— Расскажи, что ты за человек? — предложил Рахуба.
— Человек я обыкновенный, — сказал Алексей простовато. — Демобилизованный красноармеец. По причине болезни отпущен вчистую.
— Что за болезнь?
— Желтуха Заболевание печени,
— И документ есть?
— Есть.
Рахуба помолчал, прищурился и спросил в упор:
— А если хозяин объявится?
— Какой хозяин?
— Не придуривайся! Хозяин документов.
Одно мгновение Алексей настороженно смотрел на Рахубу, потом отвел глаза и глухо выговорил:
— Не объявится!…
— Ясно! — Рахуба придвинулся к нему. — А как докажешь. что ты есть Василенко?
— Кому доказывать?
— Хотя бы мне.
Алексей поерзал на топчане и снова нерешительно оглянулся на Золотаренко.
— Доказать нетрудно, — медленно проговорил он. — Только больно много вы с меня спрашиваете, гражданин… не знаю даже, как вас величать. Если уж начистоту, так начистоту. Мне ведь тоже жить охота!
«И впрямь, битый!…» — подумал Рахуба.
Парень казался ему подходящим. Смущало только одно обстоятельство: племянник Золотаренко был птицей перелетной, а Рахуба предпочел бы сейчас иметь дело с человеком солидным, оседлым. Таких легче держать в руках.
Однако приходилось рисковать. К тому же рекомендация Золотаренко, который за эти дни показал себя абсолютно надежным человеком, тоже кое-чего стоила.
— Ну ладно, — сказал он, — коли так… Ты про «Союз освобождения России» слышал?
— Доводилось…
— Так я его полномочный эмиссар полковник Рахуба.
Наблюдая за «племянником» Золотаренко, Рахуба с удовлетворением отметил, что при слове «полковник» у того, будто сами собой, по-строевому раздвинулись плечи. «Военная косточка, деникинец!…»
Желая усилить впечатление и в то же время показать, что Алексей внушает ему доверие, Рахуба слегка отодвинул стул. Тень отскочила в угол. Свет упал на заросшее лицо эмиссара с сильной челюстью и широким, наползающим на глаза лбом.
— Теперь давай начистоту! — сказал он. — Мне нужен человек для серьезного поручения. Сам я, как видишь, из строя выбыл, угодил здесь в одну переделку…
Алексей наклонил голову: знаю.
— Он, — Рахуба указал на Золотаренко, — советует использовать тебя. Вот я и хочу знать, будешь ты работать для великого дела освобождения России или, как некоторые, уже продался большевикам?
— Насчет этого не извольте беспокоиться! Пускай, господин полковник…
— Называй по фамилии, без чинов.
— Виноват… Пускай дядя Валерьян скажет, можно мне доверять или нет.
Тон у Алексея был нетерпеливый, даже грубоватый, и это подействовало на Рахубу сильнее, чем если бы Алексей стал клясться и уверять его в преданности.
— Ладно, — кивнул Рахуба, — документы покажи.
Алексей порылся в кармане и протянул ему справку о демобилизации и бумагу, выданную тульским военным госпиталем. Затем, подпоров подкладку пиджака, он вытащил небольшой пакет, завернутый в кусок черного лоснящегося шелка.
— Это мои, настоящие…
Из пакета был извлечен аттестат зрелости выпускника 1-й херсонской мужской гимназии Василенко Алексея и заверенная печатью справочка, в которой говорилось, что вольноопределяющемуся 1-го симферопольского добровольческого полка Василенко «поручено заготовление продовольствия в деревнях Дубковского уезда».
Рахуба тщательно просмотрел документы.
— Бумаги правильные. На, спрячь… Нужно будет еще один документик составить. — Он обернулся к Золотаренко:— Принеси-ка, что нужно для письма.
Пока Золотаренко ходил за бумагой, пером и пузырьком с чернилами, Рахуба спросил:
— Ты украинец?
— По отцу, мать русская.
— Украинский язык знаешь хорошо?
— Как русский.
Вернулся Золотаренко. Рахуба сказал, улыбаясь одними губами:
— Проверим твою грамотность, господин бывший гимназист. Ну-ка, пиши!…
Алексей пристроил бумагу на стуле возле лампы.
— Я, Василенко Алексей Николаевич, — начал медленно диктовать Рахуба, — проживающий ныне… написал?… по документам убитого мною красноармейца…
Алексей бросил перо:
— Вы что?!
Рахуба уперся в него темными сверлящими глазами:
— А ты как думал, уважаемый? Ты, может, считаешь, что мы в бирюльки играем? Решил идти с нами, так не оглядывайся! И знай: если оправдаешь доверие, эта бумага после нашей победы сделает тебе карьеру. А нет… — Рахуба, помолчав, растянул губы в подобие улыбки. — Мы тебя искать не станем: чека найдет. Понял?… Ну что, будешь писать?
Несколько мгновений в каморке стояла тишина. Алексей напряженно думал, уставясь на белый тетрадный листок, и взял перо.
— Давайте! Все равно уж!… — и написал все, что ему продиктовал Рахуба:
«…убитого мною красноармейца Михайленко, который по случайному совпадению оказался моим полным тезкой, даю подписку в том, что добровольно вступаю в «Союз освобождения России». Все приказы и распоряжения Союза с сего дня являются для меня непреложным законом. Клянусь, не щадя жизни, бороться, чтобы искоренить большевистский режим на всей земле Российского государства».
— Подпишись разборчивей, — сказал Рахуба.
Затем по его требованию Алексей обмазал большой палец чернилами и приложил его к бумаге.
Рахуба взял листок, помахал им в воздухе и, аккуратно сложив, спрятал во внутренний карман куртки. Удовлетворенно проговорил:
— Ну вот, теперь побеседуем…
Оловянников и Инокентьев ждали Алексея там же, где и в прошлый раз.
— Для начала неплохо, — сказал Оловянников, выслушав его подробный доклад.
Результаты встречи с Рахубой были самые обнадеживающие: шпион дал явку и два пароля. Один общий: «Продам два плюшевых коврика», отзыв: «Берем по любой цене». Другой для непосредственной связи с руководителями организации, служивший для опознания специальных агентов «Союза освобождения России»: «Феоктистов ищет родственников», отзыв: «Родственники все в сборе».
Рахуба поручил Алексею лично связать его с организацией.
— Вот этого делать как раз и нельзя, — сказал Инокентьев. — У нас задача другая: создать вокруг Рахубы пустоту. Тогда он будет вынужден сделать Михалева своим поверенным в делах.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Оловянников.
— Михалев должен вернуться к Рахубе и сказать, что на явке был, но в дом не зашел. Показалось, мол, что-нибудь подозрительным. Рахуба даст другую явку: эта, по-видимому, у него не единственная.
— Ну, а дальше что? Вторая явка тоже покажется подозрительной? И третья? И так далее?
— Много не потребуется, — сказал Инокентьев. — Не забывай, что через три дня Рахуба собирается уносить отсюда ноги. Если поставить его в безвыходное положение, он перед отъездом отдаст не только все явки, но и те документы, которые привез.
— Отдаст ли?… — Оловянников с сомнением выпятил губу.
— Не отдаст — сами возьмем!
— Сами — это мы давно могли сделать. Важно, чтобы именно Михалев их передал или хотя бы через его посредничество. Если Рахуба не доверит ему бумаги, значит, вся наша затея лопнула: человека мы в организацию не введем. Действовать надо крайне осторожно. И так слишком уж много неудач у этого Рахубы: покалеченная нога — раз, провал Краснова-Миронова— два, теперь провал запасных явок. Как бы не спугнуть его, он ведь тоже, надо думать, не лыком шит. Учти, что, если Михалев не оправдает его доверия, под сомнение попадет и Золотаренко.
— А если наладить Рахубе связь с подпольем, Михалев и вовсе окажется в стороне, — возразил Инокентьев. — Его услуги могут не понадобиться.
— Положим, на этот счет я спокоен, — сказал Оловянников. — Людьми они не швыряются, не так уж у них густо. Михалев для них просто находка: махровый деникинец, гайдамачил на Херсонщине, комбедовца убил — шутишь ты, что ли! Сейчас, наоборот, надо, чтобы у Михалева все шло без сучка, без задоринки, пусть Рахуба уверует в него окончательно. Ты как считаешь, Михалев?
— По-моему, правильно, — сказал Алексей. — Если удастся свести его с кем-нибудь из подполья, я в этом подполье стану фигурой: как-никак доверенное лицо самого полковника Рахубы!
— Рекомендация хоть куда! — усмехнулся Оловянников. — Подумай, Василий Сергеич.
Инокентьев потер кулаком подбородок и не ответил.
Тогда Оловянников заговорил как о решенном деле:
— С этого дня, Михалев, переходишь на полную конспирацию. Связь держи через Золотаренко, он знает как. В дальнейшем сам сможешь приходить сюда, но только не сразу. За тобой, вероятно, установят слежку, по крайней мере на первых порах.
— Ясно.
— Вопросов больше нет?
— Нет.
— Когда пойдешь на явку?
— Прямо сейчас.
— Добро.
Алексей встал.
— Погоди, еще не все. Надо кой-чего сказать на прощание…
