– Почему же, имеете. Просто тогда я вернусь – но уже с ордером на обыск.
– Нет! Зачем же… Пожалуйста. – И он так распахнул дверь, что она стукнулась о стену.
В мозгу Питта ярко вспыхнуло воспоминание о первом визите сюда; он почувствовал, как защемило сердце, и опять явственно увидел бледного Ливси, сидящего на стуле, и тело молодого Патерсона, все еще висящее в спальне.
– Спасибо, мистер Гоббс. Если не возражаете, я загляну в спальню.
– Спальню! О, силы небесные! В спальню! – Гоббс поднес руку к лицу. – Господи помилуй, вы хотите сказать, что это произошло в спальне? Мне надо будет передвинуть кровать. Я больше не смогу там спать.
– Ну а почему бы и нет? Комната никак не изменилась с прошлой ночи, когда вы ничего об этом не знали, – ответил Питт с меньшим сочувствием, чем мог бы, если бы его не беспокоило множество других проблем.
– О, мой дорогой сэр, вы издеваетесь надо мной, – Гоббс, волнуясь, прошел за инспектором к спальне, – или же просто-напросто бесчувственны.
Но Томасу было не до мистера Гоббса. Он знал, что не очень-то любезен, но дело было превыше всего. Новые предположения мучительно пробивали себе путь в его голове. Питт осмотрел комнату. Она не изменилась с первого его посещения, если не считать, что, разумеется, здесь больше не было страшного трупа и люстра снова висела на своем месте. В остальном все выглядело так, словно здесь ни к чему не притрагивались.
– Что вы ищете? – потребовал Гоббс, стоя на пороге. – В чем дело? Что, вы думаете, могло здесь остаться?
Питт неподвижно стоял посередине комнаты; затем он начал медленно поворачиваться, глядя на кровать и окно.
– Я не уверен, – ответил он рассеянно, – не знаю, пока точно не увижу, как все было, и может…
Гоббс судорожно выдохнул и замолчал.
Томас повернулся к комоду. Тот стоял как будто не совсем на месте; однако Питт был совершенно уверен, что точно так же он стоял и в первый раз.
– Вы двигали комод? – Он оглянулся на Гоббса.
– Комод? – поразился Гоббс. – Нет, сэр. Определенно нет. Я вообще здесь ничего не трогал. Да и зачем?
Питт подошел к комоду. Картина на стене висела слишком близко к нему. Но картину тоже никто не перевешивал. Томас приподнял ее, чтобы убедиться в этом. На обоях не было никакого свежего отверстия. Он провел по обоям рукой, проверяя лишний раз.
– Что вы ищете, сэр? – снова спросил Гоббс, и голос его от страха звучал теперь выше и пронзительнее.
Томас нагнулся и тщательным образом осмотрел половицы. Наконец он увидел небольшое углубление примерно в шести дюймах от передней ножки комода. Неподалеку виднелось и второе углубление – тоже в шести дюймах, но от задней. Вот где обычно стоял комод! Он был передвинут. И когда Питт поднял скатерть и взглянул на полированную поверхность, то в глаза ему бросилась царапина, словно кто-то стоял на комоде в тяжелых сапогах и немного поскользнулся, потеряв опору. И ему стало не по себе.
– Вы уверены, что не передвигали комод? – Повернувшись, Томас вгляделся в глаза Гоббса.
– Я уже сказал вам, сэр, что не двигал, – яростно отвечал Гоббс. – Он стоит точно там, где стоял, когда я сюда вселился. Вы хотите, чтобы я присягнул? Извольте.
Питт поднялся.
– Нет, спасибо; думаю, это необязательно. Но если такая необходимость возникнет, я снова приду к вам и попрошу в этом поклясться.
– Зачем? Что это значит? – Гоббс побледнел от волнения и страха.
– Это значит, что полицейский Патерсон подвинул этот предмет обстановки, чтобы влезть на него и снять люстру, потом захлестнуть на крючке петлю и прыгнуть вниз.
– То есть так заставил его сделать убийца? – захлебнулся от волнения Гоббс.
– Нет, мистер Гоббс, – поправил его Питт. – Я хочу сказать, что Патерсон сам убил себя, когда понял, что он сделал с Аароном Годменом. Когда он понял, что позволил своему ужасу и страху ослепить себя, что пренебрег честью и справедливостью. Патерсон не только сделал ложный вывод: он пришел к нему бесчестными средствами. Он не слушал, что говорит продавщица цветов; он сам решил, что и как произошло, и заставил ее принять его версию. Он так был уверен в своей правоте, что оказал давление на судопроизводство и его конечный результат, – и ошибся.
– Перестаньте! – Гоббс сильно разволновался. – Я ничего не хочу слышать. Это все просто ужасно! Я знаю, о чем вы говорите, – об убийстве на Фэрриерс-лейн. Я помню, что тогда повесили Годмена. Но если то, что вы говорите, правда, тогда, значит, никому из нас не на что надеяться? Но этого не может быть! Годмена судили и признали виновным, все судьи были единогласны. Вы наверняка ошибаетесь… – В ярости и ужасе он стал ломать руки. – Они ведь еще не осудили Харримора и не осудят, вот увидите. Британская юстиция лучшая в мире. Я уверен в этом, сколько бы вы это ни отрицали.
– Мне ничего не известно о том, что она лучшая, – ровным тоном ответил Питт, – и это главное.
– Как вы можете такое говорить? – Гоббс был вне себя; он побледнел, только на щеках горели лихорадочным огнем два пятна. – Это чудовищно! Что же тогда главное на земле?
– Не имеет значения, судопроизводство какой страны справедливее, – объяснил Томас, стараясь сохранять терпение. – Главное, что в этом деле мы проявили несправедливость. Вам это, может быть, очень неприятно сознавать, и другим – тоже, но ведь этим ничего не изменишь. И выбор, стоящий перед нами, таков: или мы по-прежнему будем лгать и попытаемся скрыть от общества, что несправедливо осудили Годмена и проявили равнодушие к его смерти, либо обнародуем этот факт и сделаем все, что в наших силах, только бы не допустить повторения подобной трагедии. Вы бы что предпочли, мистер Гоббс?
– Я… я… э… – Тот смотрел на Питта с ужасом, словно тот на его глазах превращался в какое-то чудовище. Но у него не хватало ни мужества, ни убежденности в своей правоте, чтобы спорить. В глубине души он сознавал, что Питт прав.
Больше Томас не сказал ни слова. Он едва заметно прикоснулся к шляпе в знак благодарности и ушел.
– Я еще не получил разрешения на эксгумацию, – поспешно сказал Драммонд, как только инспектор вошел в его кабинет. – Я все еще пытаюсь…
Питт бросился в кресло около камина и выпалил:
– Патерсон покончил жизнь самоубийством.
– Но вы же говорили, что это физически невозможно! Да и зачем бы ему кончать самоубийством?
– А что бы вы сделали на его месте, если бы сфабриковали ложное доказательство, по которому повесили невинного человека? Вам это никогда не приходило в голову? – дерзко спросил Питт и глубже устроился в кресле. – Патерсон был неплохим человеком. Убийство на Фэрриерс-лейн ужаснуло его, и он позволил чувствам руководить своим поведением. Сержант был вне себя от ярости и в то же время испуган. Он должен был найти виновного, – не во имя справедливости и законности, но для собственного успокоения, потому что не мог спокойно жить, опасаясь, что закон окажется не в силах установить, кто преступник.
– И он не мог смириться со своей собственной слабостью, – тихо сказал Драммонд, глядя на Питта. – Думаю, некоторым из нас это знакомо. Мне страшно подумать, что такие преступления вообще возможны. Нам необходимо быть уверенными, что мы обязательно найдем преступника и докажем его вину. Мы хотим верить в свое собственное превосходство над ним, потому что альтернатива для нас ужасна. – Он засунул руки поглубже в карманы. – Бедняга Патерсон…
Томас промолчал. Душа его была омрачена жалостью. Он пытался представить, о чем Патерсон думал в последний день жизни, стоя в спальне, испытывая горечь одиночества и окончательного, непоправимого поражения. Он никогда не смог бы отделаться от сознания, что потерпел крах, но получал извращенное удовлетворение от того, что все больше и больше терзал себя сознанием страшной правды и того, что другого выхода из создавшегося положения нет. Да и одна только мысль о возможности такого выхода была для него тошной.
– Он собственноручно сорвал с себя нашивки, – сказал Питт. – Так он сам признал, что потерял право на самоуважение.
Драммонд долго молчал.
– Все же не понимаю, чем вы можете доказать свою правоту, – сказал он, наконец нарушая течение мыслей инспектора. – Вы же сказали, что для самоубийства не было возможности и поблизости не было ничего, на что можно было влезть и оттолкнуться. Как же это случилось?
– После самоубийства Патерсона кое-кто навел порядок в комнате, чтобы создать впечатление, будто совершено убийство.
– Но ради бога, зачем? И кто?
– Это, конечно, сделал Ливси, обнаруживший труп, прежде чем вызвал нас.
