зауважала адвоката и решила оставить его в живых. Терпеть это было невыносимо. Какие-то люди говорили о том, что совершили Виктор, Николай, даже Борис. Особенно много времени уделили Александру. Будто он был первым, кто мечтал убить мать!
Если бы слова еще остались, Елена бы сказала, что она всего лишь помогла этим несчастным стать целыми, и жалеть кого-то не входило в ее планы. Плакали какие-то женщины, густо пахло валерьянкой, хотя куда полезнее было бы уколоть дроперидол, причем каждой второй. И прокурору, вон как ее трясет.
Но и этого Елена не сказала. Она же им не врач. Больше нет.
Потом ее отправили в больницу. Не в родные уже стены областной клиники, а в один из филиалов, кажется, где-то в области. Тут понятия не имели, что карательной медицины давно не существует, и часто кололи ей сульфозин, хотя Елена была уверена, что не давала на то согласия. Или давала? Она совсем запуталась.
Из-за сульфозина ей всегда было то жарко, то вдруг бросало в озноб, и она молча катала во рту имя «Е-ле-на» и куталась в тонкое одеяло или же подходила к металлической двери, надеясь от металла получить прохладу.
Она не жаловалась. Единственное, что ей по-настоящему не нравилось, так это когда ее называли по фамилии. Ей не нравилась фамилия, и она рассчитывала сменить ее, когда выйдет из этого места. Кажется, можно было просто попросить в ЗАГСе, но Елена была уверена, что тем, кто, выйдя отсюда, будет стоять на учете, как она, просто так менять фамилию могут не разрешить. Как будто признание невменяемым отбирает право на смену имени. Чепуха.
А значит, возможно, придется выходить замуж. Елена смутно догадывалась, что, сколько бы лет ни добавили к ее сорока четырем, это место она покинет далеко не юной. Если только не произойдет прорыв и вместо сульфозина ей не начнут колоть молодильные средства. Впрочем, Е-ле-на на это сильно не рассчитывала. Она рассуждала, что выйти замуж проще, чем ей казалось в молодости. Удивительно, на что только не готовы мужчины, чтобы перестать чувствовать боль. К тому же многие из них имели довольно низкий болевой порог, не то что женщины.
Мысль обогнула имя — Е-ле-на — и снова вернулась к Алине. Елена зря надеялась, что их поместят в одно учреждение, увы, молодую стерву признали абсолютно вменяемой и отправили в тюрьму. Оставалась надежда, что удастся узнать, когда она выйдет и куда решит уехать. Потому как свои планы Елена менять не собиралась. Не такой она была человек.
И пусть она довольно смутно представляла, какой именно она человек, но точно ясно, что не такой. Но она так долго делала все правильно за других, что теперь стоит подумать, чего хочет она сама.
Дверь лязгнула, открываясь. Елена не повернула головы, все так же раздумывая, стоит ли ей дождаться и сначала найти Халиман, чтобы точно не упустить свой шанс, или сначала потренироваться на других психологах? В этой больнице наверняка есть психолог. И рано или поздно, но ее отправят на разговор с ним.
— Так и сидит? — голос был незнакомым, но какое ей дело. Всех, кого нужно, она успеет еще увидеть и не раз. А случайных гостей и запоминать не было смысла.
— Да, только днем. Ночью спит. Вытянется солдатиком и спит, — ответил другой голос. Этот Елена знала. Ее лечащий врач. Сначала она ждала, что он начнет ей рассказывать, кто она и кем может быть, пытаться залезть к ней в голову и вывернуть ее наизнанку. Она ждала, боялась этого и предвкушала. Но этот тип, похоже, не сильно-то и хотел находиться с нею рядом, и Елена тоже потеряла к нему интерес.
— Может, мы с нейролептиками переборщили, отменим?
Елена не кивнула, но посчитала, что коллега небезнадежен.
— Еще понаблюдайте, она хитрая тварь, — ответил второй, и Елена пообещала в следующий раз сесть лицом к двери, чтобы запомнить его лицо.
Дверь хлопнула.
Елена снова вернулась к своим мыслям о психологе. Сначала ей казалось, что нужно вырвать язык. Довольно свежо для современного выхолощенного и пугливого мира, многие боятся испачкаться, но только не она. А лживая Алина и ей подобные получили бы по заслугам.
С другой стороны, техническая часть привлекала ее ничуть не больше, чем прелюдия. Страх Анны был куда ярче ее же смерти. Что, если сначала узнать, чего боится Халиман и другие, подобные ей? Вычислить фобию, заполонить ею все. А потом убить.
Елена едва заметно растянула губы в улыбке. Что же, это похоже на план. Правда, сначала нужно покинуть это место. Это будет непросто. Кажется, бывшие коллеги и впрямь на нее за что-то злы, раз забывают о статье, гарантирующей ей доступ к газетам, телефону и много чему еще. Будучи на их месте, Елена и сама не вникала в тонкости, о чем сейчас жалела. Впрочем, все дело в терпении. Она подождет. Неделя, может две, и ей отменят сульфозин. Она будет осторожна. Даже если появятся слова, она не станет их кричать даже в закрытую дверь.
Они сказали, что Елена тот человек, кто убил всех этих людей. Но они ничего не знают про Елену. Елена умела ждать. И Елена умела брать колючие родные слова, те, что сами рвутся из глотки, и превращать их в удобные и ожидаемые.
Когда отменят лекарства, она вспомнит, как это делается. Она превратит свой внутренний хохот в стыдливое «мне жаль». Заменит жажду почувствовать запах крови, такую сильную, что она готова резать собственную кожу, на рыхлое: «Я в ужасе от того, что натворила».
Она справилась с этим в детстве, не позволив засунуть себя в больницу, справится и сейчас. Удалось тогда обмануть и родителей, и учителей, и врачей.
И друзей. У нее даже были друзья, она сумеет снова вспомнить, каково это. Ей просто нужно вести себя правильно и ослабить к себе внимание. Как психиатр она знает, как это сделать. Главное, терпение, а его у нее в избытке.
Хитрая тварь? Нет. Она Е-ле-на. Это куда хуже.
Комсомольский проспект, центральная улица города Перми.
