Джереми сдался. Он проиграл. Но он все еще видел бегущего впереди парня, который должен был быть девушкой. Он помчался к Пенфолд-стрит, а Джереми сначала прихрамывал за ним, а потом остановился. Парень достиг более безопасной Марилебон-роуд, но и там все еще бежал изо всех сил, по направлению к станции метро на Бейкер-стрит.
Мошонка Джереми перестала гореть, но пульсирующая боль все равно была невыносимой. Ему пришлось сесть на деревянную скамейку. Когда боль немного утихла, Джереми снова обрел способность мыслить логически. Все это время он ни о чем не думал, просто действовал и страдал от чужих действий. Поднимаясь, чтобы уйти, он вдруг понял, что натворил. След от удавки наверняка остался у парня на шее и причинял ему сильную боль. Помучившись, он захочет мстить. Он и его девчонка. Пойдет ли он в полицию? Теперь, вероятно, даже серьги не понадобятся. Достаточно одного только синяка и описания внешности маньяка, чтобы они быстро сообразили, что мужчина, которого он описывает, живет как раз на Стар-стрит.
Дома, медленно поднимаясь по лестнице, он услышал за дверью Уилла Коббетта рыдания, отчетливые в полной тишине дома. Джереми вошел в свою квартиру и рухнул в кресло, не включая свет. Сон казался ему теперь недостижимым блаженством. Он закрыл глаза и стал думать, что делать дальше. Оставаться здесь и ждать, когда за ним придут?
Этого ему не хотелось. К собственному стыду и удивлению, он понял, что хочет побежать к матери. Но это невозможно. Вряд ли он вообще когда-нибудь увидит ее снова, разве что на суде или в тюрьме. Не думай так, приказал он себе. Он открыл ящик комода, вынул оттуда поддельные серьги, зажигалку, кольцо для ключей и положил их в карман. Что еще подозрительного может находиться в его доме? Ничего не пришло в голову. Он вышел из квартиры и снова спустился по лестнице. Рыдания за дверью Коббетта не прекращались. Джереми вышел на улицу.
Там ничего не изменилось, кругом стояли плотно припаркованные машины, у одной, новенького «пежо», разбито окно. Кому-то понадобился радиоприемник или мобильный. Джереми вспомнил, что, когда входил в дом, окно было целым. У фонаря на углу стояла урна, но она была пуста. Люди, живущие здесь, уже вынули пакет с мусором, завязали и выставили на тротуар, чтобы завтра его увезли мусорщики. Джереми развязал узел и отступил, поморщившись. Для его тонкого обоняния этот запах был мучением. Он сунул серьги, зажигалку и кольцо в пакет и завязал его.
Поднимаясь к себе наверх, он остановился у двери Коббетта. Свет там погасили, и плач стих. А какая ему разница? Плевать на Коббетта или кто там мог быть – ребенок или женщина…
Ему даже показалось, что это его оплакивают, его жизнь, которой скоро придет конец.
Он вошел в квартиру, разделся и лег в кровать, не надеясь уснуть.
Бекки убеждала себя, что ее организму давно пора бы привыкнуть к таким порциям алкоголя, какие она принимала каждый день, и похмелье должно пройти. Но она оказалась исключением из правил. Бекки снова подумала, как думала каждое утро, что должна резко бросить пить, должна остановиться наконец. Иначе она забросит работу, испортит себе внешность и печень, рано постареет.
Она встала, шатаясь и пытаясь контролировать движения, не упасть в обморок. Головная боль не проходила и становилась невыносимой. Бекки почистила зубы, прополоскала рот, долго, но безрезультатно брызгала холодной водой в лицо, приняла две таблетки аспирина, которые не подействовали, и ей стало интересно, почему. Почему она так много пьет, будучи свободным человеком, с хорошей работой и зарплатой? Она пила без причины.
Шум в голове усилился, превратился в регулярный звон в самом центре черепа, отдающийся в глазах. Она зажмурилась, облокотилась на кухонный стол и вскоре поняла, что звенит не у нее в голове. Кто-то звонил в дверь.
– Кто это?
– Это Уилл. Открой мне, Бекки, пожалуйста. Я замерз.
Она нажала на кнопку домофона, открыла дверь и упала в ближайшее к ней кресло. Уилл выглядел заплаканным, лицо красное, глаза опухли. Он держал чемодан, на вид тяжелый, который с грохотом поставил на пол. Бекки заметила, что это был самый огромный из трех имеющихся в его квартире чемоданов. Уилл молчал. Неужели он снова потерял дар речи? Нет, не потерял.
– Можно мне выпить молока?
– Да, пожалуйста.
Пока Уилл наливал молоко, она сделала себе крепкий джин с тоником. Только это может помочь сейчас, пусть даже ей не стоило бы пить.
– Что случилось, Уилл?
Он ответил не сразу.
– Я останусь здесь, Бекки. Я не хотел возвращаться в субботу, я хотел остаться. Я всегда буду хотеть, потому что здесь так хорошо.
– А у Инес плохо?
– Нет, но не так хорошо, как здесь.
– А что в чемодане?
– Вещи, которые мне нужны.
Он открыл чемодан. Одежда, наверное, лежала где-то на дне, потому что сверху были игрушки, – неужели он в них играет? – комиксы, журнал «Радио-Таймс», пульт управления для видео, видимо, на случай, если ее пульт не станет работать, коробка мятных леденцов, красная бейсболка, видеокассета с фильмом.
– Я сам смогу сделать себе комнату. Я сделаю, как ты в прошлый раз. Перетащу все стулья, кроме одного, и уберу оттуда компьютер. Разложу диван в кровать и постелю белье.
– А как насчет работы, Уилл?
– Ты можешь позвонить Кейту и сказать, что я плохо себя чувствую, – Бекки подумала, что это для него что-то вроде записки в школу. – Ты скажешь, что мне завтра станет лучше, и пускай он заедет за мной сюда.
Он застегнул чемодан и потащил его в ее кабинет. Головная боль прошла, но Бекки все еще чувствовала сильную слабость. Она услышала, как он двигает мебель и напевает песенку гномов из «Белоснежки». Она знала, что пел он только в тех случаях, когда был очень счастлив.
Что оставалось делать? Если он пойдет завтра на работу, то и она тоже. Ему придется оставаться одному часа на два каждый день, но это не так страшно. Она ведь уже рассталась с любовником, а других она не заведет. Телевизор будет работать по утрам и вечерам, постоянно. Но чувство вины исчезнет навсегда. На смену ему придет немного мертвящий и безжизненный покой. Ею теперь станет руководить этот мягкий, странный ребенок. Покой будет с ней постоянно, во сне и при пробуждении, в ее походах на работу и возвращениях с работы. А что, если вместе с чувством вины ее оставит и желание выпивать? Может быть. Однажды.
Его приход был неизбежен. Возможно, где-то в глубине души она всегда знала, что это случится. Она просто старалась отодвинуть этот роковой день. Но ведь я люблю его, думала Бекки, и эти слова казались ей пустыми. На самом ли деле она его любила? Она вообще любила кого-нибудь?
Бекки поставила локти на стол, обхватила голову руками и заплакала. Она плакала из-за автокатастрофы, этой неправильной хромосомы Уилла, из-за жестокого мира, и просто жалея себя.
Из кабинета доносилась песня Уилла: «Хей-хо, хей-хо, за работу примемся…»
– Тебе надо было сразу известить нас, еще прошлой ночью, – сказал инспектор Криппен. – В день, когда это случилось. Не ждать.
– Я думал, вы будете рады получить от меня такое описание Ротвейлера, о котором можно только мечтать, – Анвар не сильно расстроился.
Ему было плевать. Если полицейские ничего не предпримут, он обратится к журналистам, а потом посмотрим, как этим дуракам влетит за невыполнение служебных обязанностей. Тем более при попытке задушить человека.
– Давай посмотрим на твою шею.
Анвар надел свитер с высоким воротником, но он не стыдился своей раны, а просто хотел произвести на них впечатление, когда откроет горло и все увидят побагровевшую, опухшую полосу.
Оба полицейских, Криппен и Зулуета, отреагировали именно так, как он предполагал.
– Какой ужас! – отшатнулся Криппен. – Боюсь, останется шрам.
– Тебе не мешало бы побывать у доктора, – сказал Зулуета. – Это нужно осмотреть.
Криппен не переставая тряс головой, видимо, задумавшись о бесчеловечных нравах западного Лондона.
– Расскажи-ка подробнее, что случилось.
– Я шел домой от станции метро Марилебон. Я был в гостях у тетушки, – на самом деле Анвар ходил к ней с родителями в прошлую пятницу, но тетушка Сима все равно не вспомнит, когда это было, она давно уже впала в маразм. – Около двенадцати я вышел на Эшмилл-стрит с Лиссон-гроув. – Им это не покажется странным, так как это кратчайший путь.
– Но ты не похож на девушку, – вставил Зулуета, – да и на женщину тоже.
Он внимательно оглядел Анвара, его худобу, впалую грудь и тонкие ноги, еле пробивающуюся щетину и крупный нос.
– Может, он и не разглядел меня, – продолжал Анвар. – Было очень темно, а он стоял под деревом. Я решил срезать дорогу через сад. Маньяк набросился на меня с куском электрического кабеля, я и пикнуть не успел, как он затянул кабель вокруг моей шеи.
