Проснулся он только когда за сопками захлопали выстрелы, ветер донес бешеный лай, беспомощный рев, снова выстрелы. Ладно, и это я вам припомню… Толстолапый запомнил направление и опять каменно заснул.
Вечерело, когда Толстолапый окончательно проснулся и сразу побежал туда, где слышал выстрелы охотников. Ага, ага, вот и первая кровь на кустах! Отойдем немного назад… Вот тут собаки насели на медведя; медведь старый и глупый, спал себе, пережидал жару в малиннике. А собаки шли по его следу от самого ручья, это понятно. Вот тут он метался, рычал, а псы его держали на месте, не давали уйти и спастись. Так он и сидел в малиннике, бросался на собак, и как подоспели охотники — тут же попал и под выстрелы. Вот он бежал, все сильнее кренился направо, все сильней загребал правыми лапами, и справа же тянулась красная липкая струйка. Там, в кустах, это были еще отдельные пятна, а тут потекло постоянно. Судя по цвету, из печени, и значит, это уже конец. А вот тут его опять остановили собаки — то с полкилометра он бежал, не обращая на собак внимания, слишком напуганный стрельбой и ударами пуль, а тут не выдержал. Или попросту в него вцепились так, что он не смог дальше бежать? Вот, похоже, этот пес вцепился в медведя, и прямо так и ехал на нем, уперевшись лапами в землю.
Ага! Все-таки одного пса он зацепил, хотя и слабенько — вон дальше видно, что хромал, и что пятнала землю кровь, хоть и немного. А вот тут медведя опять остановили, и всерьез. Вон как он кидался на собак, какой шел тут бой, какая драка! И конечно же, тут поспели охотники; вот следы, один даже встал на колено, чтобы ты точно не ушел, медведь. Лужа крови, кусты сплошь забрызганы кровью. А дальше, от этого места, ты бежал по прямой. По самой обычной, по элементарной прямой, уже не думая прятаться. И вот оно место, где ты упал окончательно. Корчился, бился, царапал землю когтями, словно пытался подтянуться на передних лапах… И конечно же, не уполз, никуда не уползают те, из кого льется такой ручеек. Ста метров ты не сделал от того места, где тебя остановили второй раз.
Толстолапый внимательно осмотрел скорбное место, где люди разделали медведя: лужи крови, сизо-черную груду внутренностей — то, что оставили в лесу. Стаи мух взлетают, когда Толстолапый делает шаг в сторону этих останков. Остальное унесли охотники, ведь их было довольно много.
Толстолапый прикинул состояние внутренностей, время, когда он слышал выстрелы, расстояние до Малой Речки, и пришел к выводу — охотники должны быть уже там! Солнце только начало садиться, когда он был уже на прежнем месте, таком удобном для наблюдения, и опять благоухал мазутом.
Странно, почему нет суеты возле домов, откуда ушли люди с ружьями?! Неужели он в чем-то ошибся? А! Вот в чем дело! Со склона горы спускался тарахтящий на камнях, воющий двигателем «москвич». Вот тарахтелка приостановилась, что-то в ней заскрежетало очень жутко, и тут же двигатель взревел, из-под синей лакированной задницы вырвался сноп сизого дыма длиной по крайней мере с метр. У Толстолапого запершило в горле, затошнило, хотя он сидел далеко, зловоние бензинового перегара оставалось очень далеко. Ему хватало одного вида этой сизой гнусной колбасы, разносимой ветром во все стороны.
Толстолапый и раньше наблюдал такое — убив жителей леса, охотники разрубают его труп, выносят к дороге и разделяются — одни караулят, чтобы мясо не утащили другие хищники, а один бежит за машиной. Так им легче, хотя часто получается и дольше. Вот как сейчас, когда если бы шли пешком, несли бы медведя на себе — уже давно были бы в поселке.
Скрежеща и дребезжа, чудо техники все двигалось по улице, сидящий в «чуде» человек что-то кричал, и из домов выходили, слушали, приставляли руки козырьком, смотрели на эту машину. Из открытого багажника возвышалось красное и бурое — мясо и шкура медведя, которого уличили в том, что он пытался сожрать детеныша человека. Теперь люди сожрут его мясо и будут считать, что все в порядке, все совершенно справедливо, это только их самих есть нельзя. А настоящий преступник — медведь, который хотел убить мыслящее существо, давно не здесь, а километрах в сорока. Он больше не будет, он не посягнет на человека, но охотники тут ни при чем. Этим зверем займутся другие…
Вот останавливается машина, вот выносят окорока, бока, грудину, несут огромную, с колесо «москвича», голову. Все уносят в дом — законная добыча! А вот голову кладут на лавочку, и зверь страдальчески скалится, обнажает страшные клыки на тех, кто сейчас орут, шумят, приплясывают возле него. Охотников хлопают по плечам, по спинам, улыбаясь. Кричат что-то прямо в уши. Еще бы! Они отомстили за девочку, свершили великие дела, отвратили опасность от всех. Они шли против страшного зверя, огромного и злого, с длинными клыками и когтями, сильнее каждого из них в несколько раз. Они герои. Сегодня их будут поить и кормить в любом доме и считать, что приблизились к подвигу.
А к голове тоже подходят люди. Стоят, смотрят, тыкают пальцами, махают руками, разговаривают. Если они хотят что-то сказать своему врагу, то почему они говорят друг с другом, а не с ним? Они ведь больше говорят друг другу, чем голове… Это опять необъяснимо, опять появляются вдруг вещи ну совершенно непонятные. А люди и правда говорят друг с другом, обнимаются, смеются, только изредка тыкая пальцами в голову. И даже если тыкают — все равно говорят друг другу, а не голове. Эти вот двое молодых, самец и самка, так вообще стали трогать друг другу лица пальцами, а потом облизывать друг друга.
Ага, вот вышла и детеныш, юная самочка-полуребенок. С ней пожилая самка человека, все время что-то говорит детенышу. Как им не надоедает тарахтеть почти без перерыва?! Детеныш подошла к голове, самка уцепилась за детеныша, а детеныш стряхнула руку, и стала гладить голову, ласкать. Она тоже ничего не понимает; не понимает даже, что это вовсе не тот, кто ей помог, что это совсем другое существо. Но даже она, этот детеныш, понимает все-таки больше этих двух дурных визгливых самок. Вот они опять зажали между собой детеныша, галдят на всю деревню и весь лес, тащат детеныша с собой.
И еще долго наслаждался Толстолапый, наблюдая за удивительными нравами и странными поступками людей. Почти в темноте через деревню прошел старый самец человека, которого хорошо знал Толстолапый. У него тоже висело ружье, но Толстолапый знал — он никогда не стреляет. Наверное, чувствует себя беспомощным без ружья, — думал Толстолапый, пытаясь понять логику умного старика, который много знает про лес. Старик устал, он шел тяжелой медленной походкой, но тоже свернул к голове и долго слушал рассказы людей. Толстолапый видел, что он всех слушал внимательно, осмотрел голову, и о чем-то стал спрашивать охотников; а потом он стал качать головой из стороны в сторону, в чем-то из рассказов сомневаясь; и Толстолапый зауважал его еще больше, этого старого самца человека.
Погасал закат, многие самцы уже держали в руках бутылки с дрянной, резко пахнущей жидкостью, от которой делаются еще большими дураками. Тут уже совсем не интересно.
А вот что охотники, которые гонялись за ним днем, вваливаются в этот, давно примеченный Толстолапым дом, на самом краю этой деревни… Вот это, пожалуй, интересно!
Толстолапый прямо по хребту прошел до места, где имело смысл уже спускаться, и прошел глубоким распадком. Стоя почти на берегу бешено скачущей по камням, несущейся куда-то Малой Речки, он долго вынюхивал воздух. Вроде бы, все как обычно — много людей, собаки, пахнет железом и бензином, люди сидят во дворе. Толстолапый временами слышал взрывы хохота, многоголосый крик, но слова не различал — так, неопределенный шум. И кто там сидит, кроме старика, почти понимающего суть вещей? За забором ничего не видно.
Толстолапый выбрал момент и быстро перебрался через реку. Вплотную к забору хозяин поставил баню: двухэтажное монументальное сооружение, на втором этаже которого можно было жить. Толстолапый выглянул, чуть поднял голову над забором: так, сидят охотники, герои дня, сидит Умный Старик, чье имя на языке людей Толстолапый знал, но выговорить не мог. Сидели еще несколько человек, которых Толстолапый много раз видел входящими в этот дом, или знал, что они здесь и живут. От вида одного сидящего на крылечке стало холодно спине и сильно бухнуло сердце: это был самый страшный враг народа Толстолапого, и Толстолапый знал, как его зовут люди, хотя и не смог бы повторить: Маралов.
Надо было оставаться и послушать. Вплотную к стене бани подступала стена крапивы, и в нее-то плюхнулся Толстолапый. Так и залег, бесследно исчез в гуще крапивы, как будто его и не было здесь никогда.
Если бы Толстолапый мог понимать, кто собрался во дворе у Маралова, какие люди вели тут свои беседы, он еще сильнее захотел бы подслушать их разговор. Потому что не только охотники, герои дня, пришли отметиться перед начальством — а Маралов был для них хоть и небольшим, но начальством. Тут же, на осиновых чурбачках, а то и прямо на земле, усиленно дымили трое сыскарей — эти почти не выпускали изо рта папирос.
