– Что-то хозяин запаздывает, – заметил мастер Пьер, вновь начавший волноваться.
– Наверное, желает соригинальничать. Молодые люди нынче все пошли такие. В голове пусто, вот и придумывают различные способы привлечь к себе внимание. Прошу вас, попробуйте хоть что-нибудь, – продолжал настаивать Наккар.
Сантен, исключительно для того, чтобы отделаться от болтливого доктора, пригубил вино, у которого оказался такой же дурманящий вкус.
– Не правда ли, неплохое винцо? – заметил доктор. – Вот только чрезвычайно странно, что здешний повар во все блюда, похоже, добавляет одну и ту же приправу. Постой-ка…
Внезапно Наккар умолк на полуслове, склонив голову и крепко заснув, опьяненный подмешанным в вина и угощения наркотиком. Мастер Пьер догадался, что хотел сказать в незаконченной фразе доктор. Он попытался подняться, чтобы, подхватив товарища, уйти из этого проклятого дворца, но тело вдруг охватила ужасная слабость, в голове стоял дурман, а ноги, вместо того чтобы послушно следовать воле хозяина, стали выделывать какие-то невообразимые движения, совершенно перестав ему подчиняться, отчего Сантен принужден был сесть обратно на мягкий стул.
В дверях возник камердинер, которого мастер Пьер видел уже как в тумане.
– Маркиз Антуан де Ланж! – торжественным тоном объявил он.
В зал вошел изящный юноша, поражавший ослепительной красотой и удивительной бледностью, за которым неотступно следовал огромного роста рыжеволосый великан в ужасных металлических перчатках вместо рук.
– Добрый вечер, учитель, – ласково приветствовал Антуан опьяненного Сантена.
– Проклятье! – через силу проговорил мастер Пьер, изо всех сил боровшийся со сном. – Как я сразу не догадался.
– Спите, мой дорогой учитель, мой любимый враг. У нас еще будет время побеседовать.
Антуан отдал короткие распоряжения Ежевике и Мяснику и вышел из зала. Мясник подхватил заснувшего Сантена, взвалил его на плечо и унес в дальние покои. То же самое Ежевика проделал с доктором Наккаром. К угощению, оставшемуся на столе, никто более не притронулся. Его отнес повар Филипп и безо всякого сожаления выбросил.
Пьер Сантен, мастер Парижской масонской ложи, очнулся от наркотического сна только на следующий вечер. Он потряс головой, стараясь отогнать остатки сна, и попытался было встать, но не тут-то было. Мастер Пьер обнаружил себя крепко привязанным к вольтеровскому креслу с высокой прямой спинкой. От этого-то, догадался Сантен, так трудно дышать. Чтобы лучше оценить обстановку, он огляделся кругом, постаравшись не пропустить ни одной детали. Антуан поместил своего бывшего учителя в небольшой комнате, в которой единственным украшением служил камин, разожженный, несмотря на стоявшую этим летом теплую погоду, и две подушечки около него, видимо служившие для милых посиделок возле огня.
В комнате было немного душновато, на челе мастера Пьера выступили капельки пота. Он с внезапной ясностью представил себе, какая участь ему уготована обладателем самой извращенной в своей жестокости фантазии, каковым является юный маркиз де Ланж. И как только Сантен испугался, его страх пронесся по воздуху, достигая, словно звонок колокольчика, Антуана. Маркиз тут же вошел в комнату и стал напротив кресла, к которому был привязан его бывший учитель.
– Здравствуйте, Пьер. Как вы себя чувствуете?
За Антуаном маячил неизменный Люка, ухмыляющийся и со злорадством глядящий на пленника.
– Что вы со мной сделали? Где Наккар? – Голос Сантена вновь обрел уверенность, как и он сам. – В твоих интересах освободить меня.
– Вы не ответили на вопрос, Пьер, – спокойно напомнил Антуан.
Как ни старался Сантен противиться, он таки попал под обаяние юного маркиза.
– Хорошо. Только голова болит.
– Это от наркотиков. Есть множество способов, чтобы избавиться от головной боли. Самый простой и действенный – беседа. Хотите побеседовать, учитель?
– Почему бы и нет.
Сантен постарался, чтобы со стороны он казался равнодушным и не страшащимся де Ланжа. Он не знал, что тот может чувствовать его страх на расстоянии, что он питается этим страхом, как если бы сам бывший учитель лакомился устрицами, ощущая их необычный запах и вкус уже на подходе к лотку уличной торговки.
– Так что вы говорили об интересах, учитель? Вы угрожаете мне? – При этих словах лицо Антуана, до этого не выражавшее никаких эмоций, изобразило некое подобие улыбки.
– Я просто предупреждаю вас, мой юный друг. Вы сами не знаете, какую авантюру затеяли. Украсть и держать в плену масона – занятие чрезвычайно опасное. А я – мастер. Мастер Парижской масонской ложи, – торжественно объявил Сантен и гордо посмотрел на Антуана.
Люка принес маркизу точно такое же кресло, как то, к которому был привязан пленник. Антуан сел в кресло и сказал:
– Займем друг друга беседой, покуда Филипп готовит наш ужин. Смею предвосхитить его старания, ужин должен превзойти самое себя. Итак, что же мне так угрожает в этой, как вы изящно выразились, дорогой учитель, авантюре? Или вы хотите, чтобы я вас звал мастером Пьером? Или же просто Сантеном? А, учитель?
– Зовите, как вам будет угодно, мой юный друг, – ответил Сантен. – Вы, я вижу, просто не знаете все величие и силу Ложи масонов. Может, вы развяжете мне хотя бы руки, а то мне чрезвычайно неудобно, – попросил он.
– Всему свое время, учитель. Продолжайте, прошу вас. Просветите меня в значении Ложи, – сказал Антуан.
– Парижская масонская ложа является одной из самых древних и самых могущественных Лож в мире. У нас везде имеются свои люди, подчиненные единой воле и единой цели. Так что, если со мной что-либо случится; вам не удастся скрыться. Как вы думаете, кто произвел на свет божий революцию? Мы, масоны! Чьих рук дела террор? Наших! Необходимость уничтожения аристократической верхушки, элиты, никого не признающей, кроме самой себя, погрязшей в распутстве и мотовстве, – вот главный механизм революционного террора. – Сантен, прекрасный оратор, все более воодушевлялся. – А кто является механиком этого жестокого механизма? Мы, масоны!
– Жестокий механизм, – со значением повторил Антуан. – Учитель, вы хотите сказать, что вы породили все ужасы последних лет, когда ежедневно под нож гильотины шли десятки людей самых благородных семейств Франции, когда голытьба набрасывалась на аристократа и разрывала его на куски прямо на улице при полнейшем попустительстве новых властей?
– Наша жестокость – это жестокость порабощенного народа, желавшего более всего свободы, а оттого и проявившего чрезмерное рвение в собственном освобождении. – Сантен по тону своего бывшего ученика понял, что тот разозлился от его слов. А ведь от Антуана зависела сейчас жизнь мастера Пьера, который это отлично понимал, а потому постарался сгладить острые углы своей речи.
– Так, значит, это нищие голоштанные отбросы общества проделали все те изуверства, которые так ужаснули вашу Ложу, что она сама постаралась затем избавиться от их вождей? – спросил маркиз, шевеля кочергой в углях камина.
– Ну, не совсем так, но в принципе да, – ответил Сантен, с некоторым беспокойством следя за действиями Антуана. – Мой юный друг, вас не затруднит все-таки исполнить мою просьбу и освободить мои руки от пут. Дело в том, что у меня чрезвычайно чешутся ноги.
– Так и должно быть, – сообщил ему Антуан. – Нет, пока не могу. Ужин еще не готов. Однако же, посудите сами, вы, масоны, всколыхнули в голытьбе жестокость, которую те направили на элиту. Так?
– Да.
– Отлично! Очень хорошо, что мы затронули тему жестокости. Помните Библию? – неожиданно спросил Антуан. – Око за око, зуб за зуб. Зло порождает зло, насилие влечет за собой ответное насилие. Жестокость вызволила к жизни ответную жестокость. Сейчас уже аристократы мстят вам за то, что вы совершали с ними ранее. Сколько лет вашей жалкой масонской Ложе? Двести, триста, четыреста? Мой дорогой учитель, первое упоминание о роде Медичи, чьим представителем является моя драгоценная матушка, над которой вы так издевались у Лафайета, было уже в девятьсот девяносто восьмом году от Рождества Христова в земельном списке долины Муджелло. Это значит, что мои предки были сеньорами еще как минимум столетие до этого. Аристократические рода древнее вашей ничтожной Ложи во много раз. Наша жестокость, выпестованная и утонченная долгими столетиями, прекрасна, в то время как ваша – грязна и жалка. Вы были способны только лишь на то, чтобы поставить в центре Парижа гильотину, эту механическую игрушку для отрубания голов. Смешно! И вы хотите править миром. Хотите всюду распространить ваши глупые идеи всеобщего равенства и братства. Так посмотрите же и ужаснитесь тому, какую жестокость вы пробудили!
Антуан, не в силах более сдерживаться, вскочил и откинул с колен Сантена прикрывавший ему ноги плед. Бывший учитель посмотрел вниз и чуть было не лишился чувств. Вместо ног ниже колен торчали голые кости, мясо же с них было аккуратно срезано. Мастер Пьер закричал, но не от боли, а от ужаса и шока, который он испытал от увиденного. Антуан же заботливо прикрыл ноги пледом.
