
— Ты хочешь, чтобы я его отрезала?
Он попытался взглянуть на нее, но она цепко держала его голову.
Фрэнсис всхлипнул, из носа капнуло ему на живот.
— Хочешь или нет?
— Нет, бебе! Нет, бебе.
— Даю тебе слово: если ты еще раз испачкаешь постель, я его отрежу. Понятно?
— Да, бебе.
— Ты вполне можешь дойти в темноте до туалета и сесть на унитаз, как должен делать хороший мальчик. Делай по маленькому не стоя, а сидя. А теперь марш в постель!
* * *
В два часа ночи подул сильный ветер. Стало прохладно. Сухие ветки яблонь со скрипом гнулись к земле. Начался теплый дождь, он барабанил по стене дома, в котором спал сорокадвухлетний Фрэнсис Долархайд.
Лежа на боку, Фрэнсис сосал большой палец, его волосы намокли от пота и прилипли ко лбу и шее.
Он просыпается и слышит в темноте свое дыхание и тихий шелест ресниц. Его пальцы слегка пахнут бензином. Мочевой пузырь переполнен.
Фрэнсис шарит рукой по тумбочке, нащупывая стакан, в котором лежат его зубы.
Прежде чем встать с кровати, Долархайд всегда вставляет протезы. Потом он идет в ванную. Он не зажигает свет. Отыскав наощупь унитаз, Фрэнсис садится на него, как должен делать хороший мальчик.
Поведение бабушки изменилось зимой 1947 года, когда Фрэнсису было восемь лет. Отныне бабушка с внуком садились за общий стол со своими престарелыми жильцами. Бабушке прививали в детстве навыки гостеприимной хозяйки. Теперь она извлекла откуда-то серебряный колокольчик, надраила его до блеска и положила возле своей тарелки.
Следить, чтобы за обеденным столом царило оживление, а служанки проявляли расторопность, умело направлять разговор в нужное русло, поощрять одних гостей рассказывать остроумные истории, поднимающие настроение других — да это целое искусство, которое теперь, увы, почти забыто.
В свое время бабушка владела им в совершенстве. Ей удалось втянуть в разговор двух постояльцев, способных поддержать беседу, и трапеза слегка оживилась.
Фрэнсис сидел на хозяйском месте на противоположном конце стола, отделенный от бабушки рядом кивающих голов, а миссис Долархайд старалась разговорить своих подопечных. Она проявила большой интерес к свадебному путешествию миссис Флоудер, которая ездила в Канзас-сити, в очередной раз посочувствовала миссис Итон — та переболела когда-то желтой лихорадкой, и доброжелательно внимала нечленораздельным звукам, издаваемым остальными постояльцами.
— Правда, интересно, Фрэнсис? — восклицала бабушка и звонила в колокольчик, повелевая принести следующую порцию блюд. На обед подавали овощи и мясо, и бабушка устраивала несколько смен блюд, чем существенно затрудняла работу кухонной обслуги.
О несчастьях за столом не говорили никогда. Если кто-то проливал на скатерть суп, засыпал или попросту забывал, почему он сидит за столом, бабушка звонила в колокольчик и, прервав говорящего на полуслове, жестами показывала служанкам, что нужно сделать. Она старалась держать как можно больше прислуги. Разумеется, насколько позволяли средства.
Бабушкино здоровье ухудшалось, она похудела и теперь влезала в платья, которые были давным-давно убраны в сундуки. Некоторые наряды выглядели элегантно. Чертами лица и прической бабушка удивительно напоминала Джорджа Вашингтона, изображенного на долларе.
К весне ее поведение снова изменилось. Теперь она командовала всеми, кто сидел за столом, не позволяя никому вставить ни слова, и все время рассказывала о своей юности, проведенной в Сент-Чарлзе. Бабушка даже разоткровенничалась о своей личной жизни, надеясь, что это послужит благотворным примером для Фрэнсиса и приведет в восторг постояльцев.
В светском сезоне 1907 года бабушка слыла настоящей красавицей, и ее приглашали на самые шикарные балы, которые устраивались в Сент-Луисе, расположенном на противоположном берегу реки.
Бабушка утверждала, что ее история весьма поучительна. И пристально поглядела на Фрэнсиса, который скрестил под столом ноги.
— Я росла в то время, когда врожденные недостатки человека почти нельзя было исправить, — сказала бабушка. — Я имела успех благодаря своей чудесной коже и роскошным волосам. Сила воли и жизнерадостность помогли мне превозмочь физический недостаток, и мои некрасивые зубы даже стали, что называется, моей изюминкой. Это была как бы моя торговая марка, и я ни за что на свете не рассталась бы с нею!
Наконец бабушка призналась, что не доверяла докторам, но когда стало ясно, что из-за болезни десен она лишится зубов, отправилась к одному из знаменитейших стоматологов, доктору Феликсу Бертлу, швейцарцу. «Швейцарские зубы» доктора Бертла пользовались популярностью, — рассказывала бабушка. — У него была обширная практика.
Среди его пациентов были оперные певцы, боявшиеся, как бы изменившееся строение ротовой полости не повлияло на их голос, актеры и разные общественные деятели.
К Бертлу приезжали даже из Сан-Франциско.
Доктор Бертл умел изготавливать зубные протезы, которые совершенно не отличались от настоящих зубов, экспериментировал с различными составами, изучая их влияние на дикцию.
Искусственные зубы, которые сделал для миссис Долархайд доктор Бертл, нельзя было отличить от ее настоящих. «Сила воли» и тут помогла бабушке «превозмочь ее физический недостаток», и миссис Долархайд не потеряла своего неповторимого очарования, в чем и призналась с косой усмешкой.
Мораль сей истории Фрэнсис уразумел гораздо позже, а она была такова: операцию он сделает лишь тоща, когда сможет выложить за нее собственные денежки.
Обычно Фрэнсис вел себя за обеденным столом тихо — он предвкушал долгожданный вечер.
Вечером муж Королевы-матери приезжал за ней на тележке, запряженной мулами, на которой возил дрова. Если бабушка была занята чем-нибудь наверху, Фрэнсису удавалось проехаться с ними по узенькой дорожке до тракта.
Этой вечерней прогулки он ждал целый день, мечтая о том, как он усядется в тележку рядом с Королевой-матерью и ее долговязым, тощим мужем, который всегда сидел молча, почти невидимый в темноте. Мальчик уже заранее слышал громкое скрежетание железных ободьев колес по гравию. Два коричневых мула с гривой, напоминавшей старую щетку, стояли, обмахиваясь хвостами. В воздухе пахло потом и кипящим бельем, нюхательным табаком и нагревшимися на жаре вожжами. А порой и дымом — это когда мистер Бейли расчищал в лесу новую поляну. Иногда он прихватывал с собой ружье, и тогда в тележке лежала пара кроликов или белок. Они лежали вытянувшись, словно смерть настигла их в прыжке.
