— Не знал, что тут с нами пили русские, — сказал Толик Максиму, высовываясь из-за перевернутого стола и стреляя наобум в сторону двери.
— Я думаю, они только что зашли и собирались выпить, но им не понравилась наша компания, — прокричал Максим, стараясь перекрыть усилившуюся пальбу и грохот от падающих бутылок за стойкой бара. Там виднелась приоткрытая дверь, куда друзья и решили пробиться, потому что нечего было и думать выйти отсюда тем же путем, которым они вошли.
— Прикрой меня, — сказал Толик и пополз за стойку, волоча за собой мешки с деньгами.
Максим вытащил второй пистолет, открутил глушитель, чтобы было громко и страшно, встал во весь рост и открыл пальбу с двух рук. Преследователи залегли где-то среди полумертвых от страха бюргеров и недоеденных гамбургеров. Потом ту же операцию проделал Толик, прикрывая отступающего Максима.
Дверь, к сожалению, нельзя было запереть, и товарищи побежали во всю прыть по длинному коридору, сгибаясь под тяжестью рюкзаков. В другом конце открылась дверь, и в коридор въехала тачка, или даже целый вагончик, груженный точно такими же кружками с пивом, из которых они только что пили. Тачка продвигалась вперед медленно, и ее на первый взгляд никто не толкал.
— Ну, немцы, черти, автоматизация у них, ты посмотри, Толян, даже пиво само в ресторан приезжает, — сказал Максим, подбегая к тачке, которая полностью загородила проход.
Толик решил вытолкать неожиданную преграду туда, откуда она въехала, но в этот момент в коридор со стороны ресторана забежали преследователи, а из-за тачки донесся душераздирающий детский визг.
— Вот черт, влипли, — сказал Толик.
Максим быстро показал ему на потолок, увешанный лампочками, а сам направил пистолеты в конец коридора. Толик все понял и выстрелами быстро погасил лампочки в их части коридора. Теперь преследователи, которые соображали медленнее, были хорошо освещены, и Максим стал стрелять в них с такой скоростью, с какой в свое время стрелял пулемет, носящий его имя. Забежавшие попадали, а те, кто еще наверняка остался в ресторане сторожить выход и машины, заходить пока не решались, обдумывая положение.
Обдумать положение следовало и Толяну с Максимом. Выталкивать вагончик нельзя, потому что за ним явно находился ребенок, которого было не рассмотреть в темноте, да и дверь была закрыта, раз ребенок еще не убежал. Тогда Максим догадался наклонить торец вагончика на себя, в чем ему помог Толик, и на обоих посыпались тяжеленные деревянные кружки с пивом. На полу быстро образовался пивной потоп, но водонепроницаемым, а сейчас, скорее, пивонепроницаемым рюкзакам ничего пока не грозило. Максим, как более худой из двух, пролез по освободившейся полке на другую сторону; Толику было тяжелее из-за его габаритов, поэтому пришлось выломать одну полку, и вскоре толстяк тоже оказался на другой стороне вместе с деньгами.
Максим нащупал в темноте внезапно забрыкавшееся маленькое тельце, взял ребенка на руки и толкнул дверь. Как он и ожидал, дверь оказалась закрыта, и пришлось два раза выстрелить в замок.
Перед ними открылось просторное помещение, насыщенное пивными парами, все заставленное какими-то огромными чанами, издающими бульканье и мрачное гудение. Рядом с дверью стояла группа людей, видимо, рабочих. Увидев странную пару с пистолетами, мешками и к тому же с маленьким ребенком, рабочие бросились врассыпную, подбадриваемые рыком Толика: «Сталин — гут, Гитлер — капут».
Максим наконец-то рассмотрел ребенка. Это была премиленькая девочка лет шести, классическая голубоглазая блондинка. Она, ошалев от происходящего, смотрела то на толстяка с пистолетами, то на державшего ее Максима.
— Ну вот, — сказал Толик, — смотри, держи ее осторожно, будущая Клаудиа Шиффер.
Сказано было вовремя, потому что из коридора донеслись выстрелы, да и пиво из опрокинутых кружек вытекало обратно в цех. Максим посадил девочку себе на шею, схватил один мешок и выстрелил в коридор. Толстяк тоже выстрелил, и они решили пробиваться к выходу из цеха.
Выход находился как раз напротив выхода из коридора, так что убегающие могли в любой момент оказаться под огнем преследователей. Стоило поспешить, но бежать с девочкой на руках и с мешками было тяжело. Впрочем, преследователи тоже застряли в коридоре, видимо, поскользнулись на пиве и с грохотом повалились. «Прямо как стадо свиней», — снова вспомнил Толик Панурга. Из коридора опять донесся громкий русский мат, и Максим переглянулся с Толиком. Когда преследователи, вытолкав наконец вагончик, оказались в цехе и увидели убегавших, те были еще на приличном расстоянии от двери. Расстреливай — не хочу.
Толика, однако, взять было не так-то просто. Был он мужик запасливый и в германский вояж захватил с собой гранату. На всякий случай. Снова продемонстрировав необычную для толстяка стремительность, Толик нежно, но сильно (как сказала бы Ася, будь она здесь) зашвырнул гранату в нападающих. Взорвалась она как раз между двух огромных емкостей, которые с готовностью извергли свое содержимое на врагов. Ожидала ли их страшная, но мужественная смерть в пивных волнах или нет, беглецы досматривать не стали и быстро выскочили из цеха, естественно, вместе с девочкой и рюкзаками.
Снаружи, к счастью, пока никого не было. Быстро забаррикадировав дверь двумя бочками, которые тоже оказались пивными (тут, видно, все было пивным), беглецы перевели дух. Максим опустил мешок на землю, снял девочку с изрядно уставшей шеи, пересадив ее на левую руку, и картинно выставил вперед пистолет.
— Ну да, да, прямо русский воин-освободитель в Трептов-парке. С поправкой на девяностые годы, — пробурчал Толик, — вместо меча пистолет с глушителем. Все расскажу твоей Асеньке, все в ролях. Она сразу вернется. Такие мужественные парни не бывают извращенцами. Как там девочка твоя?
Максим осторожно опустил ребенка, наверно, оглохшего от стрельбы, на землю. Угостить малышку было нечем, поэтому он достал и протянул ей зеленую купюру. Девочка сразу выхватила ее из рук и куда-то убежала.
— Ага, братская помощь несчастному немецкому народу, — не унимался Толик, — сначала ты их будущую фотомодель от пуль спасаешь, потом от пивного потопа, а теперь устроил план Маршалла. Ты хоть видел, сколько ты ей денег дал? В Москве этого тебе бы на пять баб с обложки «Плейхауза» хватило. Она сейчас на радостях пирожных обожрется, растолстеет, покроется прыщами и…
Толик недосказал, что будет дальше, потому что в дверь хорошо долбанули, аж пиво выплеснулось, и снова послышался русский мат. Беглецы синхронно подняли пистолеты и синхронно выстрелили в дверь. Потом они спокойно, зная, что все нападающие убиты (если бы их было много, то этот выход они наверняка бы перекрыли), откатили пивные бочки и вытащили на свет истекающего кровью громилу в кожаной куртке, который со словами «Конец вам, суки!» испустил дух.
— Мужественный воин, храбрый, — прокомментировал Толик. — И ему бы в Трептов-парке стоять. Только не с девочкой, а с мешком баксов. Обрати внимание, тоже наш. У меня такое впечатление, что из России за нами приехали сюда все, кроме твоей Асеньки.
Полседьмого утра, понедельник.
У старшего оперуполномоченного Виктора Глобы болел зуб. Болел нещадно, неистово, как может только и болеть что-нибудь у матерого сыщика МУРа. Хотя у муровца, как известно, болеть ничего не может, кроме разве что души — от всеобщего разгильдяйства и пренебрежения законностью. Но вот у Виктора он почему-то все-таки болел, болел, и все тут. Ну хоть ты тресни, болит гад.
— Мм, сука, — уже совершенно беззлобно говорил Виктор и вдавливал посильнее воспаленную щеку в подушку.
Под утро он вдруг обнаружил, что вся боль, словно полифония большого симфонического оркестра, запросто раскладывается на более или менее очерченные составляющие: постоянные мотивы, фрагментарные отголоски и совсем случайные, еле уловимые секундные вкрапления. Вот и сейчас среди мощного крещендо басов в корнях и десне, пробиваясь сквозь плотные наплывы скрипичных, обволакивающих зуб как бы снаружи и залазящих на другую челюсть, появились какие-то новые, неожиданные, но так страшно созвучные всему остальному нотки боли…
«Я бы сравнил их с фаготом, — прислушиваясь всем каменеющим лицом, подумал Виктор, — или с валторной». Писк электронного будильника напомнил, что вечность, в сущности, также делится на будни… и все остальное и что пора вставать, отыскивать рубашку, наименее несвежую, и плестись отбывать должность в контору, чтоб ее…
«Не будет горячей воды — застрелю управдома, — твердо решил он, поворачивая барашек крана. — Только бы не забыть, и еще до работы».
Вода была, управдом — он жил через улицу и находился в настоящий момент на больничном, а следовательно, в постели, — наверное, улыбнулся во сне и вытер проступившую испарину.
