Трое из четырех взятых под стражу содержались в Бутырке, один — Стас из Владика — в Матросской Тишине. Других следственных изоляторов, принадлежащих министерству внутренних дел, в Москве, после сноса Таганской тюрьмы, нет. В Лефортово, как известно, своих подследственных содержит Федеральная служба безопасности. Все сидельцы этих заведений, которым не повезло, и которых отечественный суд, по-прежнему самый гуманный в мире, переименовал, в конце концов, из обвиняемых в осужденных (подобно тому, как ранее прокуратура превратила их из подследственных в обвиняемых), направляются в пересыльную тюрьму, расположенную в районе Красной Пресни. Там из них формируются этапы (команды арестантов, которым судьба, судебное и тюремное начальство предназначили вместе коротать срок), разъезжающиеся в спецвагонах по всей необъятной России. Исключения в этом отлаженном механизме существуют только для самых серьезных лефортовцев: этих, бывает, ждет не пересыльная тюрьма и "общегражданская" зона, а всем известный Владимирский централ, куда их доставляет ведомственный транспорт. Разумеется, в немалом количестве существуют и другие тюрьмы для тех уголовников, кому по приговору суда часть срока предстоит отсидеть в особо суровых условиях. Осужденные работники МВД, в первую очередь милиционеры, а также прокурорские работники, к МВД не относящиеся, отбывают положенный срок в специализированных колониях, созданных специально для них: окажись они на обычной зоне, максимальный срок их жизни ограничился бы ближайшим рассветом. Такие колонии называются "красными"[4]. Эта категория зеков содержится в аналогичных условиях также и до суда. Смертельная ненависть уголовного мира к миру милицейскому столь велика, что даже в командировки, в ходе которых офицерам милиции требуется посетить колонию, они никогда не ездят в серой форме: или в штатском, или уж, в случае особой необходимости иметь на плечах погоны, в чужой, зеленой.
Выйдя из кабинета полковника, Баранов повел Овечкину к себе: требовалось обсудить ее легенду и наметить план действий. С последним все было просто: от Петровки до Новослободской улицы, где на ее пересечении с Лесной располагается Бутырский СИЗО, — прямая дорога, а уж потом — в Сокольники, на улицу Матросская Тишина. В сущности, легенда оказалась не намного сложнее маршрута: капитана Поплавского, затянувшего раскрытие данного дела, заменили майором Овечкиной. Майор Овечкина может небезвозмездно выпустить гражданина Х из-под стражи, поскольку прямых улик, свидетельствующих о его вине, пока не имеется, а ее личная убежденность в причастности гражданина Х к убийству имеет решающее значение при принятии решения об очередном продлении или не продлении пребывания в СИЗО означенного гражданина. По дороге (ехали, разумеется, на Фольксвагене), обговорили остававшиеся мелочи:
— А если мне будут задавать вопросы или затрагивать темы, которые я, как человек, принявший это дело, должна глубоко знать?
— Ну, это совсем просто: ты всего лишь сегодня получила приказ, и успела ознакомиться с материалами дела только поверхностно, в порядке ознакомления.
— Действительно, можно было не спрашивать, а подумать самой. Еще один вопрос: сколько денег запрашивать? Я лично знакома с расценками только для наших клиентов!
— Начни с пятнашки. Если кто будет торговаться — можно спускать до десятки. Но ниже — ни-ни! В такой демпинг никто не поверит!
— Да, ваши расценочки пониже будут, на порядок. Сразу видно, что в финансовом плане милицейский клиент по сравнению с нашим жидковат! Ладно, с этим все ясно. Ты мне лучше скажи, как они мое предложение передадут на волю? Через адвокатов? Так на это уйдет много времени, которого у нас нет.
— Зачем через адвокатов? Во-первых, сколько раз в день СИЗО ни шмонай, в каждой камере есть мобильники. Кстати, каждому из них не забудь дать свой номер мобильного телефона. Во-вторых, если вы сговоритесь, тебе и самой могут сказать, куда позвонить. В общем, это не твоя забота. Пусть у гражданина Х голова болит!
Пару километров, разделяющих ГУВД и Бутырку, проскочили достаточно быстро. Не особенно помешали даже вечерние пробки, особенно плотные из-за того, что правая полоса практически не использовалась, поскольку была завалена обильно выпавшим снегом. Лида по этому поводу высказалась в том смысле, что снег до тех пор будет оставаться для мэрии неразрешимой проблемой, пока федеральный бюджет не раскошелится на его уборку, и не будет объявляться тендер. На вопрос Виктора, почему, объяснила: "тогда уборка улиц станет, наконец, для чиновников прибыльной!".
Из машины вышли оба: Баранов решил совместить приятное с полезным, и побеседовать с одним своим подследственных по совершенно другому делу. Комментируя это свое решение, он процитировал Лиде текст плаката, в свое время украшавшего обочины любой трассы: "Водитель, не допускай холостых пробегов!". Сдав оружие (с некоторых пор Виктор, разъезжая по делам, предпочитал его носить с собой), офицеры разошлись по отведенным для них помещениям.
Оказавшись в пустоватой комнате с крашенными зеленой краской стенами, Лида устроилась за видавшим виды письменным столом. Напротив него, завершая скудную меблировку, стоял обшарпанный стул. Через несколько минут доставили первого заключенного, Арефьева. Он оказался невысоким круглоголовым человеком с широкими плечами и здоровыми ручищами. Было заметно, что он обладал изрядной физической силой, но тренировки бывшему заместителю Маслова явно не хватало: из-под резинки штанов тренировочного костюма "Адидас" вьетнамского происхождения, округло выпирал животик. Обычно улыбчивое, если судить по одутловатым складкам, лицо выражало сейчас недовольство и плохо скрываемую тревогу: по вечерам заключенных, как правило, не беспокоили. Увидев вместо Гусева незнакомую красивую женщину, Арефьев сально улыбнулся и облизал губы — наверняка от волнения, но выглядело это отвратительно.
— Садитесь, — распорядилась Овечкина и на секунду задумалась, подбирая слова для начала беседы.
Воспользовавшись паузой, ее начал Арефьев:
— Ради свидания с такой адвокатшей я готов пожертвовать ужином! — и выжидающе замолк, ожидая, угадал, или нет.
Выдержав паузу, Лида сухо представилась:
— Майор Овечкина Лидия Сергеевна. Теперь я занимаюсь убийством гражданина Маслова.
— А что же капитан Гусев? Случилось что, или не оправдал?
— Вообще-то это не Ваше дело, гражданин Арефьев. Но для сведения могу сообщить: руководство не довольно медленным раскрытием данного преступления, к тому же Ваши жалобы…
— Да вы держите меня здесь совершенно незаконно! Нет никаких оснований для продления пребывания под стражей — мне ли не знать! Адвокат собирается поднять такой кипеж — мало не покажется! Но, наверно, я зря разорался: Вы ведь пришли меня освободить?
— Увы, нет. Пока — только познакомиться.
— Для знакомства есть другое время. Отказываюсь с Вами разговаривать, майор, и требую отвести меня в камеру. Я свои права знаю!
— А я и не заставляю Вас разговаривать, коли не хотите. А вот выслушать, рекомендую. Тем более что только от Вас зависит, продолжим мы потом разговор, или нет.
Арефьев насторожил уши и снова нервно провел языком по губам.
— Хочу обратить Ваше внимание на три тезиса. Первый: лично я глубоко убеждена в Вашей виновности и целесообразности содержания Вас под стражей. Второй: от меня одной практически, — она выделила это слово интонационно, — зависит продолжение Вашего пребывания здесь, поскольку я принимаю решение о его необходимости и от моего умения убеждать зависит решение и следователя, и прокурора. Наконец, третий: в первую очередь со мною они будут советоваться, когда Ваш адвокат настрочит очередную жалобу. Все это Вам понятно?
Свои тезисы Овечкина излагала ледяным безжизненным тоном, сверля своего визави не предвещавшим ничего хорошего взглядом. Кое-чего она добилась: наглости в нем ощутимо поубавилось, но упрямо выдвинутся вперед челюсть показывала, что пока не найдены прямые улики, он твердо намерен играть роль невинной жертвы милицейско-прокурорского произвола.
— Теперь, перед тем, как Вы примете решение остаться здесь еще ненадолго или вернуться в камеру, я должна сказать, что мое руководство просило меня, принимая дела, еще раз подумать о мере пресечения и завтра доложить свои соображения.
Завершив этот образчик милицейского красноречия, майор приложила палец к губам, затем раскрытой ладошкой левой руки сделала жест, означающий "подожди минутку" и предложила вниманию выпучившего глаза Арефьева лист бумаги, на котором было выведено "$ 15000". У того отвалилась челюсть. Когда в маленьких глазка экс-замдиректора засветилось понимание, Лида еще раз приложила палец к губам. В ответ на ее последний жест, Арефьев небрежно махнул рукой: мол, про эти штучки я знаю побольше твоего". Вообще в нем произошла разительная перемена: спина выпрямилась, морда — с тюремных-то харчей! — залоснилась, а на Овечкину он начал смотреть если не начальственно, то, самое малое, как на ровню.
